Рецепт любви. Жизнь и страсть Додена Буффана - Марсель Руфф
Однажды днем, около пяти часов, когда он возвращался с прогулки, портье отеля принес в их номер, где Адель уже стояла в атласном платье цвета сливы и папильотках, визитную карточку.
Проф. Докт. Хуго Штумм
Гехаймрат[52]
Писатель-философ
Несколько удивленный, он все же попросил его «подняться». Вытирая костлявый и морщинистый лоб, на котором упорно выступали капли пота, вошел высокий, довольно крепкий мужчина. Упирающиеся в углубление переносицы очки казались прибитыми к его лицу. Его обычный на первый взгляд нос как-то странно торчал посреди округлого лица. Из-за стальных скобок, установленных на зубах, его рот выглядел больше, чем рот любого человека. Его правильной формы череп строго очерчивала тень аккуратно подстриженных коротких волос.
Уже с порога профессор поочередно осыпал приветствиями сначала супругу, а потом и самого Додена-Буффана, отвешивая легкие поклоны и глухо стуча друг о друга каблуками. Затем на ломаном французском он начал подготовленную речь:
– Я узнал о пребывании здесь прославленного Додена-Буффана, друга принца Евразии, – на этих словах он послал в пустоту приветствие отсутствующему величеству. – С позволения благороднейшей мадам Доден-Буффан разрешите мне представиться…
Адель, с сотней бумажных папильоток в волосах, с расческой в руках, с мыслями, разлетающимися в стороны, как полы ее домашнего платья, стояла совершенно ошеломленная происходящим, вынужденно кивала головой и неловко пожимала плечами, здороваясь с нежданным гостем.
– Профессор, доктор Хуго Штумм, гехаймрат, философ и писатель… старший лейтенант ландвера[53], брат капитана прусской гвардии Отто Штумма…
Доден, утомленный прогулкой, от которой жутко ныли ноги, сделал профессору знак сесть, сел сам и, желая соблюсти элементарную провинциальную вежливость, просто сказал:
– Позвольте мне, месье брат капитана прусской гвардии Отто Штумма, разуться и надеть тапочки.
Нагнувшись с огромным усилием, как любой в меру упитанный человек, он стянул одну из своих туфель. Хуго Штумм тут же продолжил:
– Я пришел поговорить с вами, досточтимый герр профессор, о метафизике кухни, которой я уделяю особое внимание…
Доден встал, туфля в руке, одна нога в носке, лицо в шоке. Сбитый с толку этим выражением неподдельного изумления высокого господина, Штумм счел нужным пояснить:
– Я уже написал первые тысяча семьсот восемьдесят три страницы по существу своему гегельянско-платоновской книги под названием «Метафизика кулинарии»…
Головокружение и дрожь сотрясли все тело Адели. Накладывая в своем сознании непонятный для нее варварский термин «метафизика» на образ кастрюль и сковородок, который единственно ассоциировался у нее со словом «кухня», она пришла в ужас, полагая, что незнакомец нанес какое-то жестокое оскорбление ее любимому искусству. Однако, увидев невозмутимость супруга, несколько успокоилась сама. Штумм тем временем продолжал:
– Я вряд ли открою вам тайну, досточтимый мэтр, если скажу, что кулинария сама по себе, как и весь остальной мир, есть не что иное, как иллюзия наших чувств. Только Идея, порожденная ею, имеет истинную ценность.
Доден вскинул на своего собеседника взгляд, в котором подозрение в слабоумии смешивалось с раздражением от этой напыщенной болтовни, пока неописуемые воспоминания, никоим образом не относящиеся к Идее, протестовали против этого смелого утверждения. Штумм продолжал, невозмутимый:
– Я излагаю вам план моей книги и ее главенствующую мысль. – Он без остановки вертел шляпу в своих толстых руках, вкладывая в этот глупый жест все свое самодовольство. – Так вот, ценность имеет лишь Идея кухни. Я посвятил всю свою жизнь тому, чтобы продемонстрировать это, а в итоге стал питаться лишь переваренным картофелем с капустой…
– Ой, как я вас понимаю! – выпалил Доден, вспоминая фрикадельки, поданные в первый вечер.
Штумм расценил это как одобрение:
– Поскольку вы согласны с моими предпосылками, предлагаю приступить к трансцендентному анализу моей Идеи. Избавившись от всяческих ухищрений, которыми обременяют ее наши потребности, от всего лишнего, чем нагружает ее наша распущенность, давайте посмотрим на кухню в ее первозданной простоте: Идея кулинарии – это лишь одна из основных составляющих нашего инстинкта выживания, нашего стремления к самосохранению. Типичный повар – это старейший человек в доисторические времена, ограничивший свое искусство отделением кровавого окорока зубра от нервных окончаний, которые было слишком сложно пережевывать. Его сын, решивший приготовить мясо над пылающими ветками костра, в значительной мере отошел от чистой Идеи. В платоновском мире Идея приготовления пищи напрямую связана с другой великой абстракцией жизненного инстинкта: с Идеей размножения.
Ошеломленный Доден застыл на месте, все еще держа туфлю в руках. Слегка подняв голову кверху, он не осмеливался даже пошевелиться.
– Вы, несомненно, заметили, достопочтенный мэтр, что Идея размножения на протяжении веков неустанно жила в сознании людей. За исключением нескольких вырожденцев, которые, позвольте мне с сожалением констатировать, благородный месье, являются исключительно вашими соотечественниками и которые решили подменить примитивный половой акт нездоровым возбуждением, вытесняя тем самым сам первоначальный акт, что, как я отмечаю с тем же сожалением, не соответствует нашим инстинктам и отражается на поведении полов в первую очередь на вашей родине. За исключением тех немногих вырожденцев и их последователей, человечество продолжает воспроизводиться все тем же примитивным методом, благодаря чему первоначальная Идея и ее проявление в значительной степени остались нетронутыми.
От этой длинной непонятной речи у Додена началась изжога, заставившая его тихонько зарычать от боли.
– То же самое нельзя сказать о кулинарии: чревоугодие, которое вскоре после появления человека на Земле не только порочило, но и всячески искажало простое желание выжить, повсеместно вытеснило эту первоначальную потребность в пище, и сегодня кухня, столь востребованная в цивилизованном обществе, стоит так же далеко от примитивного инстинкта питания…
– …как шварцвальдские фрикадельки от искусства гастрономии, – вставил Доден, кровь в жилах которого постепенно начинала закипать.
Он наконец положил свою туфлю. Хуго Штумм, казалось, не расслышал его комментария или не понял его, поскольку был слишком увлечен своими разглагольствованиями. Он продолжил:
– Это, я считаю, является незыблемыми предпосылками. Но, полагаю, вы еще не знаете, господин мэтр, что вся Вселенная в неистовом
