Богова делянка - Луис Бромфилд
Когда старики умирали, дома, где они прожили всю жизнь, умирали вместе с ними, потому что никакой ценности не представляли. Покупать или снимать их не находилось желающих; в некоторых деревнях оставались всего двое-трое доживающих свой век стариков да старух; они жили среди одичавших садов в полуразрушенных домах, заселенных тенями минувшего; а потом и они умирали, и тогда наступало полное безмолвие.
В Онаре был даже дом, о котором упорно говорили, что в нем водятся привидения. Когда Джонни впервые увидел его, там уже лет пятьдесят никто не жил, и необитаемый, отгороженный от всех бурно разросшимися деревьями и кустами, он тихо разваливался. Прямо из крыши, как из проткнутого шпагой сердца, торчало дерево акации.
Неизвестно, стоит ли еще старый дом, но саму деревню сейчас не узнать. Теперь до нее можно добраться из Города за двадцать минут по прекрасному, залитому асфальтом шоссе, и деревня возродилась; только теперь в ней живут не люди, продвигавшие все дальше границу заселения Америки, а мужчины и женщины, работающие в магазинах, конторах и на заводах Города, до которого каких-нибудь сто лет тому назад надо было ехать верхом по трудным лесным дорогам по крайней мере полдня. Большинство старых домов снесено, и школа-интернат, основанная старым Джеми и его друзьями, исчезла с лица земли. Появились новые дома, некоторые из старых отделаны заново, и на площади, где прежде в тени ивовых деревьев стояла колода с водой, теперь красуются бензоколонка и кафе-мороженое.
Отец Джонни знал толк в лошадях, но, поскольку он постоянно сидел без денег, ему приходилось довольствоваться теми, что по карману. Он знал всех знаменитых рысаков и готов был проехать любое расстояние, лишь бы посмотреть бега. Лошади, которых ему удавалось купить или выменять, всегда имели какой-нибудь изъян. У всех у них были задатки хороших бегунов, но все они были или хворы, или тугоузды, или излишне норовисты. Он всегда надеялся, что каким-то чудом сумеет излечить их от того или иного порока, но Джонни просто не помнил случая, чтобы ему это удалось, несмотря на все его старания; не помнил он также, чтобы хоть одна из них когда-нибудь участвовала в бегах. Больных отец отсылал на Ферму, на подножный корм, тугоуздых же и горячих пытался исправить сам; иногда он позволял и сыновьям принять в этом участие. Он вечно продавал, покупал и менял лошадей, и это занятие доставляло ему истинное наслаждение.
Годных лошадей семья использовала как упряжных и верховых, и получалось, что в детстве Джонни имел дело лишь с тугоуздыми и строптивыми лошадьми. Запряженные в экипаж, они артачились, а могли и понести; случалось, что мать Джонни, доведенная до отчаяния, закатывала отцу сцену и требовала себе для выезда хоть одну приличную лошадь.
Будучи страстным лошадником и к тому же политическим деятелем, Джеймс Уиллингдон был знаком со всеми кучерами, владельцами лошадей и жокеями в штате. Через него узнал их всех еще в детстве Джонни, узнал и десятки барышников и содержателей конюшенных дворов. Конюшенные дворы ушли безвозвратно, и нет примет, более символичных для своего времени, чем конюшенный двор и гараж. Нигде так не бросается в глаза расхождение в темпе работы. Конюшенный двор всегда отличался сонливостью и некоторым разгильдяйством. Хозяин и конюхи, если не было работы, вечно клевали носом, сидя по своим углам. Если они не спали, то резались в карты и домино. Что могло быть для маленького мальчика интереснее конюшенного двора с его запахами конского пота и аммиака, сена, мыла и кожаной сбруи. Тут же вертелась неизменная сучка со своим выводком и сытая, гладкая кошка, а то и две, державшиеся для устрашения крыс, которыми кишел сеновал. Было что-то в конюшенных дворах, одинаково влиявшее и на хозяина, и на его конюхов, вырабатывавшее определенный характер и поэтическую плавность не слишком скромной речи. На конюшенном дворе маленький мальчик мог беспрепятственно набираться неприкрытых сведений о жизни, которые преподносились с грубоватой откровенностью, но не без юмора, — как в романе Рабле. Наверное, было что-то умиротворяющее в этой жизни вразвалочку. Джонни казалось, что никто никогда на конюшенном дворе не работает, а все только сидят развалившись — летом в тени векового вяза и платанов, а зимой вокруг большой чугунной печки, — попивают кофе и играют в карты засаленной колодой. Конюхи отнюдь не блистали чистотой, от них постоянно несло навозом. Многие из них жевали табак и мастерски плевались, но все они были добродушны, могли, когда надо, пошевелить мозгами и все обладали чувством несколько скабрезного юмора, прекрасно соответствовавшего общей обстановке. На фермах и на конюшенных дворах Джонни набирался сведений о вещах, знать о которых ребенку, пожалуй, рановато, но ничего особенно плохого в таком просвещении не было, потому что относились там к этим вещам снисходительно и без фарисейства, и если даже мысли этих людей были излишне часто заняты вопросами пола, так что ж тут поделаешь, если больше им занять свои мысли было решительно нечем. В большинстве семейств на конюшенные дворы смотрели как на рассадники праздности и порока, где ребенка могут научить любым пакостям, так что богобоязненные родители запрещали своим чадам болтаться среди конюхов. Быть может, из-за пристрастия отца Джонни к лошадям и всему имеющему к ним отношение, никто не мешал Джонни бегать на конюшенные дворы когда ему заблагорассудится, и, право же, то, что ему приходилось слышать там, было куда более безобидно и менее грязно, чем то, что передавалось шепотком в раздевалках Ассоциации молодых христиан.
Джонни с братом знали, кажется, все конюшенные дворы в Городе и в Округе, и нередко, разъезжая с отцом во время предвыборной кампании, Джонни проводил ночи на большом сеновале или на койке у чугунной печки, укутавшись в попону, пропитанную восхитительным конским запахом.
В Городе было три больших конюшенных двора, бывших для Джонни постоянным источником радостного удивления. Недалеко от их дома, в конце переулка, обсаженного огромными платанами, находились «Конюшни Пейнтера». Здесь был центр всех городских сплетен, здесь же нанимали экипажи для свадеб и похорон. Если в городе случалось убийство, о нем во всех, самых ужасных подробностях можно было узнать у Пейнтера. У Пейнтера же можно было почерпнуть массу разносторонних сведений относительно любовных похождений неких святош из числа уважаемых граждан. Если в Железнодорожной гостинице, случалось, арестовывали сына церковного старосты, развлекавшегося с горничной, и он назывался чужим именем, у Пейнтера узнавали об этом буквально в ту же секунду.
Никто не ездит больше на лошадях, и конюшни давно снесены. Вместе с ними ушло и удивительнейшее
