Эдит Несбит - Дети железной дороги
И какой радостью было попасть на станцию не через главный вход, предъявив билет контролеру, а вскарабкавшись по крутой насыпи прямиком на платформу.
И просто дух у них захватило, когда они заглянули в комнату для носильщиков с переносными фонарями, железнодорожным календарем на стене и даже самым что ни на есть настоящим носильщиком, который спал, прикрывшись развернутой газетой. На этой станции оказалось множество пересекающихся друг с другом путей, и некоторые из них, добежав до сортировочного отсека, там и заканчивались, словно вконец усталые от работы люди, которые жаждут уйти на покой. Здесь по одной стороне простиралась целая стена из угля, и представляла она собой не наваленную как попало рыхлую кучу, а словно здание, сложенное из больших черных кубиков, которое своим видом напоминало Питеру, Бобби и Филлис Содом и Гоморру с картинки из «Библейских историй для детей». По верху угольного строения отчетливо протянулась белая полоса. Громкий удар станционного гонга вызволил носильщика из комнаты, и тогда Питер к нему обратился:
– Как поживаете, сэр? – после чего торопливо спросил, зачем нужно было прочерчивать белую полосу на угле.
– Мы этим способом отмечаем количество убывания, – принялся объяснять ему тот. – Если кто уголь сворует, мигом заметим. Так что я вам, юный джентльмен, не советую даже пытаться его утащить в карманах.
Ответ носильщика, хоть и довольно строгой, но вполне дружелюбной наружности, показался в тот момент Питеру просто веселой шуткой, и только гораздо позже он понял, что означали его слова.
Если вам приходилось когда-нибудь видеть миску с тестом для хлеба, поставленным у огня, чтобы оно поскорей подошло, и в вас тогда еще не угас огонь любопытства по отношению ко всему, что вы видите, то, бьюсь об заклад, вы не смогли удержаться и ткнули пальцем в мягкий кругаль, свернувшийся в миске, словно гигантский гриб. И вы, разумеется, помните, что ваш палец оставил на тесте дырку, но она на ваших глазах начала затягиваться, и вскоре даже следа от нее не осталось, ну, может быть, только черное пятнышко на поверхности от чересчур грязных рук.
Вот то же самое произошло и с горем, которое охватило детей, когда папа внезапно исчез из дома, а мама так сильно расстраивалась. Оно прочертило глубокий след в их сознании, но он уже начал затягиваться.
Они достаточно скоро привыкли жить без отца, хотя помнили и любили его, не ходить больше в школу и редко видеться с мамой, которая целыми днями сидела теперь запершись в своей комнате и там писала, писала, писала, чтобы, спустившись к пятичасовому чаю, прочесть им только что сочиненную замечательную историю.
Камни, холмы, деревья, канал и, в первую очередь, железная дорога принесли для них столько нового и так нравились им, что прежнюю свою жизнь в особняке со всеми современными удобствами они вспоминали словно далекий сон.
Мама уже не однажды им говорила, что они стали теперь совсем бедными, но они считали, что это всего лишь фигура речи. Взрослые, даже мамы, часто ведь что-нибудь говорят, ничего особенного не имея в виду. Ну, как бы просто, чтобы сказать. К тому же еда у них в доме всегда была, а носили они свою прежнюю хорошую одежду, которой у бедных людей не бывает.
Но однажды в июне случились подряд целых три мокрых дня. Прямые струи дождя лились, не переставая. Нечего было даже и думать выйти на улицу, а в доме настал жуткий холод. Зябко ежась, дети стали стучаться в мамину комнату.
– Что случилось? – спросила она.
– Я хочу, чтобы ты разрешила мне разжечь в камине огонь, – объяснила ей Бобби. – Я это сумею.
Мама ответила:
– Нет, дорогой мой утеночек, мы не можем себе позволить в июне топить камин. Уголь так дорог. А если вам холодно, бегите-ка на чердак и побеситесь там от души. Это наверняка вас согреет.
– Мама, но для камина нужно совсем немного угля, – попыталась ее убедить Бобби.
– И все равно это больше, чем мы себе можем позволить, – с веселым видом проговорила мама. – Ну же, бегите, мои дорогие. Я ужасно сейчас занята.
– Мама вечно теперь занята, – шепнула Филлис на ухо Питеру, но он ей ничего не ответил, а просто пожал плечами. Он думал.
Процесс этот, правда, вскоре прервался игрой в разбойничье лежбище на чердаке. Питер, естественно, был главарем, Роберта одновременно играла роль его верной подручной, всех остальных членов шайки и матери Филлис. А Филлис изображала прекрасную деву, взятую шайкой в заложницы, за которую вскоре был выплачен щедрый выкуп в виде большого количества конских бобов.
К чаю они спустились, раскрасневшиеся от беготни и жизнерадостные, как горные разбойники, которым досталась большая добыча.
Филлис намазала маслом хлеб и собиралась уже водрузить сверху солидную порцию джема, но мама воскликнула:
– Или джем или масло, милая. И то и другое вместе нельзя. Мы не можем себе позволить подобную роскошь.
Филлис без возражений съела уже намазанный маслом кусок, после него – еще один, с джемом, а Питер перемежал глубокие размышления глотками слабого чая.
Когда они вновь поднялись на чердак, он объявил сестрам:
– У меня появилась идея.
– Какая? – с вежливым видом поинтересовались они.
Ответ брата привел их в сильное замешательство:
– Я вам не скажу.
– Замечательно, – протянула Бобби.
А Филлис обиженно бросила:
– Не хочешь, не надо.
– Ох, эти девчонки, – устало выдохнул Питер. – Вечно они торопятся с выводами.
– Интересно узнать бы про мальчиков, – смерила его высокомерным взглядом Бобби. – А идеи твои дурацкие меня вообще не волнуют.
– Настанет день, и вы все узнаете, – с таинственным видом проговорил Питер. – Если бы вы сейчас сразу не начали ссориться, я бы успел объяснить, что только из чистого благородства не позволяю себе посвятить вас в свой великий замысел. Но теперь я вам ничего не скажу. Вот так.
И, конечно же, девочкам долго пришлось его уговаривать, прежде чем он хоть немного сменил гнев на милость, однако и после этого им удалось вытянуть из него не слишком-то много.
– Причина, из-за которой я не хочу вам рассказывать, заключается в том, что то, что я собираюсь осуществить, возможно, нехорошо, и я не хочу вас втягивать в это.
– Если нехорошо, то не делай, Питер, – сказала Бобби. – Давай лучше я это сделаю.
А Филлис подхватила:
– Если вы собрались сделать что-то нехорошее, я тоже с вами хочу.
– Нет, – решительно возразил Питер, хотя его и растрогала преданность девочек. – Я должен это осуществить один. И пусть даже мои надежды вообще напрасны, все же попробую. А к вам у меня только просьба не проболтаться, если мама вас спросит, где я.
– Для того чтобы проболтаться, надо хоть что-то знать, – пожала плечами Бобби.
– Вы и так чересчур много знаете, – Питер растопырил пальцы, и горсть бобов, которую он держал, просыпалась на пол. – Такую тайну, как я вам доверил, хранить обычно клянутся жизнью. Вам известно, что мне предстоит одинокое и опасное приключение, и некоторым людям оно может даже показаться нехорошим, хоть сам я придерживаюсь иного мнения. В общем, если мама вас спросит, где я, скажите, что я играю в шахтера.
– Какого еще шахтера? – уставились на него сестры.
– Просто скажите: «В шахтера».
– Но нам-то ты можешь признаться? – спросила Бобби.
– Ладно уж. В угольного шахтера, – внес некоторую ясность брат. – Но заклинаю: пусть лишнее слово не просочится сквозь ваши уста даже под страхом пыток.
– Ты бы лучше нас не запугивал, а позволил помочь, – сказала Бобби. – Уверена, что мы обе можем тебе быть полезны.
– Вот если шахту сумею найти, тогда и поможете уголь таскать, – снизошел до обещания Питер.
– Ну и держи свой секрет при себе, – отвернулась от него Филлис.
– Если, конечно, удержишь, – добавила Бобби.
– Можешь не сомневаться. Я свой секрет сохраню, – заверил брат.
То был отрезок времени между обедом и пятичасовым чаем, когда даже в самых прожорливых семьях никто не думает о застолье. Миссис Вайни, как и обычно, ушла домой, а мама работала у себя в комнате, и Питер не сомневался, что никто не может сейчас подслушать их с сестрами.
Два вечера спустя он под покровом уже сгустившихся сумерек поманил за собой с таинственным видом девочек.
– Берите Римскую колесницу и следуйте за мной, – шепотом распорядился он.
Римской колесницей они назвали очень старую детскую коляску, которая, выйдя давно на пенсию, коротала дни на чердаке над каретным сараем. Дети не пожалели масла на ее подагрические суставы и оси, и она в благодарность стала передвигаться бесшумно, словно велосипед с надувными шинами, и вновь обрела маневренность лучших лет своей цветущей молодости.
– Вперед за своим бесстрашным главарем! – С этим призывом Питер начал спускаться по склону холма в направлении станции.
Над выступом, нависавшим прямо над зданием вокзала, словно толпа зевак, наблюдающих за происходящим внизу, торчало много высоких камней. А в небольшой впадинке между тремя из них была словно бы невзначай набросана кучка валежника и соломы.
