Сказание о Доме Вольфингов - Уильям Моррис
Народ радовался хорошей погоде, будущему урожаю, и просто жизни; и не было возле домов оружия – лишь кое-где блестело наконечником кабанье копье в руках пастуха или пастушки, припоздавшей в поселок с поля.
Высокими, да и чаще всего пригожими, были эти мужчины и женщины, и больше находилось среди них светловолосых, сероглазых с высокой скулой и белокожих – там, где жаркое солнце и сухой ветер не наделили их бронзовым и приятным для взгляда загаром. Однако среди трэлов попадался и люд, меньший ростом и смуглый, черноволосый, темноглазый, более легкий в членах; впрочем, встречались между этими и такие, чьи руки были мощнее, а ноги кривее. Еще были меж ними и те, кто статью и кожей не столь уж отличался от вольного люда. Такие, вне сомнения, происходили из другого племени, шедшего от Готского корня, побежденного людьми Марки – в дни собственной жизни или во времена отцов своих.
В то же время кое-кто из свободных не напоминал сотоварищей и родню: тонкие и легкие телом, были они черноволосы и сероглазы – и к этой породе принадлежали те, кто красотой превосходил всех остальных родовичей.
Солнце уже село, начинала сгущаться тьма, и не знающий тени сумрак ложился на землю. На опушке леса неумолчно пели соловьи, угнездившиеся в редких орешниках, под которыми кролики старательно подстригли всю траву. Но ни птичьи песни, ни голоса мужей возле домов не нарушали тишину вечера – ведь издалека принесшийся шум может поведать о многом.
Внезапно находившиеся по краям сборищ и не столь уж шумевшие люди начали прислушиваться, а группа, собравшаяся возле сказителя, вдруг примолкла, как и его повествование. Заметив такое, плясуны и певцы в свой черед оставили танец и притихли. Наконец все уже напрягали слух, чтобы услышать вести. Первым узнал их ночной караул; пастухи уже повернули обратно и рысили по тропам сквозь высокие злаки; конопасов тоже нельзя было найти на лугу: все они поспешали к своим косякам, чтобы пригнать домой боевых коней. Вести сулили войну.
Ибо в воздухе – жужжанием смиренной пчелки, мычанием коровы, доносящимся вечером с дальнего луга, когда пришло время дойки – пел звук, более громкий и крепкий, иногда чуть трепетавший, но не возвышавшийся и не умолкавший, потому что вечер выдался безветренным. Всякий немедленно понимал, что звук сей, могучий и сильный, явился издалека: всякому известен был голос Великого Рога Илкингов, чей дом располагался вверх против течения Чернавы, по соседству с Кровом Вольфингов.
Тут сборища немедленно разошлись, и все свободные – да и большое количество трэлов – устремились к Мужской Двери чертога, и спокойно вошли внутрь его… без лишних словес, ибо каждый знал, что в должный черед все узнает.
Внутри же, под Солнцем Чертога, среди тканых повествований о древних временах, на высоком помосте восседали старейшины и вожди Волков, а среди них рослый и крепкий муж зим сорока от роду, с чуть тронутой сединами бородой, сероглазый и большеглазый. Перед ним на столе покоился Боевой Рог Вольфингов, вырезанный из бивня северного морского кита, украшенный многими знаками, изображением волка, цветами, отчеканенными на золоте по краю и у мундштука. Так ожидал Боевой Рог Вольфингов своего часа, чтобы по слову явившегося вестника отправить дальше тревожный сигнал, возвещенный Великим Рогом Илкингов.
Звали сего темноволосого вождя Тиодольфом (по-нашему – Волком Племени), и считался он среди Вольфингов мудрейшим, искуснейшим в битве и не знающим страха. Возле него сидела прекрасная женщина по имени Холсан, которую люди считали приемной дочерью вождя. Сероглазая и темноволосая, была она похожа на отчима. И не знали здесь никого красивей этой молодой девы, которой едва исполнилось двадцать зим.
Вожди и старейшины восседали на помосте, вокруг стояли родовичи вперемешку с трэлами, и ни один из мужей не отверзал уст: все ждали верных и определенных вестей. А когда в дом вошел последний из тех, кто намеревался это сделать, в чертоге воцарилось такое молчание, что слышна стала даже соловьиная песня, даже писк летучих мышей за окошком. И вот, посреди людского молчания и шелеста земной жизни послышался новый звук, заставивший всех обратить глаза свои к двери… и был этот звук топотом ног, бегущих по высохшей за лето тропе возле чертога. Звук сей смолк возле Мужской Двери. Мгновение, и она отворилась, пропустив мужа, заторопившегося к середине стола, стоявшего поперек чертога. Там он остановился, тяжело дыша и держа в протянутой руке некий предмет, не столь уж заметный в сумраке зала, но, тем не менее, понятный каждому. Муж сей, молодой, легкий и стройный, был одет в одни только полотняные штаны и кожаные ноговицы. Он замер, успокаивая дыхание, прежде чем заговорить; тогда Тиодольф поднялся, протянул пришельцу полный рог меда и заговорил, в напеве сочетая слова:
Здравствуй, о гость вечерний,
К приветствию я готов,
Ибо явился ты ныне под Вольфингов славный кров.
Пей же из рога могучих, выпей, и будешь здрав,
Мед сей очистит всякого, прав он или не прав.
Почил на тебе мир Вольфингов,
Но пусть и кончился день,
Видят глаза мои, что тебя породил Олень.
Однако муж этот торопливой рукой отстранил от себя рог, и никто не сказал ему слова; наконец, отдышавшись, он молвил так:
Будьте здравы, о Дети Волка!
Но не пить мне ныне, не есть,
Не моим стал рот мой, и не свою я несу весть.
Ноги мои – ноги племени, ибо сказано было так:
О Эльфхир из рода Хартингов, эта весть не пустяк.
Да не промедлишь в любом доме людей Черты,
