Питер Абрахамс - Горняк. Венок Майклу Удомо

Мужчины ему сочувствовали. Женщины подсказывали Элизе, чтобы звала громче.

Ритм танца стал напряженнее, настойчивее, быстрее. Она крутилась на месте. Молила руками. Понуждала головой. Приказывала ножками. Быстрее и быстрее. А он все удалялся, удрученный, несчастный.

Ритм Элизиного танца замедлился, стал тихим, томным.

Голос Мейзи стал тихим, томным.

Полузастенчиво, полужадно Элиза танцевала, пока не оказалась напротив него. И тогда, с любовью в каждой жилочке, предложила ему себя. Не просила. Не приказывала. Просто предложила. Вся его угнетенность испарилась. Они подтанцевали друг к другу и, взявшись за руки, закружились в торжествующем вихре победившей любви.

Танец кончился под оглушительный хор похвал. Элиза, запыхавшись, держалась за Кзуму.

— Нам пора уходить, — еле выдохнула она.

На прощание их щедро хлопали по спине.

Они зашли в комнату Кзумы, где он переоделся. Элиза обошла всю комнату и все потрогала.

Она проводила его до того места, куда они ходили в свой первый вечер. Тогда он ничего не знал про рудник. Шум Малайской слободы ослабел до далекого гула. Звезды горели, яркие и лучистые. Вдали вставали отвалы — темные призраки, тянущиеся к небу.

Кзума вспомнил, как был здесь с нею в первый раз. Он так хотел поцеловать ее, но она не далась. Как давно это было! Тогда он ничего не знал о руднике. Теперь он — старший рабочий и знает очень много. Почти все.

— Помнишь тот первый вечер? — спросила она.

— Да.

— Ты меня тогда не знал, но хотел поцеловать.

— Ты не далась.

— Я тебя боялась.

— А теперь?

— Теперь боюсь еще больше, потому что люблю.

— Иди домой, — сказал он.

— Хорошо.

Он крепко обнял ее, потом оттолкнул. И быстро зашагал по тропинке, выводящей на дорогу к руднику.

Обернулся, помахал. Элиза глядела ему вслед, пока бледное покрывало мрака не скрыло его. А тогда повернулась и медленно побрела в Малайскую слободу.

В мозгу у него пела птица. Пела утомленно, потому что он устал. Он повернулся на бок, но пение не исчезло. Звучало четко, но очень далеко. Кзума глубоко вздохнул во сне. Птица пригрозила, что улетит. Лучше послушать. Он слушал, и птица снова убаюкала его.

Он вернулся утром, когда бледное бесцветное солнце стояло уже высоко. Собирался пойти к Лии. Знал, что Элизы там еще нет, слишком рано. Но думал прийти и подождать ее, чтобы, вернувшись из школы, она его там застала. Огромная усталость, однако, загнала его в постель, а теперь пела птица.

Он опять крепко уснул, и голос птицы превратился в сон про Элизу, и вчерашний вечер, и праздник.

Ночью не то что днем. Время движется медленнее. Работать труднее. И не заснуть очень трудно.

Голос птицы вернулся, звучал назойливо, все ближе и ближе. Кзума застонал и перекатился на спину. Теперь к голосу птицы добавлялись другие звуки. Он пытался их прогнать, но они не уходили. Ветер и вода шумели и шумели в листьях и не давали закрыть глаза.

Голос птицы превратился в человеческий — кто-то напевал. Он открыл глаза и уставился в потолок. В комнате было светло. И не так холодно, как когда он вошел сюда утром.

Он вспомнил, что бросился на постель поверх одеяла. Теперь одеяло прикрывало его. И башмаки были сняты.

Он повернул голову. Посреди комнаты горел веселый теплый огонь. А свист в деревьях оказался шипеньем сковороды на огне. Но в комнате никого не было. Он ясно слышал, как кто-то напевал, а теперь — ничего.

Нет, вот опять. Это за дверью. Ближе и ближе. Дверь отворилась, и вошла Элиза с буханкой хлеба и несколькими пакетами.

Заметив, что он не спит, она перестала петь и улыбнулась. Кзума был потрясен, увидев ее здесь, и от этого почувствовал себя дураком. Он не ожидал, что она придет в эту комнату, разведет огонь, сготовит ему еду. Мейзи — да, пожалуй, но Элиза — нет, этого он никак не ждал.

Она сложила покупки на столик, бросила взгляд на сковородку, подошла и села на край кровати. Старая железная развалюха застонала. Элиза легонько поцеловала его.

— Спал хорошо?

Он кивнул. Просто не верилось, что эта женщина, которая пришла в его комнату, готовит ему еду и все так аккуратно прибрала — та же Элиза, которую он знал раньше. В глазах ее играл смех, как у Мейзи. И на него они смотрели мягко и тепло.

— Ты не рад мне, — сказала она.

— Что ты, что ты! Я просто не думал…

Она рассмеялась, зазвенели колокольчики.

— Не думал, что я приду на тебя поработать?

Кзума взял ее руку, разглядел ее и ответил:

— Да.

— Какой же ты бываешь дурак, Кзума!

Она дружески ткнула его в плечо, пошла к сковороде, перевернула бифштекс. Закипел чайник. Она заварила чай, нарезала хлеба.

— Можно подумать, — сказала она, глядя на него через плечо, — можно подумать, что ты в первый раз кого-то любишь.

— Может, и так.

— Это неправда!

А глаза сказали, до чего ей хочется, чтобы это было правдой.

— Может, и так!

— Ты еще не знал женщин?

Кзума улыбнулся, глядя в потолок.

— Знал других женщин, но не любил их.

— Многих? — Голос ее прозвучал спокойно и вежливо.

— Может, двух, может, трех.

— Они были красивые?

— Не помню.

— Так же скажешь про меня, когда я тебе надоем.

— Нет, тебя я люблю.

— Я знала только одного мужчину, — сказала она.

Кзума кивнул, это ему же говорила Опора.

— И любила его?

— Да, но не так, как тебя. Тогда я была девчонкой. Теперь я взрослая. А любовь ребенка и любовь взрослого человека — это две разные любви.

Кзума вдруг засмеялся.

— Ты что?

— Ты же не старая.

— Я не ребенок. Иди сюда, будем есть.

— Который час?

— Около шести.

Кзума присвистнул и вскочил. Он понятия не имел, что так поздно.

— Долго же я спал. Почему ты меня не разбудила?

— Ты устал. Тебе нужно было отдохнуть.

Кзума сел на низкую скамеечку. Элиза уселась на полу, положив руку ему на колено, как на подлокотник. Ела и время от времени закидывала голову и улыбалась ему.

Так они сидели молча, ели и были счастливы. Кзуме все не верилось, что Элиза — его женщина. Так хороша, и учительница, и надо же — любит его. Она на него опирается. Сготовила для него еду. Навела красоту в комнате. Так вот и ведет себя женщина, когда любит.

— Те женщины, которых ты знал, — спросила вдруг Элиза, — они были хорошие?

— Ревнуешь! — засмеялся Кзума.

— Неправда! С Мейзи можешь ходить куда угодно, и я не буду ревновать, а я знаю, что она тебя любит.

— Мейзи хорошая.

— Да.

Она отставила пустую тарелку. Взяла его руку и загляделась на огонь.

— Кзума!

— Да?

— Ты хочешь, чтобы я перешла сюда жить?

— Да.

— А почему не попросил?

— Думал, может, тебе не захочется. Всего одна комната. Думал, может быть, скоро заведем две.

— А если бы мне не захотелось?

— Я ведь не звал тебя.

— Так позови сейчас.

И глядела на него, ожидая ответа.

Он пытался позвать ее, но слова не шли. Застревали в горле жесткими комьями. Раскрыл рот, а слов все равно не было. И он только поглядел на нее и покачал головой.

Нежная улыбка озарила лицо Элизы. С минуту она смотрела на него ласково, нежно, потом опять устремила взгляд в огонь, держа его большую жесткую руку в своих, маленьких и мягких.

Так они сидели долго. И вокруг них было молчание и покой. Потрескивали дрова. Временами залетали звуки с улицы. Но все это было далекое, нереальное. Реально было только молчание и покой. Реальна только любовь и двое любящих.

Небо потемнело, медленно сгущались сумерки. Люди спешили по домам с работы, посидеть у огня со своими. А другие спешили из дому на работу. А у третьих нет ни любимых, ни дома, ни работы. Кто-то умирает. Кто-то рождается. У одних есть, чем насытиться. Другие голодают.

В комнате все темнело, и огонь разбрасывал по углам черные тени. Кзума и Элиза сидели плечом к плечу, глядя на красные языки пламени. Запел чайник. Элиза закинула голову. Кзума наклонился к ней и коснулся губами ее губ.

— Хорошо и спокойно быть любимой тобою, — сказала она и поднялась.

Убирая посуду, она напевала, и в голосе ее была веселая легкость. А в движениях — ритм танца. Они были раскованные, свободные, счастливые. Она была прекрасна, и любовь еще красила ее. Делала мягкой, послушной, полной смеха и музыки. И, проходя мимо него, она каждый раз умудрялась его коснуться. Платьем, локтем, пальцами, скользнувшими по волосам, ногой, задевшей его колено.

Кзума не спускал с нее глаз. Хорошо иметь в доме женщину, да еще чтобы любила его и была с ним счастлива. Все безумие из нее выветрилось, и осталась просто женщина, как любая другая, только красивее, и он любил ее и гордился ею.