Эдит Несбит - Дети железной дороги
– Глупости, – глухо проговорила она, откинувшись на подушку, и глаза у нее блестели, как две огромные бусины. – Я не могу позволить себе всю эту совершенно излишнюю ерунду. Пусть миссис Вайни попросту сварит два фунта бараньей шеи. Мясо вам на обед пойдет, а я смогу съесть бульон. А сейчас, моя милая, принеси попить и оботри, пожалуйста, влажной губкой мне руки.
Бобби немедленно выполнила и то и другое и, когда маме стало немножечко легче, спустилась к сестре и брату и начала им рассказывать, что посоветовал доктор и что ответила мама, и щеки ее при этом пылали, губы были поджаты, а глаза блестели почти так же сильно, как мамины.
– И теперь, – продолжала она, – только мы с вами можем решить, как поступим дальше. У меня есть шиллинг на баранину.
– Да обойдемся мы запросто без этой дурацкой баранины, – заявил Питер. – Хлеба и молока совершенно достаточно для поддержания жизненных сил организма. Вот на необитаемом острове люди вообще на совершеннейшей ерунде выживали.
– Правильно, – согласилась Бобби и попросила миссис Вайни сходить в деревню, чтобы приобрести там на шиллинг как можно больше бренди, содовой воды и говяжьего бульона.
– А вот больше у нас все равно ни на что денег нет, даже если мы вовсе ничего есть не будем, – сказала Филлис.
– Да, – подтвердила Бобби. – Сэкономить нам больше не на чем. Значит, надо найти какой-нибудь другой способ. Давайте-ка изо всех сил подумаем.
И они сперва начали думать, а потом делиться друг с другом своими мыслями. А когда Бобби опять отправилась подежурить возле мамы на случай, чтобы быть рядом, если ей что-то понадобится, Питер и Филлис, оставшиеся внизу, посвятили себя очень важному делу с участием белой простыни, ножниц, кисточки и банки черного брунсвикского лака, который миссис Вайни применяла обычно для подновления каминных решеток. С первой попытки они не смогли воплотить задуманное, а для второй им понадобилась еще одна простыня, и, вынимая ее из шкафа, они не задумались, что постельное белье тоже стоит немалых денег. Им тогда было просто не до того, потому что они осуществляли потрясающую… Впрочем, о том, какая идея их осенила, речь пойдет несколько позже.
Кровать Бобби перетащили в мамину комнату. Несколько раз в течение ночи она поднималась. То надо было подбросить уголь в камин, то напоить маму молоком с содовой. Мама часто что-то произносила, но это были бессвязные речи, и обращалась она не к Бобби, а словно к кому-то невидимому. Однажды она открыла глаза и начала громко звать:
– Мама! Мама!
Бобби, конечно, сразу же поняла, что это она зовет их бабушку, что совершенно бессмысленно, ибо бабушка их давно умерла.
К утру жар у мамы немного понизился, и она, очнувшись, позвала дочь. Выскочив из кровати, Бобби к ней подбежала.
– Наверное, я очень долго спала, – сказала она. – Воображаю, как ты устала, мой бедный утеночек. Мне очень жаль, что я доставляю тебе так много хлопот.
– Хлопот! – Бобби не удержалась и всхлипнула.
– Нет уж, плакать тебе совершенно не надо. Через день, в крайнем случае, через два я буду в полном порядке, – заверила мама.
– Конечно, – кивнула Бобби и даже смогла заставить себя улыбнуться.
Тому, кто привык спать десять часов подряд, весьма нелегко вскакивать несколько раз за ночь с кровати к больному. И пусть он даже сразу же после этого вновь засыпает, наутро начнет ощущать себя так, словно и вовсе не смыкал глаз. Бобби почти ничего не соображала, глаза у нее были красные и болели, однако, собравшись с силами, она прибралась в комнате и навела там к приходу доктора полный порядок.
Доктор явился к ним в половине десятого.
– Ну, маленькая медсестра, все в порядке? Тебе удалось добыть бренди? – полюбопытствовал он, едва только она впустила его во входную дверь.
– Удалось, – отвечала Бобби. – В маленькой плоской бутылочке.
– А вот винограда и говяжьего бульона что-то не вижу, – осуждающе произнес он.
– Виноград вы увидите завтра, – твердо проговорила Бобби. – А говядина для бульона уже томится в духовке.
– Откуда ты знаешь, что именно так нужно делать бульон? – удивился доктор.
– Помню, как делала мама, когда у Фил была «свинка».
– Молодец, – похвалил ее доктор. – Теперь пускай ваша служанка подежурит в комнате с мамой, а ты хорошенько позавтракай, потом сразу же отправляйся в кровать и поспи до обеда. Нам нельзя, чтобы старшая медсестра заболела.
Это и впрямь был очаровательный и здравомыслящий доктор.
Когда в девять пятнадцать утра поезд вылетел из туннеля и в вагоне первого класса пожилой джентльмен опустил газету, чтобы поприветствовать трех детей на заборе, их оказалось не трое, а всего лишь один, а именно – Питер.
И Питер не сидел, как обычно, на заборе, а стоял перед ним, приняв весьма эффектную и выразительную позу, словно служащий зоопарка, представляющий посетителям какое-нибудь редкое животное, или священник в воскресной школе, который, водя указкой по картинке из волшебного фонаря, объясняет детям изображенный на ней библейский сюжет.
Питер водил и тыкал, но не указкой, а пальцем в крепко прибитую гвоздями к забору большую белую простыню, на которой чернели огромные буквы. Некоторые из них расплылись, потому что Филлис переусердствовала с черным лаком, но все-таки надпись было легко прочесть, и она призывала: «Смотрите на станции».
И многие вскоре стали смотреть на станции, однако не обнаружили там ничего примечательного. И старый джентльмен выглянул из вагона и в свою очередь увидал лишь гравий подсвеченной солнцем платформы да желтофиоли и незабудки на станционных клумбах. Паровоз уже запыхтел, выражая намерение устремиться в дальнейший путь, когда перед старым джентльменом остановилась, пыхтя от быстрого бега, Филлис.
– Ой! – выдохнула она. – Я боялась, что вас уже не застану. Шнурки у меня постоянно развязывались. Я даже два раза на них наступала и падала. Вот. Возьмите.
Она сунула ему в руку теплый влажный конверт, и миг спустя поезд тронулся.
Старый джентльмен, опустившись в кресло, открыл конверт. И вот что он прочитал:
«Дорогой мистер. Мы Не Знаем Вашего имени!
Мама больна. И доктор сказал, что мы должны ей давать много разных вещей, которые будут в конце письма. Но она говорит, что мы не можем это себе позволить и должны купить для себя баранину, а она съест от нее бульон. Мы никого, кроме вас, здесь не знаем. Потому что папы нет, и адреса его у нас тоже нет. Папа Вам заплатит. А если он вдруг потерял все свои деньги или еще что-нибудь, Питер заплатит Вам, когда вырастет. В этом мы можем поклясться Вам честью.
Расписка за все вещи, которые нужны маме. Подписываю: Питер.
Посылку, пожалуйста, передайте начальнику станции, потому что мы не знаем, каким поездом Вы вернетесь. Скажите, что это для Питера, которому жаль насчет угля, и начальник станции все поймет правильно.
Роберта, Филлис и Питер».
Далее следовал список продуктов, рекомендованных доктором.
По мере его изучения брови у старого джентльмена поднимались все выше на лоб. Снова перечитав весь перечень, он слегка улыбнулся. А потом прочитал еще раз. И, наконец, отправив письмо в карман, вернулся к чтению «Таймса».
Стук в заднюю дверь раздался примерно в шесть вечера. Трое детей стремглав устремились к ней и открыли. На пороге стоял тот самый носильщик, который столько всего интересного рассказал им про поезда и железную дорогу. Войдя на кухню, он опустил на плиточный пол корзину с крышкой.
– Старый джентльмен срочно просил доставить ее непосредственно к вам, – объяснил носильщик.
– Спасибо большое, – поблагодарил его Питер и, так как носильщик замешкался, словно бы ожидая чего-то, быстро добавил: – Мне очень жаль, что я в данный момент не располагаю двумя пенсами и не могу вам их дать, как это обычно делает папа, но…
– Ох, и зря ж ты сказал про это, – с обидой его перебил носильщик. – У меня-то и в голове даже не было никаких двух пенсов. А намерен я был сказать еще, что сочувствую. Жаль мне очень, что мама у вас не в порядке. И с пожеланием, чтобы ей чуток получшало, принес я ей роз-эглантерий. Уж очень они хороши на запах. А ты про два пенса, – с укором добавил он, вынимая из шляпы букетик мелких, но очень душистых розочек.
– Прямо как фокусник, – позже отметила Филлис.
– Большое спасибо вам! – прямо тогда же воскликнул Питер. – И извините меня, пожалуйста, за два пенса.
– Без обид, – уходя, отозвался носильщик, но было видно, что он значительно покривил душой.
Оставшись одни, дети тут же открыли корзинку. Сверху лежала солома, под ней оказались стружки, а под ними уже – во множестве все, что им требовалось, и еще много того, чего они даже и не просили: персики, портвейн, два цыпленка, картонная коробка с розами на длинных стеблях, высокая узкая бутылка лавандовой воды и три толстых флакончика потолще с одеколонами. А подо всем этим великолепием лежала записка:
