Давай никому не скажем
— То есть, по-твоему, я занимаюсь ерундой?
— Определенно, — не глядя на меня, бросил Ян.
Ну, знаете... Я так разозлилась, что кинуло в жар. Я тащилась сюда в такую погоду, чтобы учить это невоспитанное создание, а он еще смеет огрызаться?
Хотя, положа руку на сердце, тащилась я сюда в первую очередь из-за хороших денег, ну и во вторую... да, мне было интересно, где он живет, хотелось провести с ним время наедине. Но это были настолько потаенные и запретные мысли, что я предпочла не признаться в них даже самой себе.
Какая муха его укусила? Совсем недавно мы мило беседовали на остановке, поедая сникерс, а сейчас... Может, звонивший сказал что-то неприятное. Но причем тут я? Нет, терпеть я это точно не намерена.
— Отлично, тогда я умываю руки, — ударив ладонями по коленям, поднялась с кресла.
— Вы это о чем? — он вытащил один наушник и приподнял голову.
— Я ухожу. Не вижу смысла тратить свое, ну и, конечно, твое драгоценное время, — бросив в сумку ручки и блокнот, резко закрыла молнию.
— Подождите, подождите, мы так не договаривались...
— А мы никак не договаривались! Я пришла учить тебя английскому, а не пить чай и смотреть на то, как ты слушаешь музыку, — повесив сумку на плечо, уверенно направилась к выходу из комнаты.
Он выключил-таки плеер и принял вертикальное положение.
— Вам что, не нужны деньги?
— Мне нужны деньги, но терпеть подобное отношение к себе я не буду.
— Oh my God, — выдохнул он, закатив глаза.
— Ты неправильно произносишь слово «god».
— Вот видите, есть толк от наших занятий, — Набиев обезоруживающе улыбнулся и, лениво поднявшись с кровати, аккуратно взял меня за предплечье и усадил обратно в кресло. — Вы любите чай с ромашкой? Я терпеть не могу. А вот печенье у мамы выходит отменное. Такое хрустящее. Попробуйте, — как ни в чем не бывало протянул вазочку.
Еще минуту назад я злилась и хотела послать его ко всем чертям, а сейчас растаяла и даже не сдержала улыбку. Обхватив руками теплую чашку, сделала маленький глоток. Чай был божественный: с ромашкой и медом, не горячий, но и не холодный. И выпечка — выше всяких похвал. Ян пододвинул свое кресло ближе ко мне, и мы вместе пили чай, хрустя печеньем, рассматривая за окном переливающиеся золотом верхушки деревьев.
— Ну хорошо, раз ты так не хочешь заниматься, давай я буду тебе читать на английском произведения классиков. А ты слушать или делать вид, что слушаешь. Просто мне действительно очень нужны деньги, — поддавшись порыву, вдруг разоткровенничалась, решив, что он и так прекрасно знает, в каком бедственном положении находится наша семья. Какой смысл строить из себя гордую и независимую, когда в кармане зияет дыра?
— Окей, отлично, с ума схожу по классике. Если захраплю — толкните в бок.
Я весело рассмеялась, вдруг снова ощутив такую легкость, она летала внутри грудной клетки, словно бабочка, даруя ощущение полноценного счастья. Вот так, ни с того ни с сего, на пустом, казалось бы, месте.
Поставив пустую чашку, Набиев расслабленно откинулся на спинку кресла. Сцепив длинные пальцы в замок, долго смотрел в окно, затем перевел взгляд на меня. Не взглянул украдкой — он меня рассматривал, словно изучая. Раскованно и свободно. Брови нахмурены, а в глазах лучится интерес, даже будто бы вызов и... О, господи, я даже думать стеснялась о том, что еще я там рассмотрела, в этом отнюдь не тихом омуте.
Снова стало казаться, что грань, разделяющая нас, даже не грань, пропасть, сейчас будто бы не существовала вовсе. Передо мной сидел красивый и зрелый не по годам парень, и я не могла противиться исходящим от него токам, настолько мощным, что, казалось, коснись рукой — убьет наповал.
Было невероятно волнительно испытывать столько разнообразную какофонию эмоций. Волнительно и в то же время стыдно, потому что так быть не должно. Нельзя.
Звякнув чашкой о блюдце, поставила чайную пару на поднос. Нужно срочно разорвать эти оковы, которые словно паутиной окутали мой как будто одурманенный мозг. Что его мама добавила в чай? Или виной всему он сам?
— Кстати, ты был прав. Насчет пузырьков. Дождь закончился.
— Ну так, — он криво ухмыльнулся. — Я и снег предсказываю по ветру. И ураган по солнцу.
— А… сколько тебе лет? — спросила невзначай.
Господи! Вот зачем? Зачем тебе это?
— Восемнадцать. Через месяц девятнадцать.
Восемнадцать. Очень молоденький, но в то же время уже не ребенок. А, впрочем, какое мне дело до его возраста?
— Ян, послушай, я хочу, чтобы ты знал, что это не я рассказала тогда Кур... Эмме Валентиновне о нашем конфликте под лестницей, — понятия не имею, зачем подняла эту тему. Как-то само вдруг вырвалось. Не хотелось, чтобы он думал, что я пресмыкаюсь перед директрисой и вообще стукачка.
— Вот как? — Бровь выгнулась вопросительной дугой. — А кто тогда рассказал? Полина?
Упоминание из его уст имени другой девочки почему-то неприятно резануло по женскому самолюбию.
Ведь они разбирались там с Минаевой под лестницей, о чем-то спорили, ругались, стало быть, у них какие-то отношения... Внутри поднялась волна негодования, подозрительно похожая на ревность.
