Эжен Сю - Вечный жид
Джальму нельзя было перенести наверх: слишком опасна была его рана, и ему предоставили комнату на первом этаже. В минуту кораблекрушения несчастная мать вручила принцу своего ребенка. Тщетно стараясь вырвать малютку из неминуемой смерти, Джальма не смог бороться с волнами и чуть было не разбился об утесы, на которые его выбросило море.
Феринджи, успевший убедить принца в своей преданности, остался наблюдать за больным.
Габриель, сказав Джальме несколько слов утешения, поднялся к себе в комнату и, ожидая приказаний Родена по поводу отъезда через два часа, не ложился в приготовленную постель. Он слегка задремал в кресле с высокой спинкой, стоявшем у пылающего камина.
Эта комната помещалась рядом с комнатами девушек и Дагобера.
Угрюм, вероятно решивший, что в таком хорошем замке совершенно излишне караулить Розу и Бланш, улегся у камина, рядом с креслом миссионера. Он отдыхал, растянувшись перед огнем после перенесенных опасностей на суше и на море. Мы не станем утверждать, что он был по-прежнему верен воспоминанию о своем друге, бедном Весельчаке, если не принимать за доказательство верности того, что он яростно бросался на всех лошадей белой масти, чего прежде за ним никогда не водилось.
Вдруг дверь в комнату Габриеля тихонько отворилась, и робко вошли молодые девушки. Они поспали и отдохнули, а затем, проснувшись, решили одеться и идти спросить кого-нибудь о здоровье Дагобера, рана которого внушала им беспокойство, несмотря на то, что мадам Дюпон передала им заключение врача, не нашедшего в ней и вообще в состоянии здоровья Дагобера ничего опасного.
Высокая спинка старинного кресла скрывала от них того, кто спал в этом кресле, но, видя, что у ног спящего лежит Угрюм, сестры не сомневались, что они нашли как раз самого Дагобера. Девушки на цыпочках подошли к креслу.
Но при виде спящего Габриеля они страшно изумились и не смели сделать ни шагу ни вперед, ни назад из страха его разбудить. Длинные волосы миссионера высохли и вились крупными белокурыми локонами по плечам. Бледность прекрасного чела еще сильнее выступала на темно-красном шелке обивки. Казалось, что Габриеля мучит тяжелое сновидение или привычка скрывать свое горе невольно изменила ему под влиянием сна. Несмотря на выражение глубокой тоски, лицо его было по-прежнему ангельски прекрасно и кротко; оно было невыразимо прекрасно… а что может быть трогательнее страдающей доброты?
Молодые девушки опустили глаза. Они покраснели и обменялись тревожным взглядом, указывая на спящего юношу.
– Он спит, сестра, – тихо прошептала Роза.
– Тем лучше, – также тихо ответила Бланш, – мы можем им дольше любоваться!
– Идя сюда с моря, мы не смели и посмотреть на него!
– Мне кажется, что это он являлся нам в наших сновидениях…
– Обещая покровительствовать нам…
– И на этот раз он не обманул нас…
– Но теперь мы по крайней мере можем его видеть.
– Не то что в Лейпцигской тюрьме, где было так темно.
– Он снова спас нас сегодня!
– Без него мы бы погибли!
– Однако помнишь, сестра, в наших сновидениях его окружало сияние?
– Да… оно нас почти ослепляло!
– Кроме того, он не казался таким печальным.
– Но тогда он приходил к нам с неба… а теперь он на земле.
– Сестра… что значит этот шрам? Видела ты его раньше?
– О нет!.. мы не могли бы его не заметить.
– А руки… Смотри, как они изранены.
– Но если он ранен… значит, он не архангел?
– Почему бы нет? Он мог получить раны, защищая или спасая кого-нибудь.
– Ты права… Было бы хуже, если б он не подвергся опасностям, делая добро…
– Как жаль, что он не открывает глаз…
– У него такой добрый, нежный взгляд!
– Отчего он ничего не сказал о нашей матери, пока мы шли сюда?
– Мы были с ним не одни… он не хотел…
– Теперь мы одни…
– А что, если мы его попросим рассказать нам о ней?
Сестры переглянулись с трогательным простодушием; щеки их пылали ярким румянцем, девственные груди трепетали под черным платьем.
– Ты права… попросим его.
– Господи, сестрица, как бьются наши сердца! – заметила Бланш, не сомневаясь, что ее сестра чувствовала то же, что и она. – И как приятно это волнение! Как будто нас ждет большая радость!
И сироты, приблизясь к креслу на цыпочках, опустились на колени по обеим его сторонам. Они набожно сложили руки, как на молитву. Картина была очаровательна. Подняв свои милые лица к Габриелю, девушки произнесли тихим, тихим голосом, который был так же свеж и нежен, как и их пятнадцатилетние лица:
– Габриель! Поговори с нами о нашей матери!..
При этих словах Габриель сделал легкое движение и полуоткрыл глаза. Прежде чем окончательно проснуться, молодой миссионер в полусне заметил прелестное видение и, не отдавая себе в нем отчета, любовался молодыми девушками.
– Кто меня зовет? – спросил он, наконец проснувшись совсем и подняв голову.
– Мы!
– Роза и Бланш!
Пришла очередь покраснеть и Габриелю. Он узнал спасенных им девушек.
– Встаньте, сестры мои, – сказал он наконец, – на коленях стоят только перед Богом…
Сироты повиновались и встали, держа друг друга за руки.
– Вы, значит, знаете мое имя? – спросил Габриель, улыбаясь.
– О! мы его не забыли!
– Кто же вам его сказал?
– Вы…
– Я?..
– Когда вы приходили к нам от нашей матери…
– Сказать нам, что она вас к нам послала и что вы всегда будете заботиться о нас!
– Я?! – удивился миссионер, ничего не понимая в этих речах. – Вы ошибаетесь… Сегодня я увидел вас впервые…
– А в наших сновидениях?
– Да, вспомните, во сне?
– В Германии… три месяца тому назад… Посмотрите на нас хорошенько!
Габриель не мог сдержать улыбки при наивной просьбе девушек вспомнить сон, который видели они. Все более и более изумляясь, он спросил:
– В ваших снах?
– Ну, конечно… и вы нам давали такие хорошие советы…
– Так что и потом, в тюрьме… когда мы так горевали… ваши слова служили нам утешением и поддержкой.
– Разве не вы вывели нас из тюрьмы в Лейпциге… в ту темную ночь, когда не было видно ни зги?
– Я?!
– Кто же другой пришел бы помочь нам и нашему старому другу?
– Мы ему говорили, что вы будете любить и его за то, что он нас любит… а он не хотел сперва верить ангелам!
– Так что сегодня во время бури мы почти что нисколько не боялись…
– Мы ждали вас.
– Да… сегодня Бог действительно помог мне спасти вас. Но я возвращался из Америки и в Лейпциге не был никогда… значит, и из тюрьмы вывел вас не я… Скажите мне, сестры, – прибавил он, улыбаясь, – за кого вы меня принимаете?
– За доброго ангела, которого мы видели еще раньше в снах… и которого прислала к нам наша мать заботиться о нас!
– Дорогие сестры!.. я только бедный священник… Случайно я оказался похож на ангела, которого вы видели во сне… и видеть которого вы только во сне и могли, так как ангелы для нас невидимы!
– Как? ангелов нельзя видеть? – спросили сироты, переглядываясь с грустью.
– Это ничего, мои милые сестры! – сказал Габриель, ласково взяв их за руки. – Сны, как и все другое, посылает нам Бог… а раз тут замешана и ваша мать, то вы вдвойне должны благословлять свое сновидение.
В эту минуту открылась дверь, и в комнату вошел Дагобер.
До сих пор сироты в своей наивной гордости, что о них заботится архангел, совершенно забыли, что у жены Дагобера был приемный сын, которого звали Габриелем и который был священником и миссионером.
Как ни спорил солдат, что его рана не стоит внимания, что это просто-напросто белая рана, деревенский хирург ее перевязал и надел черную повязку, которая скрывала большую часть лба, придавая физиономии Дагобера еще более суровый вид, чем обыкновенно. Войдя в залу, он изумился, видя, что какой-то незнакомец фамильярно держит девушек за руки. Изумление солдата было вполне понятно. Он не подозревал, что миссионер спас жизнь сестер и пытался спасти его самого.
Среди бури и волн у Дагобера, цеплявшегося за скалу, не было возможности разглядеть, кто помог девушкам и пытался помочь ему взобраться на утес. Придя в замок и увидав Розу и Бланш, он от усталости, волнения и от раны потерял сознание и не успел заметить миссионера.
Ветеран начал уже хмурить свои густые седые брови под черной повязкой при виде такого фамильярного обращения, но девушки, заметив своего друга, с чисто дочерней любовью бросились в его объятия. Но как он ни был тронут, он все-таки искоса поглядывал на Габриеля, который стоял так, что он не мог хорошо разглядеть его лица.
– Ну, как твоя рана? – спросила Роза. – Нам сказали, что опасного ничего нет.
– Тебе еще больно? – прибавила Бланш.
– Да нет, деточки… Только этот деревенский лекарь обмотал меня всеми этими тряпками… право, если бы моя голова была изрублена саблей, больше бы перевязывать ее не пришлось! Меня приняли за неженку, а между тем это просто белая рана, и мне очень хочется… – и солдат тронул рукой голову.
