Питер Абрахамс - Горняк. Венок Майклу Удомо
Земля во дворе была жесткая, к ней был подмешан цемент и конский навоз, потом ее утоптали, потом прошлись по ней плоским камнем. Теперь здесь был паркет не хуже, чем в шикарном ресторане. От костров скоро станет тепло в любом конце двора, и тогда все будет ладно.
В дальнем уголке двора несколько старух готовили еду. Все шло как надо.
Лия вернулась в дом. Кзума и Элиза были там — засиделись за столом.
— Так, — сказала Лия и улыбнулась им.
Кзума подвинулся, давая ей место на скамье, но она села на другую, напротив. Она видела, что Кзума счастлив. И Элиза счастлива. Элиза изменилась. Глаза ее глядели мягче, от этого она стала еще краше. И рот не жесткий. И более хрупкая. Не такая прямая и несгибаемая. А рука то и дело тянется потрогать Кзуму.
Мысленно Лия кивнула. С влюбленными всегда так. Женщина находит мужчину, и весь мир преображается. Тело становится мягче и податливее, и характер мягче, ведь она уже не думает головой, а чувствует сердцем. Да, так всегда. И мужчина тоже. Плечи расправляются, улыбка уже почти коснулась губ, в нем появилась уверенность. Да. Так всегда было и всегда будет, когда мужчина и женщина полюбят друг друга.
— Ну, теперь тебе хорошо? — спросила Лия, и Элиза ответила:
— Да, Лия!
— Это хорошо. Тогда поговорим. Разговор будет у нас с тобой, Кзума.
— Это хорошо, — сказал Кзума.
— А ты слушай, Элиза, но помни: ты в нем не участвуешь.
Элиза, кивнув, прислонилась к Кзуме, и он обнял ее.
Во дворе веселье разгоралось. Музыка звучала громко, смех и крики доносились в комнату. И выше других взлетал время от времени голосок Мейзи.
— Эта Элиза иногда ведет себя как дура, Кзума. Я знаю. Я всю жизнь смотрю на нее, наблюдаю и вижу, что она проделывает. Так вот, я тебе и говорю: иногда она ведет себя как дура.
— Да.
— Иногда на нее находит безумие. Ну и пусть. Это безумие города. Будь ты другим человеком, я бы сказала: оттузи ее, и все пройдет. Но ты тоже дурак, так что пусть ее. Хорошо я говорю?
— Хорошо.
— Ну вот и ладно. Ты хороший человек, Кзума! Теперь ты сам будешь за ней приглядывать, а с меня хватит. Она теперь твоя. А если будет трудно, приходи ко мне, потому что я тебя люблю, и ее люблю, и я помогу вам… Уф, все. Моя беседа с тобой кончена, Кзума.
И перевела взгляд на Элизу.
— Теперь ты. С тобой разговор короче. Скажи мне одно, ты правда любишь Кзуму или это то безумие, что иногда на тебя находит?
Со двора раздался взрыв оглушительного хохота. Похоже, это опять Папаша куролесит.
Элиза взглянула на Лию, и в глазах ее прочла такое, что едва сумела отвести взгляд.
— Я его люблю.
— Это хорошо, — сказала Лия. — Если женщина любит мужчину, она делает все, что для него хорошо. И у меня есть для тебя подарок. Все, что находится в маленькой комнате, это для вас двоих, когда захотите жить своим домом… А теперь, Кзума, иди туда, найди Мейзи и потанцуй с ней. Это было бы хорошо. Ну же!
Кзума поколебался, но вышел.
— Хороший он человек, — сказала Лия Элизе.
Элиза, кивнув, стала убирать со стола. И вдруг все бросила, опустилась перед Лией на пол и зарылась головой в ее колени.
Кзума нашел Мейзи в кольце юных франтов и протолкался к ней. Мейзи смеялась, ее прекрасные белые зубы так и сверкали. Молодые франты просили ее выбрать одного из них в кавалеры на весь вечер.
— Я хочу танцевать только с тобой, — твердил один.
— Я хорошо танцую, — хвалился другой.
— Я никогда не устаю, — уверял третий.
— Я тебя не подведу, — разорялся еще один.
— Я провожу тебя домой, — предлагал еще кто-то.
Один из них взял ее руку и уверял, что она красавица. А Мейзи всем отказывала с веселым смехом.
— Пойдешь со мной танцевать? — спросил Кзума.
Мейзи перестала смеяться. Юные франты уставились на Кзуму.
— Да, — сказала Мейзи и шагнула к нему.
Юные франты попеняли на свою неудачу и стали спрашивать друг у друга, кто этот счастливчик.
Кзума и Мейзи танцевали молча. Вокруг них другие пары кружились, толкались, переговаривались.
Кзума думал об Элизе и улыбался. Она его любит! Любит! И любовь у нее такая же сильная и радостная, как у него.
— Она меня любит, — сообщил он Мейзи.
— Я рада за тебя.
— Ты хороший друг.
— Не забудь пойти на работу, — сказала Мейзи.
— Не забуду.
Музыка смолкла. Молодежь потянулась в тот угол, где готовили еду старухи, — получить ломоть хлеба и кусок мяса. Кзума и Мейзи стояли рядом, не зная, что сказать друг другу. Элиза вышла из дому с Лией и взяла Кзуму под руку.
— Здравствуй, Мейзи, — радостно сказала Элиза.
— Вид у тебя счастливый, — сказала Мейзи.
— Ли есть счастливая, — сказала Элиза и взяла ее под руку.
— Кзуме нужно на работу к двенадцати, напомни ему, — сказала Мейзи Элизе.
Элиза, кивнув, посмотрела на часы.
Мейзи отошла. Юные франты дождались ее и встретили с восторгом.
Музыка опять заиграла. Кзума танцевал с Элизой. Танцевать с ней было блаженством. В его объятиях она была легче перышка. Легкой, послушной, быстрой. Музыка звучала у них в крови, и танцующую рядом толпу они не замечали. Смотрели друг другу в глаза и крепко держались друг за друга.
Музыка смолкла. Элиза утащила его в тихий уголок двора. Они сели у костра, на какие-то подстилки. Рядом сидели пожилые люди, смотрели на танцующих. Элиза велела ему положить голову ей на колени. Она кормила Кзуму, совала ему в рот маленькие кусочки, а сама играла его волосами.
Вокруг них люди танцевали и пели, смеялись и рассказывали разные истории. А они были одни и наслаждались этим. Элиза рисовала узоры у него на лбу и на щеках. И всякий раз, как ее рука приближалась к его рту, он шутливо хватал ее зубами.
А потом Кзума стал рассказывать ей про свою родину и своих родных и про то, что он делал и что мечтал делать подростком. Чуть хвастливо сообщил ей, что был самым крепким из деревенских мальчишек. Рассказал об умершей матери. И о старом отце и младшем брате.
— Они тебе понравятся, и места наши понравятся.
— Да, там прекрасно, — сказала она. — Мы поедем их навестить?
— Поедем! — подтвердил он уверенно. — Но сначала надо устроить дом и отложить денег, чтобы отвезти им подарков, когда поедем.
А потом она рассказала ему о себе. Родителей она не помнила. Они умерли, когда она была младенцем, и растила ее Лия. И Лия была с ней добра и отдала ее в школу. Рассказала, как бывает в школе и что там делают. Пыталась рассказать о безумии, которое иногда ее одолевает. О безумии, которое заставляет ее ненавидеть себя, потому что кожа у нее черная, и ненавидеть белых, потому что у них кожа белая, и ненавидеть своих соплеменников, потому что они не завидуют белым. Но об этом говорить было трудно, не хватало слов. Трудно было объяснить, как пусто бывает в груди, а иногда — так бы и убила кого-нибудь. Для этого слов не находилось.
И она сказала просто:
— Это безумие города меня треплет.
Он не велел ей говорить об этом. И, умолкнув, держась за руки, они смотрели, как рядом танцуют, поют, смеются. И были счастливы. Ему было хорошо лежать головой у нее на коленях. А ей было хорошо от того, что его голова лежит у нее на коленях. И пальцы ее изучали его лицо. А когда он ловил их зубами, он нежно их покусывал.
И снова и снова она повторяла, что любит его. А он повторял, что любит ее. И каждый раз в этом было что-то новое.
Лия прошла мимо них и улыбнулась. С влюбленными всегда так, подумала она и вспомнила, как за нею ухаживал ее мужчина.
Элиза посмотрела на часы. Было около одиннадцати.
— Пора идти, — сказала она.
Но Кзума не хотел двигаться. Пришлось поднимать его силой.
Музыка смолкла, люди стали в круг, хлопали в ладоши и притоптывали. Это был танец Мужчины и Женщины. Танец, в котором мужчина и женщина выходят на середину круга и ведут беседу руками и всем телом, но губы их молчат.
Кзума вспомнил, как в первый раз танцевал этот танец. С Мейзи. На углу улицы. Под уличным фонарем.
— Пошли танцевать, — сказал он и взял Элизу за руку.
Теперь Мейзи пела. Голосок ее взлетал вверх над топотом ног и хлопками ладоней.
Кзума и Элиза вышли на середину круга, и Кзума стал жестами звать к себе Элизу, но она не шла. В ее отказе была боль, и тело дрожало, а лицо кривилось, так больно было ей отказывать ему.
Женщины громко выражали сочувствие. Мужчины подзадоривали Кзуму. А надо всем взлетал голос Мейзи. И боль от танца Элизы проникала в ее голос.
Кзума продолжал звать мягкими, молящими движениями, Элиза двинулась в его сторону. Один шажок. Два. Но дальше идти не могла. Танцевала на месте и, как ни старалась, ближе подойти к нему не могла.
Кзума удалялся, разочарованный и несчастный. И вдруг Элиза обрела свободу. Снова двинулась вперед. Манила руками, подзывала движением головы. А он не слышал. Был удрученный, несчастный.
