Болеслав Прус - Анелька
- Да ведь мы все отсюда уедем, как только больная немного успокоится.
- Не пристало вельможной пани возить больных, это дело докторов и монашек.
Дама покраснела и с минуту была в нерешимости, словно признавая авторитет Кшыстофа в таких вещах. Но вместе с тем ей не нравились эти замечания, и она ответила сухо:
- Делай, что я сказала.
- Раз вельможная пани велит, я поеду, но снимаю с себя всякую ответственность, - сказал Кшыстоф, чопорно поклонившись. - Однако лошадям надо дать отдохнуть.
Пани вернулась к Анельке, раздумывая, почему ей неприлично ухаживать за больными. Она села у топчана и растроганно всматривалась в лицо девочки.
"Как она похожа на него! - мысленно говорила она себе. - Тот же рот... Да, видна его кровь... Бедный! Я постараюсь вознаградить его за все, что он выстрадал".
В ее воображении встал красивый отец Анельки, и теперь она уже без колебаний решила ухаживать за больной. Ведь это его ребенок, она это сделает для него!
Кучер, замотав вожжи, спустился с козел торжественно, как небожитель, сошедший с небес в нашу юдоль слез, и, по привычке всех кучеров, сложил руки на животе. Кшыстоф подошел к нему, поглаживая холеными пальцами свои английские бакенбарды.
- Вот так имение! - сказал кучер презрительно, кивком головы указывая на облезлую избу.
Кшыстоф с высокомерным состраданием поднял брови и, уставившись на одну из блестящих пуговиц его ливреи, сказал:
- Судьба играет человеком, как хочет! Верите ли, я здесь чувствую себя заброшенным в какие-то Гималаи!
- Вы, наверное, здорово скучаете по Варшаве?
Пан Кшыстоф махнул рукой.
- И по Парижу, Вене и так далее! Но что поделаешь? Вот бывший мой пан сейчас в Африке. Если он может жить там, так я могу жить здесь.
Наступило молчание.
- И стоит нашей пани гоняться за таким помещиком! - Кучер подбородком указал на хлев.
Но Кшыстоф возразил, подумав:
- Ну, не скажите... Правда, дела у него расстроены... но имя, связи, шик!
- Так, значит...
- Он настоящий пан! Княжеского рода... Если бы не он, я бросил бы эту службу. При нем я почувствую себя человеком: совсем другое положение, и от людей почет! У вас тоже будет тогда на пуговицах настоящий герб, а не какой-то там лев с факелом - ведь это же одна комедия!
- Ага! - промычал кучер.
- Так-то! - заключил пан Кшыстоф. - А пока до свиданья! Еду приготовить все к приему детей и разослать нарочных за докторами.
Он дотронулся двумя пальцами до полей круглой шляпы.
- Адью! - отозвался кучер, уважительно кланяясь старшему товарищу.
Камердинер, шествуя медленно и важно, подошел к дому и, натягивая снятые минуту назад перчатки, крикнул вознице в бричке:
- Подавай!
Бричка подкатила с грохотом.
- Лети вовсю, хотя бы лошадей загнал! Только через плотину поезжай осторожно.
- А если и вправду загоню лошадей? Что тогда? - спросил возница.
- Раз я говорю, что можно загнать, значит имею на то причины, - с достоинством отпарировал Кшыстоф.
Ступив на подножку, он застегнул перчатки, потом приподнял сзади пальто, уселся поудобнее и глубоко вздохнул.
Стоявший у хлева Заяц снял рваную соломенную шляпу:
- Счастливого пути вельможному пану!
Это польстило Кшыстофу. Он дружелюбно хмыкнул, полез в карман и, бросив мужику злотый, сказал:
- Ты хорошо присматривал за детьми, друг, и мы тебе за это благодарны. Смотри же, хозяйство держи в порядке, и мы постараемся тебя вознаградить. Ну, пошел!
Бричка тронулась, проехала мимо Зайца, согнувшегося в поклоне чуть не пополам.
- Вот это паны! - пробормотал он. Никогда еще он не получал такой щедрой подачки.
Увидев издали коляску и лошадей, Юзек забыл о рыбе и, бросив сито, побежал на хутор. Он был уверен, что это приехали отец с матерью, а главное - ему хотелось поскорее рассмотреть экипаж.
Он влетел во двор, красный, растрепанный, и, не спросив ни у кого позволения, стал карабкаться на козлы.
- Куда, малый! - прикрикнул на него кучер.
- Я хочу покататься, - объяснил Юзек, хватаясь за вожжи.
Лошади тронулись. Кучер едва успел сдержать их и рассердился.
- Хочу кататься! Хочу кататься! - твердил Юзек.
На этот шум из дома вышла приезжая пани, - она уже справлялась у хозяйки, где мальчик, - и Юзек бросился к ней, крича:
- Отчего он не едет, когда я ему приказываю?
Вдруг он остановился в смущении, увидев перед собой незнакомую женщину. А ей понравился этот смелый мальчуган, который, несмотря на бедность и заброшенность, не понимал, как может кучер не выполнить его приказа.
"Вылитый отец!" - подумала она и, подойдя, нежно поцеловала Юзека.
- А где мама? - спросил оробевший мальчик.
- Мамы нет.
- И папы тоже нет?
- Нет. Но ты скоро его увидишь.
- А... а вы кто?
- Я? - переспросила дама с улыбкой, скрывая замешательство. - Я ваша... родственница. - И опять поцеловала его.
Юзеку понравился экипаж, кучер в ливрее и элегантный туалет дамы. Он поздоровался с ней уже как со старой знакомой, проявив необычный для него восторг.
- Вы наша родственница? - сказал он. - Вот хорошо! Тетя, наверное? У нас тут уже была одна тетя, но ту привез мужик в телеге... Я ее не хочу... А вы тоже тетя, а?
- Можешь называть меня мамой... мамой-крестной, - сказала дама, с трудом скрывая волнение.
- Мамой? Хорошо. Значит, вы будете моя вторая мама. А покататься можно?
- Петр! - крикнула дама кучеру. - Покатай панича.
Юзек мигом забрался на козлы рядом с кучером. Держась руками за вожжи, пока они объезжали кругом двор, он воображал, что сам правит, и был этим очень доволен.
Дама смотрела на него с гордостью и восхищением. Ее радовала мысль, что в ее гнезде поселится этот львенок.
Холодные компрессы настолько помогли Анельке, что уже можно было сказать ей о предстоящем отъезде. Весть эту она выслушала равнодушно и дала себя одеть.
Дама с жалостью и чем-то вроде стыда рассматривала ее гардероб, состоявший из плохо выстиранного белья и отрепьев, бывших некогда платьями.
Наконец дети были готовы к отъезду - так как Юзека одевать не нужно было, - и пани объявила Ягне, что ей придется ехать с ними.
- Одевайся же скорее, голубушка, если есть во что, нам времени терять нельзя, - добавила пани.
Ошеломленная Ягна побежала искать мужа. Он стоял перед домом и все еще созерцал коляску.
- Слушай-ка, вельможная пани велит мне ехать! - сказала она ему с плачем.
- Куда?
- А я знаю? С детьми - и все. Ой, горе мое!
Пани, услышав ее причитания, вышла из сеней, чтобы успокоить бедную женщину. Заяц поклонился ей в ноги и стал умолять:
- Смилуйтесь, пани, оставьте мне мою бабу. Я без нее тут и дня не высижу, а вы ей приказываете ехать в такую даль...
Пани удивилась:
- Какая даль, что это ты выдумал? Я живу за милю отсюда, в Вульке... Как только паненка поправится, я отошлю тебе жену, а пока нужно, чтобы за больной ходил человек, к которому она привыкла.
- В Вульке? Это в усадьбе, что ли? - спросил Заяц.
- Да, в усадьбе.
- Ну, а как же я тут один останусь? Смилуйтесь, пани...
Дама вынула кошелек.
- На вот тебе пять рублей. А жене дам двадцать... и даже больше, если будет хорошо ухаживать за больной. Ребенку на новом месте было бы тоскливо среди незнакомых... А когда пан приедет, он велит вам тут выстроить дом получше и жалованья прибавит, будете обеспечены до конца жизни.
Заяц слушал и поглядывал то на пятирублевку, то на пани. Потом сказал жене:
- Ну, собирайся, Ягна! Не слышишь, что пани говорит?
Жене Зайца усадьба в Вульке и обещания пани тоже показались такими заманчивыми, что она тотчас побежала в дом, перерыла весь сундук и через несколько минут вышла разодетая как на храмовой праздник, не забыла даже бусы надеть. Башмаки она несла в руках.
- Почему не обулась? - спросила пани.
- И правда! - шепотом ответила баба и напялила громадные башмаки на свои красные босые ноги.
Коляска подъехала к дому. Ягна взяла Анельку на руки, как малого ребенка, и уложила на сиденье в углу коляски, сама же заняла место впереди. Рядом с Анелькой села пани, а Юзек был уже на козлах.
Экипаж двинулся шагом.
- Ну, будь здоров! - сказала пани Зайцу, который стоял как приговоренный к смерти.
А жена даже не простилась с ним. Он и сам был так озабочен и растерян, что забыл об этой формальности, а Ягна была всецело поглощена тем, что едет в карете, запряженной четверкой лошадей. Она так осмелела, что, прикажи ей сейчас муж остаться дома, она не послушалась бы его, хотя бы ей по возвращении грозила за это взбучка.
Однако мужу и в голову не пришло противиться приказу вельможной пани, как ни тяжело было у него на душе. Шагал бедняга позади, шагах в двадцати за экипажем, смотрел издали на жену, как на икону, и знаками показывал ей, как сильно он огорчен: то разводил руками, то ломал их, сжимал кулаки и, наконец, начал рвать на себе волосы.
- Ой, да отстань ты! - крикнула жена, рассердившись.
