Злые духи - Евдокия Аполлоновна Нагродская
И представьте, мне именно потому-то и ничего не хочется «проделывать», не хочется заставить вас броситься в этот пруд, подойти и ударить вон эту даму, поскакать через веревочку… Я знаю, что все это вы проделаете, и мне не хочется.
Вообразите себе субъекта, которому дана была бы власть богов. Стал бы он что-нибудь делать?
Наверно – нет.
Какой интерес представить для меня возможность бросить этот камешек в воду, раз я это «могу». Машинально разве брошу.
Власть делает добрым и равнодушным.
Вы думаете, – это парадокс, – ничуть, вы знаете я не терплю парадоксов. Вы можете возразить, что у тиранов была власть, а они были жестоки. Но ведь власть тиранов картонная, ненастоящая, они вечно боятся чего-нибудь, или народа, или Бога. А если иметь власть абсолютную, то будешь добрым. Нет, не добрым, а ничем не будешь – придешь к нулю.
Ах, как жалко, что никто не слышит, какие я поразительные истины открываю!
Вы меня слушаете?
Варя молчала, и в глубине ее души поднималась какая-то глухая тяжелая ненависть, но не было силы ее проявить.
– Отчего вы мне не отвечаете? – спросил он. – Неужели вам не нравится, что я вам говорю? Вам должно нравиться, что я говорю и делаю… Вот что – выходите замуж за Алексея Петровича, ведь вы же знаете, что он влюблен в вас.
– Зачем?.. Он женится на Доре.
– А я хочу, чтобы его женой были вы.
– Оставьте, – словно с глухой угрозой говорит она, но он обнимает ее и, притянув к себе, шепчет ей, почти касаясь ее уха:
– Варя, я хочу! Слышите, я хочу: жените на себе Алешу.
* * *
С этого дня Леонид старался почти все время быть вместе с Варей и властно и грубо иногда целовал ее.
Теперь Варя уже не знала, чувствовала ли она к нему прежнюю страсть. В ней, казалось, исчезало всякое сознание, кроме каких-то проблесков.
И эти проблески – было желание освободиться от чего-то гнетущего.
Она не знала, приятны или страшны ей эти поцелуи, и неясно желала какого-то внешнего толчка, чтобы остановиться, отвлечься и разобраться в этом окутавшем ее тумане. Но все впечатления скользили мимо – словно отражения, бледные, неясные.
Вот и сегодня, когда Леонид вошел в ее комнату, она опустила глаза и замерла словно в ожидании.
Он стоял молча и с улыбкой смотрел на нее, и казалось, что вот-вот что-то она порвет, кто-то поможет ей, и она бросится на него, убьет или, может быть, только дунет – и он исчезнет.
– Варвара Анисимовна, – наконец заговорил Леонид. – Не потрудитесь ли вы написать небольшую записочку.
Варя покорно положила работу, села к столу и взяла перо.
– Пишите: «Я люблю вас страстно». Нет, постойте. «Я люблю вас» – этого довольно. «Я люблю вас давно. Жду вас завтра у нас, на Почтамтской, в три часа». Merci. Теперь напишите конверт: Алексею Петровичу Ремину.
– Что это? – словно проснулась Варя.
Леонид тихо обнял ее за шею и заговорил, отбирая у нее конверт:
– Теперь вы должны ехать завтра в город, и когда придет Ремин, подтвердить то, что вы здесь написали, и сказать, что вы будете его женой.
– Никогда! – вдруг сказала Варя, поднимаясь с места.
Леонид с удивлением взглянул на нее.
– Отдайте мне письмо, – так же твердо сказала Варя, делая движение, чтобы вырвать у него письмо, но он быстро отошел и спрятал его в карман.
– Отдайте мне!.. – начала было Варя, но Леонид взял ее за голову и почти на ее губах прошептал смеясь:
– Ну, я хочу, я хочу, и ты это сделаешь. Я приеду к тебе, туда, вечером. Жди меня.
Губы его прижались к ее губам крепко, так крепко, что когда он ушел, она почувствовала, что ей больно.
* * *
Трапезонов приехал в этот день к обеду очень недовольный.
– Право, Клавдия ошалела, – заговорил он сердито. – Я даю ей телеграмму, что мне некогда смотреть за полковничьими конюшнями, а она полковника не пускает. На что ей полковник в Крыму – мало ей татарских проводников, а у него вчера чуть конюхи, напившись, пожара не наделали, а сегодня звонят по телефону, что завтра надо за овес платить! Я хочу попросить у вас, Леонид Денисович, вашего лакея свезти им деньги.
– Я еду в город и отвезу сам, если вы мне доверяете, конечно.
– Да тут всего сто рублей.
Леонид засмеялся.
– А больше вы бы мне не доверили?
Трапезонов искоса посмотрел на него.
Леонид, лениво закинув руки под голову и медленно покачиваясь в гамаке, спросил:
– А сколько бы вы мне доверили без расписки?
– С глазу на глаз?
– Ну хоть с глазу на глаз.
– Гм! Рублей триста.
Леонид удивленно взглянул на него.
– Так мало?
– Ну уж пятьсот ради моего уважения к вам – пусть уж…
– Да вы, кажется, уверены, что я бы их взял себе?
Леонид совсем заинтересовался и даже сел в гамаке.
– Пришла бы фантазия, и взяли бы, из озорства взяли бы, – ответил Трапезонов. – Да вы не обижайтесь, Леонид Денисович. Вон видел же я, как вы вашу сестрицу не остерегали, когда она у меня старинные вещи покупала. Или помните, как вы научили меня Архипова, антиквара, обставить, чтобы он складень-то мне продал.
Трапезонов опустился на скамейку и, обмахиваясь платком, прибавил:
– Озорства много в вас.
Леонид, улыбаясь, смотрел на него.
Трапезонов помолчал с минуту и потом, глядя через решетку на пыльное шоссе, снова заговорил:
– Если бы вы захотели за аферы взяться, вы бы миллионы сделали.
– Это очень увлекательно – вы правы.
– А отчего вам не попробовать?
Трапезонов пристально взглянул на Леонида.
– Я об этом никогда не думал.
– А вы подумайте.
– Да вы, кажется, хотите мне предложить миллионную аферу?
– А отчего бы и нет?
Леонид насмешливо улыбнулся.
– Анисим Андреевич, вы, кажется, к моим деньгам подбираетесь.
– А вот и нет! – вдруг взволнованно заговорил Трапезонов. – Деньги будут мои, а нужен мне человек… Человек с такой головой, как ваша, такой же умный, ловкий и бессовестный.
– Merci, Анисим Андреевич, – улыбнулся Леонид.
– Э, да не сердитесь… Это дело огромное, многомиллионное. Промыслы… Но надо целое инородческое племя обставить, и вы один такое дело можете… Здесь, в сферах-то, вас с вашим именем и званием не заподозрят, вы это дело под флагом научной экспедиции или миссионерства,
