Остров обреченных - Стиг Дагерман

ты обращаешься в огромного ежа, присосавшегося к горе, а все, что тебе было предписано, впивается зубами в грудь твоего страха. Никаких предписаний нет и быть не может – вот что самое ужасное в твоей жизни, и ты бесстрашно живешь в темноте, кроме которой, как тебе кажется, ничего больше не существует, а на самом деле это лишь отсрочка перед тем, как вспыхнет свет маяка. И ты отчаянно желаешь ослепнуть, чтобы не видеть этой последней вспышки, не видеть этого света, который так ужасает своей безжалостной резкостью, прорезаясь даже сквозь плотно закрытые веки, – и вот наконец ты лежишь посреди ночи, вцепившись в синюю скалу, и пьешь, словно младенец, молоко давно позабытых ужасов, и если бы ты еще не обернулся ежом, то наверняка бы закричал: почему только сейчас?! Почему я не ходил в эту сторону раньше?! Почему никогда не доплывал до невидимого круга света этого маяка?! Ведь я прекрасно знал, в какой стороне он находится, знал, как по-звериному скорчился в ожидании крошечный горный пик, как он точит свои когти и иглы, которые становятся все жестче и острее с каждой секундой! Ведь я давным-давно знал об этом месте, но все равно надеялся убежать, надеялся, что изощреннейшее предательство спасет меня, и я бежал, все время пытался нащупать указатели и знаки, покрытые растрескавшейся от брошенных камней эмалью, нащупать змеиную кожу, прибитую к дороге колесами тяжелых машин, нащупать убитых кем-то в приступе ярости светлячков, трупики которых горами возвышались по обе стороны дороги, и по всем этим знакам понять, что неумолимо приближаюсь к ужасу. И вот теперь уже поздно: огромный маятник света оглушает, и в темноте остается лишь синий вихрь, синий водоворот, не знающий пощады и снисхождения.

Она просыпается, ощутив что-то в самом воздухе. Вздрагивает, подозрительно оглядывается по сторонам – нет, никого. В зарослях продолжается шуршание, кто-то крадется или бежит вглубь острова, а потом остается лишь едва слышный шелест ветра в траве. Еще мгновение она стоит неподвижно, только взгляд, словно скулящая о потере хозяина собака, мечется туда-сюда по прибрежной полосе, резко прерываемой отвесными скалами. Она стоит здесь и смотрит вниз, на берег, уже не впервые, но раньше все было по-другому: он был живой и никогда не казался ей таким узким. Такое ощущение, что вода потихоньку начинает прибывать, медленно, но неумолимо, что вода испытывает нестерпимую жажду по суше и упрямо ползет вверх, покрывая собой остров, слизывая с него засуху, орошая собой пустыню. Взгляд женщины резко останавливается на потухшем костре – мертвая, выжженная яма все так же далека от воды, а в воздухе прямо над ней дрожит странное синеватое углубление, узкая и высокая тень, напоминающая о том, что когда-то здесь струился дым – символ надежды. Она прикрывает глаза, и пряный запах сжигаемого против воли дерева снова щекочет ей ноздри. Она будто бы проснулась от кошмара о пожаре в доме – окна выбило волной жара, в них маячат чьи-то бледные лица, жильцов уже не спасти, но начальник пожарной части одолжил ей бинокль, и она увидела, что это просто воздушные шары с нарисованными лицами стремятся вверх, пытаются сорваться с веревочек, но всегда лопаются с резким хлопком, и она просыпается от потрескивания костра. Господи, неужели этот берег кажется таким ужасно пустынным, таким ужасно мертвым из-за костра?

Неподалеку виднеются могилы, бочка спокойно покачивается на воде у самого берега, а вот и нарисованные ею самой полоски на песке – глубокие, четкие борозды, оставленные ее ногами, когда она бросилась бежать в одиночество. Тогда, именно тогда взгляд дергается против ее воли и, обезумев от отчаяния и страха, бросается в воду. Входит в нее так стремительно, что пена летит во все стороны, но тут плывущий белый предмет бросается на дерзкого ныряльщика и ослепляет его – сначала он слепнет от боли, потом от безумного страха, затем от невероятного облегчения.

Нет, это не ее сын, тело которого волны наконец перекинули через риф и гонят к берегу, это что-то другое, совсем другое – и взгляд возвращается к белой скале, спокойно и плавно двигаясь вперед, как заправский пловец. Солнце медленно превращается в пылающий шар макового цвета, и она вспоминает про льва, поворачивается, чтобы пойти в заросли и подумать над таким, казалось бы, простым вопросом, а потом вернуться, когда солнце с шипением погрузится в море, и все хорошо, но внезапно взгляд скользит вверх по скале, и что-то забытое, что-то давно забытое и раздавленное бросается ей в глаза и истекает кровью; она вырывается из морока и бежит по камням вдоль красной изгибающейся линии, высокие кусты смыкаются за ее спиной, в нос вдруг бьет резкий запах, накрывает ее, как капюшон смертника, но она не останавливается, у нее нет времени останавливаться.

Удивительно, что вокруг никого нет. Голоса покинули этот мир, а вслед за ними ушли и все звуки. Ее раны кровоточат, она падает на траву, но все равно не желает останавливаться, в отчаянии бьет ногами воздух, и от этого лишь глубже погружается в еще горячую от дневного зноя землю, жесткую неживую землю, одурманенную солнцем и убитую травой. Неподвижно замерев, она молча слушает тишину, но надолго смелости не хватает – ей страшно, что барабанные перепонки лопнут от этой глухо звенящей тишины.

Запах, опять этот запах ползет червяком по длинным стеблям травы, и она впервые, не чувствуя страха, пробует его на вкус и пытается вспомнить. Такой запах бывает в подвалах: чтобы ощутить его, нужно спуститься вниз по множеству длинных лестниц, вертя на пальце гремящую связку ключей, потом открыть множество дверей; за последними, самыми тяжелыми дверями, на которые приходится подналечь плечом, чтобы они со скрипом распахнулись, наконец появляется запах – запах темноты, подвала или какого-то другого темного места. Нужен фонарь с едва заметным лучом, который будет осторожно заглядывать во все темные закоулки и делать темноту еще более пугающей, а запах еще более таинственным. Это запах войлочных тапок, в которых можно скользить и делать длинные-длинные шаги, когда бегаешь по мокрой траве, в которых не промокают ноги и которые не прокусит змея. Это запах, который нужно заставать врасплох, на который нужно набрасываться, с которым нужно драться, кусаться, а потом обреченно заключать его в объятия. Это запах, за которым нужно пойти в самый дальний угол подвала, поставить фонарь на пол так, чтобы он создавал лишь небольшой круг мутного света и даже не доходил до низкого каменного потолка, с которого капает вода. Кое-что надо отсюда