Восставшие из небытия. Антология писателей Ди-Пи и второй эмиграции - Владимир Вениаминович Агеносов
Нашедший к желанной свободе пути.
Жизнь – песня. Она то грустна, то беспечна,
Сюрпризы несет и пьянит, как вино.
Но песню одну можно петь бесконечно,
А жизнь только раз нам пропеть суждено.
Ветка жасмина
Ветка жасмина, как ранняя птица,
С ветром взлетает и в окна стучится,
Зимнюю пыль на стекле растирает,
Гнется и белые перья роняет.
Эти посланья весенние Божьи
Стелет под ноги случайным прохожим…
Ветер взлетает, и – ветки вскипели, —
Сад закружился в душистой метели!
Старость
Бессмертных нет в подлунном мире,
Как нет и вечно молодых;
А старость с юностью не в мире, —
Крушит ее на все лады.
Она морщин густую пряжу
На коже выжжет, как клеймо;
И правду горькую мне скажут
Все зеркала и все трюмо.
Уже ты, странница седая,
Ко мне подходишь, не спеша,
Но ты запомни: молодая,
Моя не старится душа.
Елагин (Матвеев) Иван Венедиктович
(1918–1987) – поэт, драматург, переводчик
Родился во Владивостоке 1 декабря 1918 года в писательской семье. Дед, Николай Петрович, – журналист, автор книги «История города Владивостока». Отец, Венедикт Николаевич, – поэт-футурист, писавший под псевдонимом Венедикт Март, в 1918–1921 годах главный редактор журнала «Великий Океан», автор 14 поэтических и несколько прозаических книжек. Дяди Ивана братья Венедикта тоже публиковали стихи. После 1918 года семья недолго жила в Харбине, затем вернулась на родину, где мыкалась по ссылкам: из Подмосковья их выслали в Саратов, затем им удалось перебраться в Киев. Будущий писатель был знаком с Н. Клюевым, Б. Пильняком, Ф. Панферовым, Д. Хармсом.
В Киеве Иван Матвеев поступил в медицинский институт. Перед войной он с тетрадками своих стихов и стихов жены Ольги Анстей поехал в Ленинград к Анне Ахматовой. Но беседы не получилось: поэтесса торопилась с передачей к сыну, томившемуся в тюрьме.
В 1937 году Венедикта Матвеева вторично арестовали, и он сгинул в сталинских лагерях. Образ отца и, как поэт сам говорил, тема ахматовского реквиема проходит через все стихи и поэмы Елагина. Памяти отца посвящена поэма «Звезды», в которой тема отца перерастает в тему войны, в свою очередь, связанную темой, которую Елагин называл «беженской» – лагеря Ди-Пи.
Уехав в 1943 году из оккупированного Киева в Германию, после войны Елагин с женой поэтессой Ольгой Анстей оказался в лагере для перемещенных лиц Шлейсгейм. Нависла угроза репатриации. Сомнений в том, что на родине побывавших в плену или оказавшихся в Германии ждет участь изгоев или заключенных теперь уже в советском концлагере, у Елагина не было. Переживания поэта отразились в «Беженской поэме».
И. Елагин и И. Бродский. Питтсбург
Объясняя происхождение своего псевдонима, поэт писал, что в одной из редакций, куда он принес свои стихи, увидел литографию Елагина моста в Санкт-Петербурге, и с тех пор подписывался фамилией Елагин.
В 1947 году в Мюнхене уже под взятым псевдонимом вышла маленькая книга стихов «По дороге оттуда», а в 1948-м – другая, тоненькая брошюра «Ты, мое столетие» – название, определяющее во многом содержание всего творчества поэта. Книги были замечены И. Буниным, приславшим начинающему стихотворцу письмо, где называл его «талантливым, смелым и находчивым» поэтом.
В 1950 году Елагин и Анстей вместе с большинством других «ди-пи» прибыли в США. Там он мыл пол в ресторане, работал в стекольной мастерской, пока не поступил в штат нью-йоркской газеты «Новое русское слово». Параллельно учился в Колумбийском университете. За огромный и труднейший перевод поэмы Стефана Винсента Бенэ «Тело Джона Брауна» Нью-Йоркским университетом ему была присвоена докторская степень. Последние годы жизни поэт преподавал в колледже Миддлбери и в Питсбургском университете. В Америке он создал новую семью с Ириной Даннгейзер.
Его стихи выходили как в ведущих журналах русской эмиграции, так и отдельными книгами. Девизом поэта было строки его стихотворения «Меня не отделишь / От времени», заканчивавшегося словами: «Меня не отторгнешь / От времени. С мясом не вырвешь!»
Наряду с уже названной темой отца постоянной в раннем творчестве поэта была война. Поэт не ограничивается изображением зловещих картин разрушений, горестных утрат, а осмысливает войну как трагедию России и всего израненного мира XX столетия. В стихотворениях «Уже последний пехотинец пал…», «Осада» и др. поэт придает обыкновенным приметам войны драматические черты.
Жизнь в Америке не изменила трагического мировосприятия Елагина. Поэт вновь отказывается принять окружающее. В его стихах «Дождь бежал по улице на цыпочках…», «В Гринвич Вилидж», «Послушай, я все скажу без утайки…», «Небоскребы упрятались в марево…» развивается, как характеризовал ее сам поэт, «тема ужаса перед машинной цивилизацией». При этом Елагин охотно пользуется сюрреалистическими образами, помогающими передать ему абсурдность мира, ужас бытия:
И углы, и бетонные плиты!
Тень! С тобой из орбиты мы выбиты,
Тень! В чужую орбиту мы вбиты.
(Небоскребы упрятались в марево…)
Я сначала зашел в гардероб,
Перед тем как направиться в зал,
Сдал на время мой крест и мой гроб,
И мой плащ, и кашне мое сдал.
(Я сначала зашел в гардероб…)
В одном из стихотворений поэт сравнивает себя с винтиком дьявольской машины, которая тащит его в бездну, где уже нет нормальных человеческих чувств, нет ничего: «Они мне сердце хотят из пластмассы / Вставить и вынуть сердце мое».
Обобщенным образом этого мира цивилизации стало само название книги – «Дракон на крыше».
Тема «расщепленности», выпадания из времени, сознания принадлежности не только к окружающему сейчас миру звучит все более мощно: «Я просыпаюсь / И рассыпаюсь».
Однако, если бы поэт писал только об ужасах, пережитых им и его поколением, если бы он только был певцом отчаяния и тоски, он никогда не стал бы тем, кем он был.
В любых, порой самых страшных строчках Елагина всегда есть нечто большее – сила, дающая возможность жить дальше и увидеть по-иному даже самое знакомое и известное. Картины «хаоса Божьего экспромта» Елагин перемежал поэтическими рассказами о силе жизни. Этому способствовал и энергичный ритм стиха, и просторечие неунывающего лирического героя. Таково
