Эрскин Колдуэлл - Дженни. Ближе к дому

Бабушка Мэддокс охала, стонала и нуждалась в утешении, но никто в этой части города не знал, где Джозина и когда она вернется домой. Они могли сказать бабушке Мэддокс только то, что сама она вне опасности и ей лучше оставаться здесь, пока Джозина не придет за ней и за Эллен.

— Не вижу для Джозины никакого смысла торопиться сейчас домой, — сказал один из соседей. — Только попадет на похороны вместо собственной свадьбы. Но ты не беспокойся. Пускай ее подождет. Она успеет попасть на похороны и завтра или когда это еще будет. Джозина не даст нам похоронить Харви без нее, она придет сюда, чтобы горевать и плакать о нем. А нам придется известить его родню в горной области, чтобы они отправились в путь и прибыли на похороны заблаговременно. Его мать и отец непременно захотят быть на похоронах.

Бабушка Мэддокс охала и раскачивалась в качалке, закутав голову шалью. Шторы на окнах были спущены, и в доме было темно почти как ночью. Утешать ее пришло столько соседей, что стульев не хватило и многим пришлось сидеть на полу.

— Всем нам, цветным, будет лучше, когда мы умрем и нас зароют глубоко в землю, — говорила бабушка Мэддокс, причитая все громче и раскачиваясь все быстрей. — Никогда мы, негры, не знали другого покоя. Не спорьте со мной, я знаю, что говорю. Всегда какая-нибудь гроза собиралась над нами, неграми. Я это видела всю жизнь, и теперь стало не лучше, чем в тот день, когда я на свет родилась. Когда я умру и меня зароют в землю, то прошу, чтобы вы все веселились и плясали, потому что тогда все мои несчастья останутся наверху, на земле. И я хочу, чтобы меня похоронили вниз лицом, чтобы мне не глядеть сюда наверх и не видеть всего того горя, какое еще есть у всех и какому помочь невозможно. Не хлопочите насчет цветов и нарядного гроба — просто веселитесь и пляшите, поминая меня.

— Я буду плясать на твоих похоронах, бабушка, — сказала ей одна из соседок, — и буду плясать сколько сил хватит, только это случится не скоро. Ты такая крепкая, что доживешь до ста двадцати лет. Видела я и раньше крепких старушек, вроде тебя. Характер у них с годами делается упрямым, и они живут да живут, чтобы нас бранить, таких, которым всего пятьдесят или шестьдесят лет.

— Кабы я знала свой долг, так мне бы надо было больше бранить Харви, чтобы он помалкивал, а то у него самого разума не хватило, — сказала она. — Не был бы Харви Браун весь искромсан, как теперь, и не помер бы, если бы я пуще его бранила. Таких негров, как он, надо почаще бранить. Не хватает у них разума в пустой голове, не понимают, что белому всегда надо уступать дорогу.

— Может быть, и так, бабушка, но только времена теперь быстро меняются, и не всегда будет так, как было в прошлом. Ты только проживи подольше, и сама когда-нибудь увидишь, что все стало по-другому. Когда это случится, проснешься однажды утром, и куда только все твое горе денется, будешь глядеть во все глаза на новую жизнь. Большой перемены еще нет пока, но она не за горами, а тем временем все меняется понемножку.

— Уж лучше я буду лежать в своей могиле вниз лицом, чем оставаться здесь наверху и терпеть все несчастья, которые вы, хвастуны, на себя накликаете. Я старых времен негритянка, из племени Гичи, и всю свою жизнь видела, как на нас, негров, валится несчастье за несчастьем. А теперь помолчите-ка, покуда белые не услыхали, как вы болтаете. И без того у нас хватает горя.

По дороге на работу Эл Дидд остановился поговорить с Эдом. Говардом на городской площади. Эд подметал тротуар перед своей пивной и увеселительным заведением. Было еще раннее утро, еще не пробило восьми часов, и у Эла оставалось несколько свободных минут до начала работы на электростанции. Он подождал, пока Эд не сметет весь мусор в канаву.

— Видел ты сегодня Туземца? — спросил он.

— Нет, не видел, — отвечал Эд. — Да так рано я и не ждал его.

— Ну ладно, а ты слыхал, что случилось нынче ночью в негритянском квартале?

— Слыхал. И тем, что я слыхал, дело еще не кончится, — сказал Эд, стоя в дверях и поглядывая через улицу на серое каменное здание суда. — Даром это не пройдет, тут заварится такая каша. Вот подожди, увидишь. Кое у кого не хватает еще разума понять это, но времена переменились. Можно было проделывать такие штуки в старое время и ни во что это не считать, потому что вряд ли кто-нибудь стал поднимать из-за этого шум. Но не теперь. Кое-кто еще пожалеет, что изуродовал этого парня, — если можно жалеть после того, как ты помер.

— Ты не осуждай Туземца, — заговорил Эл. — Туземец здесь ни при чем. Он здесь так же ни при чем, как мы с тобой.

— Я Туземца Ханниката вовсе не осуждаю. Если он захотел жениться на белой женщине, а потом вдруг взял да и спутался с негритянкой, это его дело. Не он первый из белых мужчин путается с негритянками, не он и последний. И за мной это водилось, и за тобой тоже, да покажи ты мне такого, чтоб не путался, из тех, у кого усы растут. Может, и есть другой способ получить больше радости от женщины, только если есть, я его до сих пор не знаю. Я знаю одно, это то, что Мэйбл Бауэрс не имела никакого права затевать крестовый поход ради того, чтобы прекратить такое обыкновенное дело, да к тому же и кончилось оно не по-хорошему. Если она никак не может с этим примириться, так вон в том здании сидит судья для того, чтобы давать развод белым женщинам, которые не умеют угодить мужчине так, как цветная девушка. И еще одно. Гровер Гловер не должен был соваться не в свое дело из-за нескольких лишних голосов. В наше время никому нельзя изуродовать негра так, как изуродовали этого парня нынче ночью, и остаться безнаказанным. Я такие штуки считаю вредными. Застрели его, если надо, ну и хватит с тебя. Просто не считаю нужным уродовать человека, белый он или черный. Ну, я свое мнение высказал насчет этого грязного дела, с начала и до конца.

— Эд, как ты думаешь? Клайд Хефлин это самое потому сделал, что рассчитывал застать девчонку одну и побаловаться с ней, а потом взбесился и изуродовал Харви Брауна, чтобы и ему она не досталась?

Эд кивнул.

— Ну что ж, у нас с тобой имеются основания так думать.

— А как ты думаешь, что теперь будет с Клайдом Хефлином?

— Не могу тебе сказать, — ответил Эд. — С этой минуты я просто жду, не услышу ли, чем дело кончится. И думаю, что ждать придется недолго.

Выше по Оук-стрит, рядом с высоким зданием школы, миссис Пиплз, прежде чем приняться за утреннюю уборку, звонила по телефону своей невестке, миссис Бейфилд.

— Ты, конечно, слышала, что случилось нынче ночью на том конце города? — начала миссис Пиплз. — А если не слыхала, так ты чуть ли не единственная в Пальмире ничего не знаешь. Я просто должна была тебе позвонить, прежде чем браться за мытье посуды и уборку. Я знала, что ты захочешь поговорить со мной об этом.

— Знаю, о чем ты говоришь, — отвечала миссис Бейфилд. — Слышала, что помощник шерифа поехал туда по долгу службы и его чуть не убил один из этих опасных негров, который сопротивлялся аресту, и тогда пришлось его застрелить, потому что нам всем тоже угрожала опасность. Мы должны быть благодарны, что у нас есть такие храбрые мужчины, которые защищают нас, и пора уже что-то сделать, чтобы проучить как следует этих негров и поставить их на место. Последнее время всякий раз, когда я вижу этих людей, они ведут себя так, как будто они ничуть не хуже белых. Третьего дня я была в центре города, так один из них видит, что я иду навстречу, и даже не сошел с тротуара.

— Знаю, о чем ты говоришь, — откликнулась миссис Пиплз. — Но ведь все дело заварил вот этот, с таким странным именем… да ты знаешь… Туземец Ханникат. Говорят, он женился на миссис Бауэрс из-за денег, а потом привел к себе в дом ее прислугу — ты понимаешь зачем. Ну, а эта негритянка, которая выглядит почти как белая, собиралась выйти замуж за негра — за того самого, который был убит вчера ночью, потому что он сопротивлялся аресту и угрожал полицейскому. Все это становится ужасно сложно, однако, во всяком случае, этот самый негр хотел убить помощника шерифа, который поехал туда, чтобы арестовать за проституцию эту негритянку — прислугу миссис Бауэрс, — но ее там не оказалось. Она спряталась в Большой Щели с Ханникатом, совершенно голая, но никто об этом не знал до самого утра. Во всяком случае, может, хоть теперь негритянки в нашем городе бросят свои повадки, перестанут соблазнять белых мужчин…

— Я знаю, о чем ты говоришь, — прервала ее миссис Бейфилд. — Сегодня утром я сказала своему мужу, когда он уходил на работу, что если только он вздумает прятаться — и ты знаешь, что еще проделывать — с одной из этих негритянок, то пусть больше никогда не подходит ко мне. Он этого не понимает, но женщине стоит только понюхать, и она сразу узнает, был ли он с другой женщиной или нет. Ну он, конечно, обещал, как все мужчины обещают, но я еще не видела мужчины, которому можно было бы доверять, если он у тебя не на глазах. Он сказал…