Остров обреченных - Стиг Дагерман
– Именно так, – соглашается капитан с нежной злобой в голосе, – именно так я и считаю. Для того, кто одинок, жизнь в самом деле совершенно бессмысленна, и он давно бы, по вашему выражению, свел с ней счеты, если бы не имел одного важного основания для жизни – самого одиночества. Ведь именно для того, чтобы наслаждаться одиночеством, он решает все же остаться здесь еще на какое-то время и заняться бессмысленностями, которые требует от него жизнь. Огромное бесформенное отсутствие смысла – вот цена билета в одиночество.
– Но в таком случае, – подхватывает Лука Эгмон, – мне непонятно, почему вы возражаете против бессмысленной статуи. Воздвигнуть памятник одиночеству – как по мне, так это не более бессмысленное действие, чем, например, открыть калитку, хотя в мире уже столько раз открывали калитки, или построить дорогу, хотя в мире и так уже есть много никому не нужных дорог.
– Тому, кто одинок, – вздыхает капитан, стягивает с ноги сапог и кладет его себе на колено, – тому, кто одинок, дозволены лишь определенные виды бессмысленных действий, помогающие достичь одиночества, а есть и много недозволенных или даже, не побоюсь этого слова, запрещенных бессмысленных действий, и самым бессмысленным из них, разумеется, является действие, уводящее обратно к угрожающему, всепоглощающему, пожирающему единству.
– Кое-что тут не сходится, – замечает Лука Эгмон. – Вы, с одной стороны, утверждаете, что любые начинания бессмысленны, а с другой – что у вас, одинокого, на самом деле есть смысл жизни – то есть одиночество само по себе, но одиночество – великое и ужасное, жуткое и восхитительное, сравнимое с райским блаженством, но представляющееся вам то ли помойным ведром, то ли концертным залом, – возникает у человека не просто так. Невозможно просто спуститься в подвал, улечься и ждать, пока оно появится из тьмы и накроет тебя. Самое вожделенное одиночество из всех требует от вас активных действий, которые вы называете бессмысленной суетой, – но вот именно здесь, на мой взгляд, вы совершаете грубую подмену понятий. Эти действия дают вам ощущение смысла, смысла вашего непоколебимого одиночества, а значит, они не бессмысленны! То есть для вас эти действия, наоборот, являются очень важными и значимыми, поэтому мне кажется, что вам стоит делить действия не по принципу частичного или полного отсутствия смысла, а по принципу наличия его или отсутствия. Вы столь рьяно отрицаете наличие смысла в каких бы то ни было действиях, но все равно ищете хоть какой-то смысл, поэтому мне кажется, что в жизни других людей, даже если она сама по себе и бессмысленна, какой-то смысл все-таки есть. Конечно, здесь, на острове, такая категория, как смысл, отсутствует в принципе, иначе мы просто не смогли бы найти в себе силы проститься с жизнью, но все, что мы делаем и чего не делаем, имеет для нас значение – имеет значение для нашего собственного страха, для нашего собственного чувства вины. Поэтому действие – глупое, бессмысленное, парадоксальное действие – обретает для нас столь глубокий смысл, наделяет такой ответственностью, что многие из нас стремятся найти общность с другими людьми, но продолжают мучиться в изоляции, словно небесные тела во Вселенной, которая с каждым ударом нашего сердца все больше напоминает пустыню. Поэтому следует вырезать свой кусок бессмысленности из этой жизни и признать, прежде чем отправиться в мир иной: я верю в бесмысленность целого и в непреднамеренный смысл частей.
– И раз уж нам дана эта скала, – продолжает он, и все, не сговариваясь, встают и смотрят на белый камень, белоснежную спину девственницы, ставшую столь ослепительной от нахождения под лучами солнца несколько сотен тысяч лет, – раз уж нам была дана эта скала, совершенно бессмысленно не использовать ее, и весь смысл в том, чтобы что-нибудь из нее сделать. О статуе речь, конечно, не идет, поскольку у нас нет необходимых инструментов, но мы можем сделать кое-что другое. Например, наскальный рисунок – на некоторых белых скалах можно без особого труда проводить черные или зеленые полосы, если найти достаточно острые камни.
– И что же вы собираетесь изобразить? – едко спрашивает капитан. – Что поначалу нас было семеро, но один из нас почти сразу умер, потому что нам ужасно не нравилось, как от него воняет, и мы не хотели прикасаться к его больному телу и поставить его на ноги, а потом пририсуете стрелку, указывающую в сторону могилы? Что кто-то из нас стал убийцей, лишив всех остальных питьевой воды, а еще один, когда все мы обезумели от голода, попытался накормить нас стеклярусом, говоря: «Угощайтесь, дамы и господа»?
Тим Солидер не выдерживает, подбегает к капитану, драматично зажимая руками оставленные ящерицами раны, и вопит, как героиня старомодной мелодрамы:
– Хватит! Замолчите!
Тяжело дыша, он останавливается перед капитаном, раны внезапно начинают кровоточить, струйки крови стекают к пупку, сливаются в одну, ненадолго задерживаются, и тут Тим, забыв всякую осторожность, бросается на капитана, но, конечно же, валится с ног и падает прямо на скалу, глухо ударяясь коленями. Капитан помогает ему встать, и от слабости Тим снова хватается за ненавистные руки, которые протягиваются ему на помощь.
Капитан резко оборачивается к Луке Эгмону, сделав отвратительно мощное, по-армейски жесткое круговое движение; на пустых доспехах со стуком падает забрало, сквозь узкие щели для глаз проблесковым маячком сверкает ненависть, латы сияют враждебным одиночеством, а медная грудная пластина изящно изогнута навстречу вожделенным остриям копий. Уверенно и решительно, так, чтобы все слышали, он говорит, что давным-давно, еще с самого начала, возможно, даже до того, как они вообще нашли эту скалу, возможно, даже до того, как случилась катастрофа, он, совершая первые, неуверенные шаги по пути одиночества, принял решение:
– Мы вырежем в скале льва.
– Льва? – переспрашивает Лука Эгмон. – Разве кто-то из нас помнит, как выглядит лев? Проще было бы взять, к примеру, ящерицу.
Оказывается, что мадам хорошо помнит, как выглядит лев. Над клеткой льва в зоопарке Бретано покачивается дерево, на котором дрожит от холода и отчаяния сбежавшая из вольера обезьяна. Приходят люди, ставят длинную лестницу, мадам показывает на коричневую обезьяну и говорит мальчику, что обезьяны, особенно сбежавшие, очень опасны: они могут прыгнуть на тебя прямо с дерева и в два счета оторвать тебе голову,
