Эрскин Колдуэлл - Дженни. Ближе к дому
— Я из горной области за пятнадцать миль отсюда, мистер Хефлин, и я вам говорю чистую правду, как полагается деревенскому парню. Я не знаю, куда ушла Джозина. Поверьте мне, пожалуйста, мистер Хефлин. Не будьте ко мне так строги. Я даже не знал, что она вышла из кухни и куда-то убежала, когда вы мне велели идти ее искать. Я знаю только, она сказала, что пойдет приготовить что-нибудь к ужину, а потом уложит девочку спать. Она сказала, что, когда девочка заснет, у нас с ней будет вроде как бы свадебный ужин. Потом она ушла в кухню, и больше я ее не видел. Должны же вы мне верить, когда я говорю правду, мистер Хефлин.
— Ты меня опять учишь, что я должен делать, — злобно сказал Клайд, размахивая тяжелыми наручниками и делая шаг вперед. — И это последний раз ты меня учишь, больше тебе учить меня не придется, вонючий ты негр!
Вместо того чтобы попятиться от грозно качающихся перед ним наручников, Харви застыл на месте. Руки его были вытянуты по швам — он даже не стиснул их в кулаки.
— Посадите меня в тюрьму, если вам угодно, мистер Хефлин, только не называйте меня так, как вы сейчас назвали. Я никому — ни белому, ни черному — не позволю себя так называть. Мне обидно, когда меня так называют.
Клайд нагнулся и сплюнул на пол.
— Как мне вздумается, так к буду тебя называть. Что ты думаешь, кто ты такой, во всяком случае? Разговариваешь так, будто вообразил, что ты не хуже белого.
Не сводя глаз с наручников, Харви стиснул кулаки в первый раз.
— Можете ругать меня, мистер Хефлин, назовите лгуном, если хотите, ведь я не могу доказать вам, что говорил правду про Джозину и что я не знаю, где она. И я вовсе не собираюсь вам дерзить, я знаю свое место. Но только не называйте меня так. Я серьезно вам говорю. Я никому не позволю так себя называть. Я на это могу обидеться. Я — черный, так же, как вы — белый, и только так меня и надо называть. Что бы ни случилось, я бы не стал так говорить, если бы я этого не думал.
— А кто же ты такой, если не вонючий негр?
— Я самый обыкновенный человек, такой же, как все другие. Случилось так, что и родился черным, так же как вы родились белым. Вот и вся разница между нами, и от этого я не отступлюсь.
— Ты понимаешь, что говоришь?
— Конечно, понимаю.
— Похоже на то, что тебе не терпится нос задрать и хвалиться тем, что ты негр. Что ж, продолжай в том же духе, если тебе так хочется знать, до чего это тебя доведет.
— Мистер Хефлин, что же я могу поделать, если вам так кажется. Я лично только это и могу сказать.
— И буду звать тебя, как мне вздумается, черномазый ублюдок!
Бабушка Мэддокс, одной рукой крепко прижав к себе Эллен, ощупью пробиралась к кухонной двери. Ее незрячие глаза округлились от страха, сутулые худенькие плечи нервно дрожали, когда она поглаживала девочку, стараясь ее успокоить.
— Помолчи лучше, Харви Браун, — сказала она ему, и ее сморщенное лицо судорожно исказилось. — Ты говоришь так, как будто у тебя ни капли разума не осталось. Я слышала, что ты сказал. Не смей так разговаривать с белыми людьми Ты, должно быть, совсем рехнулся. Ты же сам отлично понимаешь. Если ты не замолчишь, так наделаешь такой беды всем нам, цветным, хуже которой быть не может. Белые не потерпят таких дерзостей от негра, и ты это знаешь. Так замолчи же, Харви Браун, тебе говорят, и держи язык за зубами. Не перечь ему больше, молчи.
— Я только стою за свои права, — ответил ей Харви Браун. — Никто мне этого запретить не может. Времена теперь не те, что прежде были.
— Это рехнуться надо, чтобы так разговаривать, Харви Браун. Никаких у тебя нет прав перед белыми людьми, когда ты им грубишь и выводишь их из себя. Я прожила долгую жизнь и знаю все горе, слезы и беду, сколько их есть на свете, и не хочу больше ничего этого видеть до конца моих дней. Вот почему я и знаю, о чем говорю. Ну, а ты замолчи, Харви Браун, и держи язык за зубами.
— Уходи из дома, бабушка, — сказал ей Харви. — И уведи Эллен куда-нибудь. Побудь у соседки. Ну, скорее, уходи отсюда, я же тебе сказал. Я знаю сам, что делаю, и нечего тебе меня учить.
— Ты лучше послушай меня, Харви Браун, — предостерегала его бабушка Мэддокс, пятясь от кухонной двери к выходу. — Я старых времен негритянка, и обычаи белых людей мне наизусть известны. Если ты не перестанешь грубить этому белому, так попадешь в такую беду, что не жить тебе больше на свете. Видывала я и раньше, как это бывало с неграми — грубиянами, вроде тебя, и знаю, что говорю, Ты бы лучше послушал меня, Харви Браун, пока не поздно.
Клайд потянулся к кухонной двери и захлопнул ее как раз в ту минуту, когда бабушка Мэддокс, испуганно охая и одной рукой прижимая к себе девочку, успела выбраться ощупью на веранду и сойти с крыльца.
— Ты уж больно много наболтал своим поганым языком, — сказал Клайд. Он остановился и сплюнул на пол. — Я тебе покажу сейчас, чертов ты негр, ублюдок вонючий!
Прикусив нижнюю губу и не говоря больше ни слова, он размахнулся и ударил тяжелыми стальными наручниками по голове Харви. Тот не успел отскочить в сторону и, оглушенный ударом, зашатался и осел на пол, спиной к стене. («Сдается мне, что для цветного должен быть какой-то способ не дать белому обидеть себя и не попасть из-за этого в беду, но только, если есть такой способ, мне он не известен. Плохо и то, что тебя надувают, но тут всегда надо смотреть в оба и не попадаться. А хуже всего — побои, от которых никуда не денешься. Придет время, когда этому положен будет конец и мы, цветные, не будем больше страдать. Мне хочется увидеть этот великий день, хочется, чтобы он настал поскорее. Разумеется, мне совсем не по душе то, что теперь творится. Не может оно быть правильно, с какой стороны на это ни смотреть. Вот только это одно я и говорил против белых. Я знаю, есть такие, которые не станут бить негров, но куда больше таких, которые бьют».)
Харви не мог защититься от второго удара, и Клайд ударил его наручниками по лицу. Кровь начала заливать ему глаза и щеки, и Харви беспомощно повалился на пол. Он лежал на полу, а Клайд раз за разом пинал ногой его голову. Тихая музыка, доносившаяся из соседнего дома, вдруг оборвалась — кто-то выключил радио.
— Больше ты уже не нагрубишь ни одному белому, черт бы подрал твою черную шкуру, — сказал Клайд, сплюнув и вытирая рот рукой. Кровь лилась с лица Харви и растекалась по полу. — Я тебя проучу, вонючий черный ублюдок. Больше не нагрубишь ни одному белому. Ты это проделал в последний раз.
Харви повернулся и хотел было подняться с пола, встав на четвереньки. Клайд смотрел на него с минуту, потом изо всех сил пнул его ногой. Харви опять повалился на пол.
— Что же ты не болтаешь ничего своим поганым языком? Чего же ты не учишь меня, как я должен себя вести? Понял, надо думать, что тебе ничего не поможет и что больше тебе не встать.
Сунув руку в карман, Клайд достал нож и, быстро орудуя наточенным лезвием, распорол на Харви рубашку и штаны. Он воткнул кончик лезвия в обнаженную грудь Харви, но тело только слегка свело судорогой. После этого, бешено кромсая ножом, Клайд отсек ему половые органы. Он вбил их глубоко в горло Харви, так что под каблуком хрустнуло.
15
Наутро, незадолго до восьми часов, когда уже открывались лавки и конторы, а дети шли в школу, до очень многих из белого населения Пальмиры начали доходить разные слухи о том, что произошло в негритянском квартале города этой ночью.
Вначале многие, особенно те, кто был введен в заблуждение слухами и знал, что случилось в действительности, думали, что какого-то опасного негра пришлось застрелить, когда он сопротивлялся аресту.
Убийство негра помощником шерифа или полицейским было самым обычным делом; в таких случаях объявляли, что убийство было необходимо для самозащиты или при сопротивлении аресту, а то и просто для поддержания закона и порядка. Больше того, ни в одном судебном отчете не значилось, чтобы в округе Сикамор когда-нибудь привлекали к суду белого за убийство негра. И все-таки много находилось белых граждан, которые сожалели о том, что в прошлые времена ни в чем не повинные негры погибали жертвами ненужной, неоправданной жестокости. («Каждый раз как я слышу, что негра избили цепью за то, что он под праздник рано ушел с работы, или застрелили за то, что он не отдал вовремя взятый взаймы доллар, мне становится стыдно, что я белый. Этому нет оправдания, это все равно, что до смерти забить дубиной собаку за то, что она громко лаяла ночью».)
В негритянском квартале, однако, тревожная весть о действительной причине смерти Харви Брауна быстро распространилась среди населения еще ночью. Как и следовало ожидать, многие семьи не ложились спать всю ночь и сидели в темноте, запершись на замок, из страха, что Клайд Хефлин вернется с другими помощниками шерифа и полицейскими и произведет повальный обыск, чтобы найти Джозину Мэддокс. Бабушка Мэддокс с внучкой провела ночь у соседей, и, когда наступил рассвет, она все еще боялась идти домой. После того как ей рассказали, что случилось с Харви и каким образом он умер, бабушка Мэддокс стала опасаться, как бы Клайд Хефлин не убил ее вместе с девочкой, если она вернется в дом и Клайд ее там застанет.
