Юлия Жадовская - В СТОРОНЕ ОТ БОЛЬШОГО СВЕТА
Быстро сменялись в голове моей мысли, так быстро, что начинали уже терять всякую стройность; я не могла ни удержать, ни удалить их. Всяким усилием к этому причинялось мне непонятное страдание. Я хотела было встать и пройтись по комнате, но почувствовала такую слабость во всех членах, что с трудом добралась до постели…
Тут забегали и запрыгали передо мной такие странные образы, такие необыкновен-ные превращения, что я сперва совершенно растерялась, а потом и сама приняла в них участие…
Когда я проснулась, около моей постели сидели Лиза, Марья Ивановна и Катерина Никитишна и что-то шепотом говорили. Это меня изумило. Никогда не бывало, чтоб они собирались в моей комнате встречать так тихо и осторожно мое пробуждение. Я вставала довольно рано, а если и случалось, что просыпала, то Лиза всегда будила меня своею обычною фразой: "Вставай, соня!" - а Марья Ивановна трепала меня слегка по плечу, тоже, по обыкновению, приговаривая: "Вставай, невеста, женихи пороги обили…".
Теперь же они сидели так важно, так серьезно, так многозначительно…
- Что со мной было? - спросила я нерешительно, осматривая свою голову, обвязан-ную листами соленой капусты. - Который час?
- Десять часов, моя радость, - отвечала Марья Ивановна.
- Ну, как ты себя чувствуешь, Генечка? - спросила Лиза.
- Неужели я была больна?
Но я почувствовала это при первом движении, по сильной слабости и кружению головы да по какой-то странной усталости во всем существе.
- Я была без памяти? долго?
- Да, Генечка, - сказала Лиза, - ты три дня была без памяти. Всех нас перепугала, а уж Авдотья Петровна на себя была не похожа. Бог услышал ее молитвы.
- Бредила я?
Марья Ивановна улыбнулась.
- О чем я бредила, Марья Ивановна?
- И смех, и горе было с тобой, - отвечала она. - Меня называла просвирней*; говорила, что мы все оборотились в птиц и улетели на кровлю; Авдотья Петровна была у тебя танцовщица… и на корабле-то ты ехала… да мало ли? и не припомнишь…
- А меня, - примолвила Катерина Никитишна, - так все прогоняла от себя да бранила, что я всю холодную воду и весь квас выпила, весь лед съела. А я тебе все пить теплое приносила.
- Уж хотели за доктором посылать, - сказала Марья Ивановна, - да, слава Богу, что не послали! что эти доктора - уморят скорее.
- Ну, когда уморят, а когда и помогут, - отозвалась Катерина Никитишна.
Вскоре пришла тетушка; она плакала и целовала меня с беспредельною нежностью.
- Помучила же ты нас! - сказала Лиза, - мы вот три поочередно сидели с тобой все ночи. Что, как бы ты умерла! Господи помилуй! - прибавила она со слезами на глазах.
- Какие вы добрые! Дай вам Бог здоровья и счастья! -
____________________* Просвирня - женщина, занимающаяся выпечкой просвир
сказала я, заливаясь слезами, за что Марья Ивановна сделала мне строгий выговор.
Через несколько времени Лиза осталась со мной одна.
- Кто тебе сказал, что Данаров женат? ты бредила об этом,- сказала она. - Уж не от этого ли ты захворала? Мы боялись, чтобы Авдотья Петровна не догадалась. Слава Богу, она не слыхала твоего бреда; хорошо, что глуха.
Я рассказала ей все. И странное дело! рассказ этот не произвел в душе моей никакого сильного потрясения; точно целые годы прошли после моего свидания с ним и сгладили всю живость настоящих впечатлений. Чувство будто улетело… Я было попробовала даже насильно воротить его -, напрасно! воспоминание о Данарове отзывалось в моем сердце только легкою грустью, не более. Телесный недуг, если не убил, то до крайности ослабил нравственную болезнь.
Лиза пришла в ужас от моей истории с Данаровым и сказала, что если после всего этого я буду еще любить его, то сама сделаюсь не лучше его. Напрасно хотела я смягчить резкое ее мнение, оправдывая всеми силами его поступок. Раз высказавшись, она никогда ничего не изменяла из своих приговоров.
Я узнала от Лизы, что Данаров приезжал один раз во время моей болезни и сказал в разговоре при всех, что он женат, что это всех неприятно удивило. После этого она все допытывалась, люблю ли я еще его; когда я уверяла ее в противном, она успокаивалась, но когда я задумывалась или вздыхала, она очень тревожилась, даже сердилась и старалась показать любовь мою унизительною для моего самолюбия.
- Вздыхай, мать моя, больше, тоскуй, есть из-за чего! - говорила она раздражительно, - советую убежать с ним и сделаться его любовницей.
Я оправлялась довольно быстро и была уже почти совершенно здорова, когда пришло время расстаться с нашими гостями.
Отъезд их оставил страшную пустоту в нашем уголке. Не слышно стало веселых голосов, прекратились прогулки и разговоры; нет более любви в моем сердце… Как будто за ними по дороге ушло мое счастье… Нет более любви!.. Так, по крайней мере, думала я, провожая глазами их удалявшийся экипаж…
Но слишком рано зарадовалась я своему сердечному спокойствию. О болезни говорят, что она входит пудами, а выходит золотниками, то же самое можно применить и к чувству… Когда, спустя несколько времени, в один ясный сентябрьский день пришла я к дерновой скамейке, у которой узнала от Данарова о приезде Лизы, когда вспомнила его сон наяву и все подробности этой сцены, - сердце мое заныло, и горячие слезы полились по щекам. Старая рана открылась и заболела… С невыразимою нежностью припоминала я милые черты и голос, звучавший для меня такими сладостными нотами… И вспомнила я, что все это прошло, миновалось, что какая-то невидимая злая рука задернула светлую картину непроницаемою тканью. Не будет ни тревожно-радостных встреч, ни полных прелести ожиданий; не вспыхнет он более ни страстью, ни гневом, ни ревностью на упрямую, своенравную, по его мнению, Генечку… Что, если б явился он передо мною теперь нежным, любящим, как бывало прежде, в те короткие, немногие минуты навсегда утраченного счастья… Что было бы со мной, что?.. Мне стало страшно за себя; я невольно ускорила шаги, как будто желая бежать от своего собственного сердца… Но не явился он, к счастью, в такую минуту, а приехал позже, дня через два. Я была с Марьей Ивановной в своей комнате, когда увидала в окно знакомую коляску… Я невольно затрепетала и, видно, очень изменилась в лице, потому что Марья Ивановна бросилась ко мне со стаканом воды, приговаривая:
- Генечка! Генечка! не бережешь ты себя!..
Я мысленно поблагодарила судьбу, что при мне не было ни Лизы, ни тетушки.
- Не выходи ты к нему, говорила Марья Ивановна, - ну как ты при нем-то этак побледнеешь, моя радость. Эх, до чего ты влюбилась в него! - прибавила она со вздохом сожаления. Пойду туда, а ты покуда оправься… Выйдешь ты? Я отвечала утвердительно.
- Смотри, выдержишь ли? Я успокоила ее.
Уже Данаров успел сесть за карточный стол, уже Марья Ивановна начала что-то рассказывать, когда я, успокоившись, решилась выйти в гостиную. Он поклонился мне сухо, холодно спросил о здоровье, спокойно собрал карты и начал сдавать. Маленькая рука его ни разу не дрогнула, на губах: играла равнодушная улыбка.
При такой встрече я вдруг почувствовала себя гордою и сильною и поняла, что не уступлю ему ни на шаг в равнодушии и видимом спокойствии. Я села против него между тетушкой и Марьей Ивановной, ни разу не опустила глаз, встречаясь с его взором; раза два поймала его наблюдательный, изумленный взгляд и была довольна…
Темная вещь - сердце! Кто объяснит его капризные требования?.. Если он уж не любил меня, тем лучше было для меня и для него; что могла принести такая любовь нам обоим, кроме страданий? Не должна ли я радоваться по всем правилам благоразумия, что излечение близко?.. Так нет - звучит и натягивается какая-то беспокойная струна в глубине души нашей и заставляет вас держаться крепко за ускользающее чувство…
Наконец улучилась минута, когда он мог говорить со мной: Марью Ивановну позвали домой по хозяйству, но она обещала скоро воротиться; к тетушке пришел священник потолковать о средствах к некоторым улучшениям в храме; Катерина Никитишна с великим усилием сводила счет выигрыша и проигрыша своего и Марьи Ивановны, неутомимой своей преследовательницы в картах.
Я удалилась к окну и взяла работу.
- Вы хворали? - спросил меня Данаров довольно небрежно. Я утвердительно кивнула головой.
- Вероятно, простудились.
- Вероятно.
- Это худо.
- Ничего, поправлюсь…
- О, конечно! душевное спокойствие, сознание исполненного долга - это лучшее лекарство. Можно вас поздравить?
- С чем?
- Я слышал, вы выходите замуж за Александра Матвеевича. Он хороший человек, вы будете счастливы.
- Я не заметила в нем и тени намерения жениться на мне.
- А вы пошли бы за него?
- Может быть. Он точно хороший человек.
- За что же вы сердитесь? Виноват не я, виноваты обстоятельства.
- Вы непременно хотите навязать мне что-то такое, о чем я не думаю.
- Я сделал все для вашего спокойствия: объявил, что я женат, и оставил притязания на ваше сердце.
