Эдит Несбит - Дети железной дороги
Это случилось однажды утром, когда они, оседлав забор, ожидали Зеленого Дракона, который, согласно времени на часах Питера, полученных им среди прочих подарков на последний день рождения, опаздывал уже на целых три с четвертью минуты.
– Зеленый Дракон едет туда, где находится папа, – сказала Филлис. – Вот был бы он настоящим драконом, мы могли бы остановить его и попросили бы передать от нас папе привет.
– Драконы не так относятся к людям, чтобы приветы передавать, – знал толк в подобных вещах Питер.
– Ошибаешься, – возразила Филлис. – Драконы прекрасно себе служат людям. Конечно, сперва их нужно как следует приручить. Зато потом они все что хочешь берут и приносят, и их даже можно кормить из рук, как каких-нибудь спаниелей. Мне вот интересно, почему папа нам никогда не пишет?
– Мама сказала, что он пока слишком занят, но скоро уже напишет, – откликнулась Бобби.
– А давайте, когда Зеленый Дракон будет проезжать мимо, помашем ему, – предложила Филлис. – Вдруг он окажется настоящим и передаст привет папе. А если нет, ведь от нас не убудет из-за того, что мы зря помахали.
И вот, когда наконец Зеленый Дракон вырвался с шумом и криком из темного своего убежища, которым ему служил туннель, все трое, встав на забор, принялись изо всех сил махать ему носовыми платками. И, конечно же, никому из троих не пришло в голову задуматься, чистые они у них или нет, а они были очень даже нечистые.
Из окна вагона первого класса показалась рука и помахала им в ответ. На редкость чистая, заметим, рука с газетой, принадлежавшая старому джентльмену.
С того самого дня у детей и поезда в девять пятнадцать обмен махательными приветствиями превратился в традицию.
Дети, особенно девочки, очень хотели бы верить, что старый джентльмен встречается по делам с их папой, и сколь бы туманно ни представляли они себе их эти дела и встречи, им словно виделось наяву, как он рассказывает папе о трех его детях, которые, встав на забор в сельской местности, машут ему про свою любовь, не пропуская ни одного утра, выдалось ли оно сухим или мокрым.
Потому что теперь им разрешалось гулять в любую погоду, что было просто немыслимо, пока они жили на прежнем месте. Возможность с удобством гулять в дождь и слякоть им предоставила тетя Эмма, к которой они теперь за это испытывали запоздалую благодарность, а заодно и немного стыдились, что были к ней не совсем справедливы, пусть она им и казалась тогда не особенно симпатичной. Как же они смеялись над ней, когда она покупала для них непромокаемые куртки и длинные гамаши. И только теперь вот поняли, сколь и то и другое необходимо.
Мама все время была по-прежнему занята своими писаниями и отправкой по почте множества длинных голубых конвертов, в которые вкладывала написанные истории. В ответ приходили конверты различных цветов и размеров. Иногда, открыв их, она говорила с тяжелым вздохом:
– Еще одна история возвратилась домой на насест. О боже, что же теперь мне делать!
И детям ее становилось ужасно жалко.
Но случалось и так, что она, размахивая конвертом в воздухе, восклицала с улыбкой:
– Ура! Ура! Мне попался разумный издатель! Он принял мою историю и даже прислал уже гранки!
Сначала дети считали, что гранки – это письмо, которое маме прислал разумный издатель. Скоро, однако, они уже выяснили, в чем дело. Гранками назывались длинные полосы бумаги, на которых набрали типографским шрифтом мамины истории.
Когда издатель оказывался разумным, к чаю у них всегда появлялись булочки.
Питер как раз шел за ними в деревню, чтобы отпраздновать с мамой и сестрами разумность издателя журнала «Детский мир», когда ему повстречался начальник станции.
Питеру стало ужасно неловко. К этому времени он успел хорошо обдумать случай с угольной шахтой и теперь опасался желать начальнику станции доброго утра, хоть это и полагается, если поутру на пустой дороге встретил знакомого. Все лицо Питера, вплоть до вдруг заалевших ушей, охватил жар предчувствия, что начальник в ответ не станет приветствовать человека, который крал уголь. «Крал», разумеется, очень противное слово, но Питеру было ясно теперь, что поступок его по-иному не назовешь. Поэтому он уставился себе под ноги и хотел просто молча прошествовать мимо.
Однако начальник станции не стал смотреть себе под ноги, а, поравнявшись с Питером, пожелал ему доброго утра, и Питер тогда ему пожелал того же, а про себя произнес: «Видимо, он при свете дня не узнал меня, иначе с чего бы ему быть со мной таким вежливым?»
Чувство, которое вызвала в нем эта мысль, ему совсем не понравилось, и он, даже толком не понимая, зачем это делает, кинулся вслед за начальником станции. Тот, услыхав хруст гравия у себя за спиной, остановился и обернулся. Питер к нему подбежал, запыхавшийся и с пылающими ушами, и выкрикнул:
– Я не хочу, чтобы вы со мной обходились вежливо, если меня не узнали, когда увидели!
– Ты это о чем? – вытаращился на него начальник станции.
– Ну, я подумал, может быть, вы не узнали, что это я взял уголь? Ну, когда мне сказали сейчас: «Доброе утро». Но ведь именно я его взял. К сожалению. Вот.
– Если ты о добыче черных сокровищ, то я давно уже выкинул это из головы, – улыбнулся начальник станции. – Как говорится, что ушло, то прошло. А ты куда так торопишься?
– Иду покупать к чаю булочки, – объяснил ему Питер.
– А я думал, вы очень бедные, – удивился начальник станции.
– Да, бедные, – подтвердил Питер. – Но если какой-нибудь умный издатель берет у мамы ее историю, или стихи, или еще что-нибудь, у нас всегда образуется к чаю несколько пенни.
– О-о-о, – с уважением протянул начальник станции. – Значит, мама твоя сочиняет истории?
– Самые потрясающие, которые вы когда-либо читали! – пылко заверил Питер.
– Ты должен гордиться такой умной мамой, – сказал начальник.
– Я, конечно, горжусь, – отозвался Питер. – Только раньше, когда ей еще не пришлось постоянно быть такой умной, она куда больше с нами играла.
– Ну, мне, пожалуй, уж пора дальше идти, – заторопился начальник. – Заглядывай к нам на станцию. А что до углей… – И, на мгновенье умолкнув, он быстро проговорил: – А давай-ка мы больше вообще не будем о них вспоминать.
– Спасибо, – с большим облегчением выдохнул Питер. – Я очень рад, что теперь между нами нет недомолвок.
И он поспешил по мосту над каналом в деревню, и несся теперь вперед с такой легкостью, словно избавился вдруг от тяжелого груза, который давил на него с той самой поры, как возле стены угля рука начальника станции ухватилась за воротник его куртки.
На следующее утро, после того как все трое промахали Зеленому Дракону очередной привет папе, а старый джентльмен, конечно, махнул им в ответ, Питер позвал сестер на станцию.
– Стоит ли? – сильно засомневалась Бобби.
– Она имеет в виду историю с углем, – пояснила Филлис.
– Я встретил вчера начальника станции, – бросил с подчеркнуто равнодушным видом Питер, – и он особо настоятельно приглашал нас заходить в любое удобное для нас время.
– После истории с углем? – повторила Филлис. – Погодите минуточку, у меня опять развязался шнурок на ботинке.
– Вечно он у тебя опять развязывается, – проворчал Питер. – А начальник станции, к твоему сведению, гораздо больший джентльмен, чем ты, Фил, когда-нибудь будешь. Ты вот этим углем уже все мозги мне засыпала, а он просто сказал: «Не будем больше о нем вспоминать».
Филлис справилась со шнурком и молча пошла вперед, но плечи ее подрагивали, а потом с ее носа на рельсы упала большая слеза. Бобби это заметила и, обняв за плечи, спросила:
– Ну, что такое случилось, миленькая?
– Он сказал, я веду себя не по-джентльменски, – перемежала слова со всхлипами Филлис. – А я вот ни разу еще не сказала ему, что он ведет себя не как леди, даже когда он мою любимую куклу Кларинду привязал к дровам и сжег на костре, как святую во времена инквизиции.
И ведь она говорила правду: Питер два года назад действительно совершил этот акт вандализма!
– Но ты ведь первая… Ну, сама начала… Про уголь и все такое прочее, – справедливости ради отметила Бобби. – Знаешь, мне кажется, вам обоим лучше бы просто считать, что с тех пор, как мы помахали Зеленому Дракону, вы вообще ничего друг другу не говорили. Тогда честь никого из вас не будет задета.
– Я согласна, если он тоже согласен, – шмыгнула носом Филлис.
– Ну ладно, согласен, – сменил гнев на милость Питер. – Честь не задета. А если ты потеряла платок, то возьми вот мой. Не понимаю, что только ты с ними делаешь?
– Последний я, между прочим, тебе отдала, чтобы ты привязал им дверь кроличьей клетки! – накатила опять на Филлис волна возмущения. – Правильно в одной книжке написано: неблагодарные дети хуже, чем змеи!
– Ну хорошо, хорошо, извини, виноват, – хотелось теперь как можно скорее унять ее Питеру. – Теперь, наконец, мы можем идти?
