Филипп Эриа - Семья Буссардель
Старуха так волновалась в этот день, что ей стало плохо. Даже когда принесли весть, что родилась девочка, хороший, крепенький ребенок, она все не могла успокоиться. На следующий день пришлось пригласить врача и неожиданно для больной привести его к ней в комнату. Она не поправилась и к лету, везти ее в Гранси оказалось невозможным; Буссарделю пришлось одному сопровождать туда своих детей и внуков и устраивать их там на летнее время.
- Это конец,- сказала Рамело.- Я уже оторвана от семьи, от ее жизни.
Желая смягчить удар, Буссардель сократил свое пребывание в Берри под тем предлогом, что его присутствие необходимо в конторе, хотя он совсем ею не занимался, и почти все лето провел на улице Сент-Круа.
- Не думайте, Буссардель, что вы меня обманули,- сказала однажды больная.- Я не дура, все понимаю: вы из жалости сидите тут.
Буссардель запротестовал. Она ворчливо добавила, понизив голос:
- Что ж, благородно поступаете...
Теперь близость их стала более задушевной. Они говорили об умерших людях, воскрешали старые события, известные лишь им одним. Буссардель цеплялся за Рамело, как за последнего свидетеля прошлых дней. Когда ее не будет, с кем ему поговорить? Не о Лидии, потому что ее имя они никогда не произносили, но о детстве близнецов, о начале карьеры Буссарделя как биржевого маклера, о временах оккупации.
Семейство вернулось из Гранси. В первый же день по возвращении Жюли прибежала вечерком на улицу Сент-Круа поцеловать своего старого друга и была потрясена происшедшей сменой, которую отец, видя Рамело ежедневно, совсем не замечал. Тогда и он встревожился, пригласил прославленных докторов, и для его успокоения старуха терпела их визиты. Они не подали никакой надежды, развившаяся водянка поднималась все выше, уже подходила к легким. Сделали надрезы в икрах - но лишь для того, чтобы облегчить страдания, а бороться с болезнью было уже невозможно. Старуху больше не укладывали в постель: в сидячем положении ей было легче дышать. Жюли, заботы которой Рамело еще соглашалась принимать, усердно ухаживала за ней, не гнушаясь самыми противными процедурами. В течение дня она то и дело меняла лохань, в которую из прикрытых юбками водяночных ног больной вытекала жидкость.
Однажды за столом Буссардель, у которого тревога за жизнь Рамело стала каким-то наваждением, вдруг воскликнул, ударив себя по лбу:
- Боже мой! И у меня не останется от нее никакого портрета!
- Что ты, папа! - ответила Аделина.- Я когда-то сделала не один, а несколько портретов карандашом. По-моему, они похожи. Разве ты позабыл?
Буссардель тотчас потребовал эти наброски и, рассмотрев их, немного успокоился; потом попросил дочь поскорее сделать еще один набросок, потом заявил, что хочет, пока еще не поздно, иметь портрет Рамело, выполненный на холсте красками, пригласить известного художника. Ведь лицо ее совсем не изменилось, у нее все те же глаза, говорил он.
Его смятение поражало всех детей, даже чувствительную Жюли. Они не могли понять, почему отец борется против природы и почему пытается сохранить уходящий из жизни образ, тускнеющее отражение, мрачный и пристальный взгляд умирающей старухи. Однажды утром, не дожидаясь первого посещения Буссарделя, она послала за ним.
- Сядьте, Буссардель,- сказала она, задыхаясь более обычного.- Вот что: на этой неделе я умру. Молчите, молчите... Я лучше вас знаю. У меня есть к вам просьба. Хочу перед смертью повидаться с прежними своими друзьями, ну, вы знаете с кем... Вы еще меня упрекали когда-то, что я делюсь с ними своими грошами...
У нее перехватило дыхание, она умолкла. Через минуту опять заговорила, сказала, что рассчитывает на Буссарделя, пусть он прикажет срочно разыскать ее друзей, которых она уже несколько лет как потеряла из виду. Она указала, где лежит ее старая записная книжка с адресами, заставила Буссарделя прочитать их вслух и отметила два десятка имен. Она пожелала сама дать наставления трем проворным рассыльным, которых отправили на розыски, и стала ждать.
После обеда ей доложили о посетительнице, но это пришла мадемуазель Эрто, невеста Луи, - она явилась с матерью и попросила разрешения навестить больную. Лора Эрто была дочерью судебного следователя; Буссарделю был желателен этот брак: не говоря уж о богатом приданом, он очень кстати сблизил бы судейские круги со средой нотариусов, - ведь когда Луи окончил юридический факультет, отец посоветовал ему избрать профессию нотариуса, устроил его в одну из лучших в Париже нотариальных контор и, поскольку у владельца ее не имелось законных преемников, обеспечил для сына право перекупить у него патент.
Так мне и не придется, барышня, порадоваться на вас на вечере, когда будут подписывать брачный контракт,- сказала Рамело.- Когда назначено? На днях?
- Да, предполагалось на этой неделе в субботу,- ответила госпожа Эрто,-но господин Буссардель попросил немного отложить, чтобы и вы могли быть на празднике.
Больная заволновалась, запротестовала и совсем задохнулась. Она не желала, чтобы из-за нее что-нибудь отменяли. Она еще раз попросила позвать к ней Буссарделя и сказала ему на ухо, что в тысячу раз лучше будет дать вечер, пока еще в доме нет покойника. Ведь это бесспорно. Ей обещали не откладывать. Тогда Рамело, сославшись на усталость, деликатно выпроводила обеих посетительниц, ибо вовсе не желала, чтобы они встретились с гостями, которых она ждала.
К вечеру явились старики, обломки Республики. Сначала пришло только двое - мужчина и женщина. На следующий день побывали в разное время пять человек; на третий день еще трое, и больше уж никто не явился. Остальные умерли, или следы их затерялись. Когда им на звонок отворяли дверь, эти призраки на мгновение замирали у порога, не решаясь войти; моргая глазами, смотрели на штофные обои прихожей, зажженные канделябры, расписной потолок. Некоторые, помня, что Буссардель квартировал в антресолях, думали, что они ошиблись, и пятились к двери. Опасливо ступая по ковру, молча шли вслед за лакеем, недружелюбно поглядывая на него. Потом входили в комнату Рамело, и дверь затворялась за ними.
Больная провела в их обществе три дня. К одиннадцати часам утра по приказанию Буссарделя им подавали завтрак, в шестом часу - обед. Они уходили только вечером. Тогда у постели Рамело собиралась семья Буссардель, так как лишь одну Жюли она допускала к себе в те часы, когда у нее сидели старые патриоты. Да и то, может быть, оттого, что нуждалась в уходе, который взяла на себя Жюли.
На третий день, в субботу, Жюли потихоньку вышла из ее спальни и, рыдая, бросилась на диван в большой гостиной, где отец и Аделина делали
- Дорогая деточка! - сказал Буссардель и взял ее за руки.- Ты совсем измучилась.
- Да я не от усталости...- ответила Жюли.- Тяжело смотреть, как она, бедняжка, раздает в такую минуту памятки о той революции... Так величественно их вручает, что поневоле взволнуешься: вот это тебе, по такой-то причине. А это тебе... Каждому объясняет, почему завещает то или это, и каждый торжественно принимает ее дар. Рамело мне сказала, что все эти вещи для нас не представляют ценности, а для ее стариков они - подлинные сокровища. Мне она предназначила только прядь волос под стеклом, в рамке, кажется, я мечтала получить ее, когда была девочкой, и грубый стакан, из которого кто-то пил когда-то, теперь уж не помню кто! Ах, как все это грустно!
Она попросила флакон с нюхательной солью. Сестра подала его и сказала:
- Жюли, милочка, бодрись, пожалуйста. Сейчас принесли от Викторины вечерний туалет, который ты должна сегодня надеть. И горничная твоя уже пришла и все захватила с собою, чтобы убрать тебе волосы. Я ей позволила расположиться у меня в спальне.
Жюли пожелала взглянуть на присланный туалет и осталась им довольна. Платье было сшито из бархата цвета "пламени пунша", юбка с подборами открывала спереди и снизу атласный чехол кремового цвета с широкими оборками из алансонских кружев. Госпожа Миньон младшая не должна была посрамить своей славы элегантной женщины, Аделина и отец уже были одеты; Жюли посмотрела на часы и, увидев, что до обеда остался всего лишь час, немедленно отдала себя в руки горничной. Вскоре приехал Фердинанд с женой, которая уже была беременна вторым ребенком. Последними появились Эрто в сопровождении своего нотариуса и свидетелей, приглашенных для подписания брачного контракта. Нотариус Буссарделей поднялся тогда по внутренней лестнице из конторы, где он приготовил все бумаги.
Так как на вечер пригласили человек сто гостей, которых неприлично было бы заставить ждать, семья тотчас же села за обед. Между двумя переменами Жюли вставала из-за стола и бежала к Рамело спросить, не надо ли ей чего-нибудь. Больная, совсем обессилев, страдала без единой жалобы и даже говорила, что ей радостно слушать отзвуки празднества. Больше всего утешала ее в эти горькие минуты картина, которая была перед ее глазами. Ее собственные гости сидели за столом, им был подан превосходный ужин, еще лучше, чем в предыдущие дни, так как для него уделили яства, приготовленные для парадного обеда.
