Рецепт любви. Жизнь и страсть Додена Буффана - Марсель Руфф
Книга, которую он перелистывал перед отъездом – «Альманах гурманов» графа Перигорского[58], – все еще лежала на столе. Сколько мучительных приключений, сколько горечи, сколько мрачных событий пережил он с тех пор, как в последний раз заглянул в нее!
Доден в мельчайших подробностях расспросил своих друзей, своих верных последователей, о том, что произошло в их маленьком городке с тех пор, как он покинул его. Но всякий раз, когда кто-нибудь из них в свою очередь пытался спросить его о путешествии, он закатывал глаза, словно не мог вынести ужаса видения, возникающего перед ними. Он возвращал своих собеседников в их город, заставляя в деталях рассказывать о меню, которое они успели отведать за это время, о вкусах блюд, которые его интересовали, об ужинах, которые готовила для них кухарка «Кафе де Сакс», о званом обеде, устроенном в супрефектуре… Очевидно, что он бежал от ужасных воспоминаний последних недель, только-только оставшихся позади. Друзья быстро сообразили, что следует оставить расспросы, вызывающие столь тяжелые страдания.
С наступлением сумерек и с последними каплями мадеры слова становились все тише, фразы звучали все приглушеннее, а затем, с приходом ночи, голоса и вовсе умолкли.
Служанка принесла светильники, поставив их на то же место, где они стояли последние лет сорок, и пришедшая вместе с ними игра света и теней наполнила кабинет Додена особым уютом, словно это было привычное и четко выверенное освещение всей его жизни. Они подчеркивали суровую и роскошную уединенность старого семейного дома, позволяя его обитателям чувствовать себя в безопасности среди тайн коварной ночи, уже подкрадывавшейся со всех сторон.
И тогда Доден-Буффан, как будто подводя итог своим длительным размышлениям, спору, который он словно вел с самим собой, произнес: «Больше никаких сомнений: кухня народа – единственный достоверный свидетель его цивилизации».
И божественные, тонкие и нежные, легкие и изысканные ароматы блюд, которые Адель готовила на кухне, ароматы, которые трижды или четырежды случайно проникали сквозь приоткрытую дверь, безмолвно подкрепляли эту аксиому, придавая ей исключительный вес.
Когда звон тарелок возвестил о том, что накрывают на стол, Доден извинился перед своими последователями:
– Я не смею задерживать вас на ужин, мои дорогие друзья. После этого адского пребывания на чужбине, после этого длительного путешествия мы с Аделью немного устали… Но мы собираемся возобновить наши привычные вторники…
По правде говоря, у него была непреодолимая потребность остаться один на один с Аделью и вновь ощутить радость наслаждения вкусом тех блюд, которые готовила для него его заботливая жена и которых он чуть не лишился навсегда.
Известие о том, что ужин подан, внезапно наполнило бодростью его дряблую плоть. Он попрощался со своей свитой и уселся напротив Адели в то же самое массивное обеденное кресло, которое занимал много лет. Лицо самоотверженной, цветущей и внезапно помолодевшей женщины вселяло в него надежду на будущее. До их сурового испытания, когда ей удавалось приготовить что-то вкусненькое, ее носик тут же вздергивался вверх, бросая вызов всем кухаркам мира, ее глаза вспыхивали каким-то мерцающим блеском и походили на два чарующих маяка, а пухлые губки победно сжимались. В тот вечер все эти признаки читались на ее лице, и Доден-Буффан видел в этом самые счастливые предзнаменования. Он не мог не вспомнить – только вскользь! – недоваренную капусту, кислые сливки, печально известные тевтонские котлеты и отвратительные похлебки, поднося к своим жадным устам гурмэ искусно приготовленное консоме с кремом из салата-латука и фасоли, окруженное облаком перламутрового дыма. Следом медовый маремель смыл своим душистым потоком тяжелые воспоминания о крепком пиве. После телячьей почки, чья золотистая округлость и прозрачный жир почивали на ломтиках поджаренного хлеба, укрываясь вуалью из сливочного соуса и одновременно простых и тонких, как цвета радуги, ароматов, он вознес славу богу домашнего очага и признался в вечной любви к французской кухне. Но когда на столе появился пирог с печенью домашней птицы по-брессонски, он мысленно запрыгал от восторга: жизнь – точнее говоря, радостная возможность вкушать со знанием дела и прославлять дары природы, искусно приготовленные человеческим гением, не опасаясь за свое здоровье на следующий и последующий день, комфорт, простор, безмятежное сладострастие его благословенной родной провинции – жизнь внезапно вернулась к нему, раскрывшись во всей своей широте. Беспокойство в его глазах смягчилось и превратилось в ту ироническую уверенность, то счастливое спокойствие, которого он так долго искал, скитаясь по свету, и которое только что обрел. Его плечи, чуть согнувшиеся под тяжестью несчастья, распрямились, свидетельствуя о спасении и торжестве. И теперь бордовый ручеек бургундского струился меж его губ, как поток амброзии! Он долго смотрел на свою жену, которая, сидя перед ним и опровергая ложное мнение о том, что кухарка никогда не ест приготовленную ею еду, подбирала каждую капельку соуса, каждую крошку печенья со дна своей тарелки, истинно наслаждаясь остатками своего шедевра. Он окинул ее взглядом, полным любви и благодарности.
– Адель, – произнес он, отложив салфетку в сторону и слегка приподнимаясь.
Она подняла на него свои добрые глаза, вновь ставшие спокойными и ясными, – глаза, отражавшие ее гений.
– Адель, – продолжал он, – всего за несколько часов ты стерла из памяти воспоминания о горестных испытаниях. Мы на собственном горьком опыте убедились, что никакие кризисы, болезни и даже смерть не стоят таких страданий и ужасов, навязанных врачами с их отвратительными лекарствами, которые только делают нас больными, слабыми и немощными. Какие бы испытания ни поджидали нас, теперь мы достаточно хорошо осведомлены о так называемой ценности и подлинном коварстве диет. Давай вернемся – и больше никогда не будем отдаляться от нее – к нашей прежней жизни, к нашей старой доброй кухне, и в горести и в радости, что бы ни послал нам Господь, проведем остаток наших дней, предаваясь любимому делу под сенью родного дома.
Он встал в полный рост и через стол взял Адель за руки, словно принося вместе с ней эту клятву над чудесным пирогом из куриной печени и хороводом благородных пустых бутылок.
Биография
Марсель Руфф родился в Женеве в 1877 году в семье издателя Жюля Руффа, публикующего популярных и успешных писателей, таких как Эжен Сю, Поль де Кок или Понсон дю Террайль. В издательстве также выпускались произведения Виктора Гюго, Жюля Мишле и Жана Жореса, автора «Истории социализма», в написании которой Марсель Руфф принимал самое активное участие. Во время Первой мировой войны издательство перешло к брату Марселя, Фредерику
