Франсуаза Саган - Ангел-хранитель

-- Как-умер? Ведь Льюис еще вчера днем с ним виделся.

-- Убит.

Она была на седьмом небе от счастья. Я спросила себя, не виноват ли в этом отчасти тот мелодраматический тон, которым я обычно диктую свои творения.

-- Но кем?

-- Не знаю, могу ли я вам об этом сказать... Говорят, у мистера Болтона... мм... были такие склонности... что...

-- Кэнди, --сказала я строго. --У нас у всех свои склонности, какими бы они ни были. Выражайтесь яснее.

-- Его обнаружили около Малибу, в одном специальном заведении, где он, по слухам, был постоянным клиентом. Он удалился с молодым человеком, тот его убил и скрылся. По радио говорят-убийство с целью ограбления.

Да уж, ничего не скажешь, целых тридцать лет Джерри Болтон успешно прятал концы в воду. Целых тридцать лет играл роль целомудренного и безутешного вдовца. Тридцать лет обливал грязью юных женоподобных дебютантов, портил им карьеру, и, как выясняется, только в целях собственной безопасности... интересно-интересно.

-- Почему дело не смогли замять?

-- Говорят, что убийца сам позвонил в полицию и в газеты. Они-то и обнаружили тело где-то около полуночи. Ничего уже нельзя было сделать. Похоже, хозяину заведения придется отвечать.

Я машинально взяла со стола стакан, но тут же с отвращением поставила его обратно. Пожалуй, пить еще рановато. Я решила пройтись по студиям. Все были возбуждены. Можно даже сказать, веселились вовсю, что меня немного покоробило. В конечном итоге ничья смерть не доставляет мне радость. Всех этих людей Болтон в свое время обидел или просто уничтожил, и теперь они пребывали в состоянии какого-то болезненного ликования. Поэтому я быстро ушла и направилась в павильон к Льюису. Съемки шли уже восемь часов, и после бурно проведенной ночи он не должен был выглядеть очень свежим. К моему удивлению, вид у него оказался здоровый, отдохнувший. Он улыбнулся и подошел ко мне.

-- Льюис, вы уже знаете новость?

-- Конечно. Из-за траура завтра отменяют съемки. Мы сможем заняться нашим садом. И после небольшой паузы добавил:

-- Нельзя сказать, чтобы я принес ему удачу.

-- Это может плохо отразиться на вашей карьере. Он резко махнул рукой.

-- Вы нашли мое письмо, Льюис?

Он взглянул на меня и внезапно покраснел.

-- Нет. Я не вернулся сегодня ночью. Я рассмеялась:

-- И имеете на это полное право. Я только написала, что буду очень рада получить "Роллс-. ройс" и что просто не смогла вам все объяснить, потому что очень удивилась. Когда вы ушли, я ужасно расстроилась.

-- Никогда не смейте расстраиваться из-за меня, --сказал он. --Слышите, никогда.

Его позвали. У него должна была быть любовная сцена с молоденькой актрисой Джейн Пауэр, симпатичной брюнеткой с вечно приоткрытым ртом. Она устремилась в его объятия с большим энтузиазмом, и я подумала, что с этих пор Льюис нечасто будет ночевать у меня дома. Конечно, так и должно быть, и я отправилась в ресторан студии, куда Пол пригласил меня на обед.

Глава восьмая

"Ролле" оказался пугающе огромным, он был грязно-белого цвета, с черными сиденьями, откидным верхом и кучей медных заклепок. Его, должно быть, собрали не позднее чем в двадцать пятом году. Короче говоря, это был настоящий монстр. Мой гараж был одноместным, и пришлось поставить его в саду, и без того совсем крохотном. Справа и слева от "роллса" осталось немного травы, которая окружала его романтическим ореолом. Льюис ликовал, скакал вокруг и даже променял свое любимое кресло на веранде на заднее сиденье этого чудовища. Он постепенно перетащил в "ролле" книги, сигареты, бутылки и, придя со съемок, сразу же туда забирался, клал ноги на дверцу и наслаждался ароматами ночи и запахом плесени, испускаемым ветхими сиденьями. Слава Богу, он хоть не собирался на нем ездить, и на том спасибо. Я вообще не могла понять, как эту колымагу удалось дотащить до нашего дома.

Мы пришли к совместному решению мыть его по воскресеньям. Тот, кто не драил ранним воскресным утром "Роллс-ройс" выпуска 1925 года, установленный, как статуя, в обезображенном саду, лишил себя в жизни большого удовольствия. Полтора часа мы мыли верх, полчаса убирали внутри. Сначала я приходила Льюису на помощь, и мы занимались фарами, радиатором, короче, всей передней частью. Потом, уже в одиночестве, я набрасывалась на сиденья. Наносила на них тончайший слой воска и растирала его замшевой тряпкой. До блеска надраивала деревянную панель приборной доски, подышав на стеклышки, снимала налет пыли и видела в них отражение своих горящих глаз. Снаружи Льюис, одетый в футболку, приводил в порядок колеса, шины, бампер. В половине первого "роллс" представал во всем своем сверкающем великолепии. Мы веселились как сумасшедшие, обходили его, попивая коктейли, и поздравляли друг друга с таким прелестным утром. Причем вся его прелесть заключалась в полной бесполезности наших действий. Пройдет еще неделя. На машине, конечно, никто ездить не собирается, и за это время наш "роллс" исчезнет в зарослях ежевики. Но в следующее воскресенье все повторится. Как дети, мы глубоко и искренне радовались этому. Завтра понедельник, мы вернемся к своим обычным занятиям, к нужной и хорошо оплачиваемой работе, которая доказывает окружающим, что мы существуем. Но, видит Бог, как я порой ненавижу эту жизнь со всеми ее хитросплетениями! Вот ведь забавно-может быть, стоит иногда возненавидеть жизнь, как я, чтобы оценить неповторимость всех ее проявлений.

Как-то раз, погожим сентябрьским вечером, я сидела на веранде, закутавшись в свитер Льюиса, просторный, жесткий и очень теплый, именно такой, какие я люблю. Недавно я с большим трудом затащила Льюиса в магазин, и он, потратив часть полученного гонорара, наконец-то обновил своей несуществующий гардероб. Теперь я все время носила его свитера, как я всегда поступала с вещами тех, с кем жила-единственный порок, в котором меня по-настоящему можно обвинить. Итак, я дремала и иногда принималась читать какую-то чушь, к которой за три недели должна была придумать диалоги. Если не ошибаюсь, речь шла о том, как одна глупая девчонка познакомилась с умным молодым человеком и после этой встречи превратилась в само совершенство, или о чем-то в этом духе. Единственная трудность заключалась в том, что глупая девчонка казалась мне гораздо умнее молодого человека. Но это был бестселлер, и смысл менять запрещалось.

Я позевывала и с нетерпением ждала возвращения Льюиса. И кого же я увидела?! В скромном костюме из темного твида, с огромной брошкой на лацкане-да, конечно, это была она-несравненная, знаменитейшая Луэлла Шримп, вернувшаяся из Чинечиты!

Она вышла из машины около моего невзрачного домишки, что-то сказала шоферу-антильцу и прошла в сад. Обалдело оглядела наш "роллс" и с не меньшим удивлением посмотрела на меня. Я и правда выглядела довольно забавно: с лезущими в глаза волосами, закутавшись в огромный свитер, я возлежала в шезлонге с бутылкой виски в руке. Должно быть, я была похожа на одну из героинь Теннеси Уильямса, вечно пьяных и одиноких, за что я их и люблю. Она остановилась перед лесенкой на веранду и слабеющим голосом произнесла: "Дороти... Дороти... " Я смотрела на нее с изумлением. Луэлла Шримп-это национальное достояние, она нигде не появляется без любовника, телохранителя и дюжины фотографов. Что она делала у меня в саду? Мы уставились друг на друга, как две совы, и я не могла не заметить, что со своим возрастом она борется весьма успешно. В сорок три года у нее были блеск, красота и кожа двадцатилетней девчонки. Она еще раз проговорила:

"Дороти", и я, с трудом поднявшись в кресле, насколько возможно вежливо, просипела: "Луэлла". Тогда она заторопилась. Взлетела, как молодая лань, по ступенькам-подвиг, от которого ее груди тяжело перекатились под пиджаком. В этот момент мне пришло в голову, что мы обе стали вдовами Франка.

-- Боже мой, Дороти, когда я думаю, что меня здесь не было... что вы всем этим занимались одна... Да, я знаю... все говорят, что вы вели себя потрясающе... Я должна была прийти к вам... Должна...

Она не интересовалась Фрэнком уже пять лет, даже не виделась с ним. Поэтому я подумала, что ей сегодня просто нечем было заняться или что очередной любовник не соответствует се сексуальным аппетитам. Эта женщина вполне способна забивать себе голову подобными страданиями. Я с философским видом подвинула ей кресло, бокал, и мы дуэтом принялись расхваливать Фрэнка. Она начала с извинений за то, что отбила его у меня (страсть все объясняет), я тут же ее простила (время все лечит), и мы заключили друг друга в объятия. В глубине души я просто забавлялась. Она говорила штампами, изредка откровенничала с потрясающей жестокостью. Мы дошли до лета пятьдесят девятого, когда появился Льюис.

Улыбаясь, он выскочил из-за "роллса". Стройный и красивый настолько, что в это с трудом верилось. На нем была старая рубашка, холщовые штаны, черные волосы падали на глаза. Я все это увидела, как видела много дней подряд, но тотчас взглянула на него глазами Луэллы. И что же она? Смешно сказать-она напружинилась. Напружинилась, как лошадь перед препятствием, как женщина перед мужчиной, которого внезапно безумно захотела. Улыбка Льюиса сразу же исчезла-он ненавидел незнакомых людей. Я вежливо его представила, а Луэлла уже была во всеоружии.