Письма молодого врача. Загородные приключения - Артур Конан Дойль
Одним словом, похороны состоялись в назначенное время. В последний путь покойного провожали лишь генерал Уэйнрайт, Уайтхолл и я. Капитан никогда не видел бедного Фреда живым, но ему «нравилось присутствовать при закате», так что он составил мне компанию. Все происходило в восемь утра, а на Оукли-Виллу мы добрались к десяти. У двери нас поджидал коренастый мужчина с густыми бакенбардами.
– Вы доктор Монро? – спросил он.
– Да.
– Я сыщик из местного отделения полиции. Мне приказано расследовать недавнюю смерть молодого человека, случившуюся у вас в доме.
Вот это удар! Если растерянность на лице – признак вины, то я наверняка сознался в убийстве. Однако, надеюсь, что я вовремя взял себя в руки.
– Прошу вас, входите, – пригласил я. – Все, что я смогу вам сообщить – к вашим услугам. Не возражаете, если поприсутствует мой друг капитан Уайтхолл?
– Никоим образом.
Мы вошли в дом в сопровождении не предвещавшего ничего хорошего полицейского. Однако он оказался тактичным и обходительным человеком.
– Конечно, мистер Монро, – сказал он, – вы слишком известны в городе, чтобы хоть кто-то принял это дело всерьез. Однако факт состоит в том, что сегодня утром мы получили анонимное письмо, что вчера умер молодой человек, который должен быть похоронен сегодня в необычное время, и что обстоятельства его смерти подозрительны.
– Он умер позавчера, а похоронен сегодня в восемь утра, – пояснил я, а потом рассказал полицейскому всю историю. Он внимательно слушал и сделал пару пометок в блокноте.
– Кто подписывал свидетельство о смерти? – спросил он.
– Я подписывал, – ответил я.
Он чуть вскинул брови.
– Выходит, никто не сможет подтвердить ваши показания? – сказал он.
– О, доктор Портер осматривал его вечером накануне смерти. Он был в курсе всего.
Сыщик с треском захлопнул блокнот.
– Это все, доктор Монро, – проговорил он. – Конечно, я должен для проформы повидать доктора Портера, но, если его мнение совпадет с вашим, мне останется лишь извиниться за вторжение.
– Тут вот что еще, мистер сыщик, сэр, – с жаром произнес Уайтхолл. – Я человек небогатый, всего лишь капитан военно-транспортного судна на половинной пенсии, но ей…, сэр, я бы дал свою шляпу, полную денег, чтобы узнать имя того негодяя, что написал анонимное письмо, сэр. Ей…, сэр, это реальное дело, которым нужно заняться.
И яростно замахал темными ладонями.
Вот так закончилось это неприятное дело, Берти. Однако же от каких мелочей зависит наша судьба! Если бы Портер не увидел больного тем вечером, скорее всего, назначили бы эксгумацию. А потом… ну, в останках обнаружили бы хлораль. От смерти молодого человека зависели финансовые дела, и хитрый адвокат мог бы раздуть неплохое дело. В любом разе, малейшее подозрение поставило бы на моей практике жирный крест. Какие же ужасы таятся на обочине жизненной дороги, готовые броситься нам наперерез!
А ты и вправду отправился путешествовать! Что ж, не стану тебе писать, пока не узнаю, что ты вернулся с островов, а потом, надеюсь, появится нечто более веселое, о чем стоит поговорить.
Письмо шестнадцатое
Оукли-Вилла, Берчспул, 4 ноября 1884 года
Пишу тебе, Берти, и смотрю в окно кабинета. Над головой плывут синевато-серые тучи с рваными краями. Между ними можно разглядеть верхний слой облаков более светлого серого цвета. Я слышу негромкое шуршание дождя, высекающего звонкие нотки из гравиевой дорожки и глухие – из листвы. Иногда дождь падает тяжело и отвесно, пока воздух не наполнится нежной серой взвесью, а над землей сантиметрах в двадцати висит дымка от миллиона крошечных отскакивающих капель. Затем, без какой-либо перемены в тучах дождь снова стихает. Вдоль дорожки видны лужицы, на улице лежат большие лужи, иссеченные падающими каплями. Сидя у окна, я чувствую густой запах влажной земли, кусты лавра поблескивают там, где на них падает косой свет. Калитка сверкает, как свежевыкрашенная, и вдоль верхней грани перекладины решетки висит тонкая бахрома из прозрачных капелек.
Это лучшее, что ноябрь может дать нам на промокшем маленьком острове. Ты, полагаю, сидишь посреди умирающего пира американской осени и думаешь, что описанный мною пейзаж вызывает тоску. Но не делай ошибки, дорогой мой. Можешь взять все штаты от Детройта до Мексиканского залива и не найдешь человека счастливее меня. Как ты думаешь, что у меня нового в кабинете? Новый стол? Книжный шкаф? Нет, я думаю, что ты уже разгадал мой секрет. В большом кресле сидит она – самая лучшая, добрейшая и очаровательнейшая женщина в Англии.
Да, я женат уже шесть месяцев – календарь говорит месяцев, хотя мне они кажутся неделями. Я, конечно же, должен был выслать тебе торт и поздравительные открытки, но считал, что ты еще не вернулся с островов. Прошло больше года с моего последнего к тебе письма, но, когда ты указываешь такой непонятный адрес, что же еще ожидать? Я довольно часто думал и говорил о тебе.
Ну, позволю себе заметить, что ты с проницательностью давно женатого человека догадался, кто эта дама. Мы, конечно, каким-то необъяснимым чутьем догадываемся о своем будущем куда точнее, чем нам кажется. Например, я помню, что несколько лет назад название Брэдфилд вызывало у меня лишь восприятие сочетания звуков и букв, а с тех пор, как ты знаешь, с этим городом в моей жизни связалось очень многое. Так что, когда я впервые увидел Винни Лафорс в купе, прежде чем заговорил с ней или узнал ее имя, я ощутил к ней необъяснимую тягу и интерес. Вот у тебя был подобный опыт? Или же просто она была очень нежной и застенчивой и безмолвно потребовала от меня быть заботливым и мужественным? В любом разе, я это осознавал вновь и вновь, когда встречал ее. Как же хорошо сказал какой-то русский писатель: любящий одну женщину знает о женщинах больше, чем имевший мимолетные отношения с тысячей женщин! Мне казалось, что я знаю кое-что о женщинах, полагаю, любой медик это знает. Но теперь мне понятно, что я не знал ровным счетом ничего. Мои знания были поверхностными. Я не знал о женской душе, о верховном даре Провидения мужчине, который, если мы сами его не принизим, высветит все, что в нас есть хорошего. Я не знал, как любовь женщины может преисполнить всю жизнь мужчины и все его действия бескорыстием. Не знал, как легко быть благородным, когда кто-то воспринимает благородство как должное, и ты им обладаешь. Или как расширяются горизонты, и жизнь становится интересной, когда смотришь на нее не двумя глазами, а четырьмя. Понимаешь, мне предстояло многому научиться, но думаю, что я всему научился.
Было вполне естественно, что смерть бедного Фреда сблизит меня с этой
