Питер Абрахамс - Горняк. Венок Майклу Удомо
И тогда Лия жестом, полным достоинства, взяла его под руку. Он надел шляпу, которой не было, и под руку — леди с сигаретой, джентльмен с тросточкой, каким-то чудом держащийся на ногах — они стали прохаживаться по улице.
Люди хохотали, орали, хлопали. Но знатная леди и джентльмен не обращали на них внимания. Изредка то она, то он кивали и улыбались снисходительной улыбочкой и проделывали каждый свой номер — она играла сигаретой, он крутил трость. И так, под гром аплодисментов, эта благородная пара исчезла в доме.
Через несколько минут Лия вышла на веранду и объявила, что леди и джентльмен уехали, а она всех приглашает на вечеринку. Приглашение было принято с восторгом, и люди разошлись по домам — наряжаться.
Мейзи встала и подошла к Кзуме.
— Ты ей сказал про Дладлу? — спросила она.
— Нет.
— Я скажу.
Кзума смотрел в конец улицы. Там из-за угла только что показалась Элиза. Медленно шла к дому. Мейзи проследила за его взглядом, потом резко отвернулась и вошла в дом. Кзума, оставшись на веранде, смотрел на приближающуюся Элизу.
Хотелось пойти к ней навстречу, но он не решался. Она была прекрасна, когда шла вот так по улице, чуть покачиваясь, высоко держа голову. Вот какой должна быть его женщина. Он готов был стоять и смотреть на нее без конца. Мог бы всю жизнь смотреть на ее гордую грудь и крепкие ноги.
Элиза заметила его и махнула рукой. Кзума не поверил глазам. Этого не может быть. Но нет, она махнула. Он соскочил на тротуар с нетерпеливой улыбкой. Но к ней не пошел. Ждал. Она опять махнула. Да, ему! Он побежал к ней. Она ему улыбалась. Он взял ее за руку.
— Привет, Кзума. Я рада тебя видеть. Ты на меня больше не сердишься? — Голос был нежный, милый.
Хорошо было смотреть ей в глаза и видеть, что она рада ему.
— Я не сердился, — сказал он.
— Я тебя очень огорчила.
— Это ничего, — сказал он. — Давай понесу твою сумку.
Он отобрал у нее сумку. Она с улыбкой взяла его под руку. Чуть прижалась к нему, и в глазах ее были тепло и любовь, и Кзума был счастлив. Все остальное забылось. Элиза с ним, опирается на его руку, и он чувствует тепло ее тела и в голосе ее нежность. Что из того, что когда-то она его обидела? Сейчас она с ним, и прильнула к нему, и на губах ее улыбка, а в глазах свет. Сейчас — только это и важно. Не вчера, не вчерашнее.
— Это ничего, — повторил он твердо.
Элиза потрепала его по руке.
— Это было очень дурно, — сказала она.
— Нет, — возразил он. — Если мужчина любит женщину, значит — любит, вот и все. Ничего тут нет ни дурного, ни хорошего. Есть только любовь. Что плохо, так это если мужчина любит женщину, а она его нет. Но если он любит ее, а она его, тогда плохого быть не может. А я тебя так люблю, что тебе меня любить не может быть плохо.
Он ждал, с тревогой глядя на нее. Взгляд ее смягчился, она крепко сжала его руку.
— А если мужчина любит женщину, а она его не любит, почему это плохо?
— Потому что мужчина тогда страдает.
— А может, та женщина для него не годится.
— Может быть. Но когда мужчина любит, он любит.
— И ты будешь счастлив, если я буду тебя любить?
Они остановились перед домом. В глазах Кзумы она прочла ответ на свой вопрос. И в этом ответе была такая сила чувства, что она не могла оторвать от Кзумы глаз. Он увлек ее, как увлек в субботу ночью. Казалось — они одни на свете. Только он и она во всем огромном мире.
— Ты меня не звал в субботу, а я к тебе пришла. Почему? И я всегда с тобой ссорюсь. Почему? А когда тебя нет, ты мне нужен. Почему? У мужчины и женщины всегда так. Ты мужчина. Тебе бы знать. Слушай, Кзума, я твоя женщина. Хочу я того или нет — но это так. И я не могу иначе. Просто я твоя женщина. Но ты должен быть со мной сильным, потому что я плохая.
Она цеплялась за его руку. Дрожащие губы улыбались, а в глазах блестели слезы.
— Тебе столько всего нужно, а зачем? Вещи белого человека, и вдобавок мужчина, который умеет читать книги и говорить с тобой на языке белых. Вещи я мог бы тебе подарить, если работать как следует. Но книги читать я не умею и говорить на языке белых тоже не умею. Ну и что?
— Это безумие, — сказала она и потупилась. — Это мое безумие, и когда оно на меня находит, не давай мне тебя обижать, оставляй меня в покое, и когда пройдет, я опять буду хорошей. Когда найдет, ты просто уходи, а когда вернешься, все уже будет как раньше. Я люблю тебя, Кзума, я твоя женщина. Я так хочу. — И в голосе ее были слезы.
Но через минуту глаза ее прояснились, он уже не видел в них ни слез, ни теней, а только любовь. Он обнял ее крепко и прижал к себе.
— Это хорошо, — сказал он с убежденностью победившего мужчины. И, улыбнувшись ей, встретил ответную улыбку.
Прохожие смотрели Искоса, как они там стоят, прижавшись друг к другу, глядя друг на друга, и, кивнув с понимающим видом, шли дальше.
— Жизнь хороша! — сказал он.
Ему хотелось крикнуть это во весь голос. Всем и всюду сказать, что жизнь хороша.
— Да, — сказала Элиза.
— Ты красавица, — сказал он.
— Нет…
— В самом деле. Я, когда в первый раз тебя увидел, сразу подумал: вот красавица. Такой красивой женщины я еще никогда не видел. И это правда.
— Глаза влюбленных лгут, — сказала она.
— Это поговорка лжет, — сказал он.
Оба рассмеялись, и он подумал, что впервые слышит ее смех и что смех у нее хороший. Словно звенят сразу много нежных, мелодичных колокольчиков.
— Пошли в дом, — сказала она, оглянувшись. На улице стояли два мальчугана, злорадно на них уставившись.
На веранду вышла Мейзи и одним зорким взглядом оценила всю картину.
— Еда готова.
Кзума и Элиза следом за нею вошли в дом.
Все уже сидели за столом. Ужинали наспех, потому что уже появились первые гости.
Лия взглянула на Кзуму и Элизу и рассмеялась коротко, громко, хрипло.
— Так! Явились наконец вместе — кобель и сучка. Это хорошо. А то мне уже надоело. Ну, что стали? Ешьте. Оттого что вы влюблены, я свою вечеринку откладывать не намерена.
Элиза усадила Кзуму на скамью.
— Она нам добра желает, — шепнула Элиза. — Ты на ее язык не обижайся.
— Знаю.
Лия встала и посмотрела на Мейзи. Взгляд ее смягчился. Потом она обхватила Мейзи за плечи и ласково ее притиснула.
— Пошли, Мейзи. Нам предстоит много работы и много веселья. Ты будешь хозяйкой на празднике и откроешь праздник, и вообще распоряжайся, ладно?
— Это будет очень хорошо, — сказала Опора.
— Я сама хотела открыть праздник, — сказала Элиза.
— Ты лучше за своим мужчиной присматривай, учительница! — цыкнула на нее Лия и увела Мейзи во двор, где уже собрался народ и музыканты настраивали инструменты.
— Сегодня ты должна быть счастливая, — сказала Лия.
— А я и есть счастливая, — сказала Мейзи и ласково к ней прижалась.
— Так беги, начинай танцы. И смейся, голубка, смех у тебя хороший. От него и другие будут смеяться. Беги.
Мейзи выступила вперед, подняла руки. Разговор замер, музыка притихла. Став под лампой, прикрепленной к веревке для белья, она призвала всех — пусть забудут свои заботы и будут счастливы, ибо счастье— это хорошо. И запела песню о счастье. Музыка была теплая, бодрая. Голос Мейзи — с хрипотцой, теплый. И в глазах опять загорелся смех. В ее голосе. В руках.
В том, как она стояла, и как открывала рот, и как смотрела на всех. Все это ощущали, и это сказывалось в их глазах и улыбках.
— А теперь танцуйте! — крикнула Мейзи и ухватила за рукав какого-то стройного юношу.
Лия улыбнулась уголком рта и поспешила смахнуть слезу.
— Вот кто хорош-то.
— Да, этот Кзума — дурак.
Лия стремительно обернулась. Она и не знала, что Опора рядом.
— Я с тобой не говорила, старуха.
Та улыбнулась:
— Знаю. Ты говорила сама с собой, но я услышала. И это правда. Кзума — дурак.
— Элиза очень хороша.
— Знаю. А он все равно дурак.
— Мужчина не дурак, старуха, если берет женщину себе по вкусу.
— Но все мужчины дураки, когда берут таких женщин.
— Глупая ты, Опора. Разве подойдешь к мужчине, разве скажешь ему: «Вот для тебя женщина. Люби ее». Мужчина сам полюбит, в этом все дело.
— Знаю, милая. Разве не так было с Папашей…
Лия стиснула ее руку.
— Вот и всегда так, — сказала Опора и глубоко вздохнула.
Подошла какая-то старуха и увела Опору. Лия постояла, глядя на праздник. Начался он хорошо. И дальше пойдет хорошо. А потом, через несколько дней, она разберется с Дладлой, ведь праздник-то в его честь. Отмечается день, когда она узнала, кто ее выдает.
Посреди двора горел огромный костер. От него шло тепло, люди снимали пальто и накидки. Лия подозвала каких-то юношей и велела развести костры поменьше в разных концах двора.
Земля во дворе была жесткая, к ней был подмешан цемент и конский навоз, потом ее утоптали, потом прошлись по ней плоским камнем. Теперь здесь был паркет не хуже, чем в шикарном ресторане. От костров скоро станет тепло в любом конце двора, и тогда все будет ладно.
