Валентина Немова - Святая святых женщины
Лида, возможно, и приезжала бы вместе с мужем и помогала бы мне по-настоящему, но ей нельзя перенапрягаться: у нее больные ноги. Ей хватает швабры на работе, а дома всего того, что вынуждена делать она, чтобы остался доволен ее капризный, грозный супруг. Не получится у нас с Юдиными это самое сотрудничество, как ни бейся за него. Вот такие крамольные мысли стали закрадываться в мою голову. От мамы скрывать их я не стала. И когда мы приехали домой, я завела с ней разговор на эту щекотливую тему: кому следует передать сад?
Мама согласилась со мной, что эта ее недвижимость по справедливости должна достаться мне. Как и я, была старушка уверена, что лишь в том случае, если распоряжаться в саду буду я, она, пока жива, будет иметь возможность кушать ягодки и фрукты, зреющие там, что только я одна как брала ее с собой, когда ехала в сад, когда она этого хотела, разумеется, так и дальше буду поступать, хотя это сопряжено с большими трудностями, а другие устраивать ей такие поездки "на свежий воздух" и "возиться" с нею не станут. И ей очень хотелось, не откладывая этого дела на потом, немедленно "отписать" мне свой земельный участок. Но она боялась, что если так поступит и Родион узнает об этом ее поступке, он откажется довести до конца дело, за которое взялся — чистку сада — и вообще не появится больше на участке. И тогда мы, женщины, лишившись мужской помощи, опять запустим ее "имение", и у нас отнимут его. Когда мама выложила мне эти свои опасения, я ей заявила:
— Если ты допустишь, чтобы Родька наравне со мной стал хозяином в саду, очень скоро он выставит меня оттуда. Ведь их же, Юдиных, много. А я, когда Майя уедет, буду одна. И тогда не только у нее, но и у меня не будет возможности приезжать сюда. Ты же сама говорила, что Лида ревнует Родьку ко мне и не хочет, чтобы я к ним часто ходила. И не допустит, когда ты с ними съедешься, чтобы я подолгу у вас жила. А где же я в этом случае буду останавливаться, приезжая к тебе в гости, если меня из сада вытеснят? Если же я буду хозяйкой там, даже изгнанная из вашей квартиры, я найду, где мне притулиться. И чихать мне тогда на ревность глупой моей сестры. И дочь моя с твоей правнучкой смогут в гости к тебе приезжать. Рассуди так же, как я, и решай. Или ты даришь мне свой сад, или я вместе с Майей уезжаю отсюда 20 июля, как она собирается, и больше сюда ни ногой. Дня на 3–4 (а именно столько сможет, наверное, Лида вытерпеть мое присутствие в своем доме) лететь сюда — душу рвать — не стоит.? Это я сказала вслух, а про себя подумала, осерчав на маму: одну дочь похоронила, другую — иногороднюю? выгони и живи потом, как хочешь, с третьей, которая давно уже забыла, что и она когда-то тоже была Русановой….
— Чтобы Юдиха (мать Родиона) мои яблоки ела! Этому не бывать! — заговорила вдруг мама пылко — задела я ее все-таки за живое. — Да почему Родька свой сад себе не вырастил?! С удочкой по выходным просидел на берегу! До пятидесяти лет! Лодырь он несусветный — вот он кто! Не видать ему моего сада!
— Он считает,? продолжала я гнуть свою линию,? что только в своем собственном саду можно трудиться. Сама же ты передавала его слова, которые он сказал своей матери, когда она советовала ему помогать тебе: "Я буду в том саду работать, когда он станет мой"! а если он так размышляет, то и ты так рассуди. Сад должен от тебя перейти к тому, кто в нем уже несколько лет работает, не спрашивая вознаграждения. Подумать только: квартиру, такую шикарную, согласилась ему преподнести, а он еще и на сад, оказывается, претендует. Не слишком ли это будет жирно?!? Очень хотелось маме угодить людям, с которыми предстояло ей съехаться. Уговорила я ее на свою голову. Очаровал ее зятек льстивыми улыбочками, подхалимскими словечками.
Однако, больше всех своих наследников (с тех пор, как не стало Милы) она любила мою дочь, Майю. Почему? Потому, наверное, что Майя ее сильнее всех любила. Дочь моя присутствовала при этой нашей с мамой разборке и вмешалась, предупредив свою бабушку, что если Юдины захватят и квартиру, и сад, то ей с Полиночкой тоже не придется приезжать в Летний.
Мама ничего больше не сказала. Она, как всегда, с трудом поднялась, достала из маленького игрушечного сундучка, в котором хранила документы, написанное "на Милу" лет десять назад завещание, и мы отправились вдвоем с ней к нотариусу, чтобы переписать эту бумагу на мое имя. По дороге я у нее спросила:
— А ты не боишься, что Юдины, когда станешь в их семье жить, заклюют тебя?
— Не заклюют! — бодро ответила она. — Я уже и так отдала им 500 рублей (в то время это были очень большие деньги, если учесть, что булка хлеба стоила всего несколько копеек, а наш сад оценен специальной комиссией в 1 400 рублей).
— Когда это ты успела? — грустно вздохнув, спросила я у старушки.
— Успела, — с сожалением проговорила она. — И квартира достанется им. А ведь я жить с ними не хочу.
— А с кем бы ты хотела? — не удержалась я и снова задала ей этот мучительный для нас обеих вопрос, надеясь, что, может быть, сегодня по-другому она на него ответит. Но она лишь повторила то, что было раньше сказано: — С тобой.
И снова стала я ей объяснять, чтобы ее утешить, что это невозможно: — Прости, мама, но я не могу здесь остаться насовсем. Ты это прекрасно знаешь. И обманывать, обнадеживать тебя я не хочу. Той квартирой своей не могу я рисковать. Не будут же мои дети вечно жить на этом гнилом севере. И в этом, чересчур загазованном городе, в дыму и копоти, жить они не желают. Куда же они поедут, оставив север, если я свою квартиру потеряю? Придется ехать сюда. А здесь для них, хоть это и промышленный город, работы по специальности нет….
— Но еще неизвестно, — заявила мама вдруг решительно, — с кем я буду доживать. Может, и Лиду переживу. Вот Мила. Была самая молодая из нас. А ее уже нет. Мне все дочери нужны, не одна Лидка, бестолочь эта.
Не любила мама Лидию за то, что она в детстве лентяйкой была и плохо училась. Все время приходилось в школе на собраниях краснеть за нее. Но теперь маме нравилось, что младшая дочь, стараясь угодить разборчивому в еде супругу, научилась хорошо готовить (в этом деле у Лиды обнаружился настоящий талант), в отличие от Галины, которая была чересчур жадна, чтобы тратить деньги на всякие "вкусности", и чуть ли не голодом морила и мужа, и младшую дочь, которая пока еще не вышла замуж и живет с нею.
На недостатки своей младшей дочери, в семье которой ей волей-неволей придется жить, мама закрывала глаза, как я на отрицательные черты Родиона, надеясь, что он под моим благотворным влиянием исправится. Не сумела воспитать его, когда ему было 16–18 лет, а теперь, когда стукнуло уже 50, вообразила, что смогу перевоспитать, пожив некоторое время под одной крышей с ним. Позднее поняли мы с мамой, какую ошибку допустили, но это было потом. А сейчас, придя к мнению, что с одной задачей справились, явились в нотариальную контору, дабы решить другую, оптимистически настроенные, вооруженные заготовленным дома черновиком документа, удостоверяющего, что мама дарит мне свой сад.
Прочитав эту "шпаргалку", юристка, молодая, грубоватая женщина, принялась нам втолковывать, что садовый участок хозяйка не может кому бы то ни было подарить, так как это собственность коллективная. Можно только или доверенность написать на пользование данной недвижимостью или завещать ее кому-то. Тут мама достала и предъявила нотариусу написанное на имя Милы завещание и свидетельство о ее смерти. И спросила: "Как нам теперь быть"?
— Нет проблем, — ответила хозяйка кабинета и принялась составлять новое завещание. Нужна была, наверное, и "садовая" книжка, но ее придержала у себя Галина на случай, если мама вздумает переоформить сад на Родиона, когда он начнет от нее этого добиваться. Но книжка эта нам сейчас не потребовалась. Я предъявила юристу свой паспорт. Она, полистав его и выяснив, что прописана я в другом городе, сказала, что для составления завещания это не помеха….
— Вот, — сказала я, — все мамино имущество было завещано ее младшей дочери, и мы, три ее сестры, тогда, когда она была жива, не спорили. А теперь… — при этих словах мой голос задрожал, а у мамы из глаз покатились слезы. И она принялась вытирать их кончиком своего белого, очень чистого платка, которым была покрыта ее голова.
Уже другим, более мягким, приветливым тоном женщина попросила нас подождать в коридоре. И мы вышли. Хозяйка кабинета отнесла наши бумаги в другую комнату. Там, на машинке, отпечатали новое завещание и мы, заплатив один рубль, забрали документы. Снова вошли в кабинет к нотариусу. Она, раскрыв паспорт и внимательно прочитав мою фамилию (а эту фамилию, которой наградил меня, теперь уже бывший, муж, не так-то легко было правильно произнести), и спросила у мамы, не без улыбки на лице и в голосе, кому она завещает свой сад. И мама, немного подумав, вполне уверенно и без ошибки ответила на заданный ей вопрос.
От маминого дома до нотариальной конторы, где мы побывали в тот день, было довольно далеко. Добирались мы туда на такси. Другим способом передвижения воспользоваться не могли. Из-за болезни сердца пешком мама не дошла бы дотуда. А в автобус или трамвай не залезла бы из-за другой болезни: полиартрита. Когда мы в ту сторону собирались ехать, машину с зеленым огоньком поймать нам долго не удавалось. Зато на обратном пути повезло. Не понравился нам лишь водитель. Сердитый, неразговорчивый, даже головы не повернет в нашу сторону. Лишь посматривает недружелюбно на отражение в зеркале заднего вида. Не нравится, конечно, шоферам, когда в салон забираются старики, и возят их без всякого желания. Много ведь с таких пассажиров не возьмешь. Откуда у них, у пенсионеров, большие деньги? А если даже таковые имеются, попробуй выдрать у них лишнее. Они же не для шику нанимают это комфортабельное транспортное средство, а по необходимости.
