Валентина Немова - Любить всю жизнь лишь одного
Звали его, нашего клоуна, Дмитрий Подсолнухов. Он был очень остроумным, музыкальным. Организовав классный хор, дирижировал им. И, чем я была больше всего поражена, вдруг заявил мне однажды, что у меня хороший голос: сильный и очень приятного тембра. Он сказал, что с таким голосом надо выступать со сцены с сольными номерами. Я ему возразила:
— Рада была бы, но у меня нет музыкального слуха, вернее, музыкальной памяти. Слышу, как звучит мелодия, но не могу воспроизвести.
— То и другое можно развить, — продолжал он доказывать свое.
— Где ты раньше был с этими дельными предложениями? — грустно улыбнулась я. — Уже поздно начинать заниматься музыкой. Да и не до того.
— В таком случае, — подвел он итог нашей беседы, — будешь в хоре петь вторым голосом. Прислушивайся к тому, как поют другие, и вторь.
Я так и стала делать. Получалось неплохо. Между прочим, хор наш, если я где-то задерживалась, без меня не начинал петь.
Я была бы, наверное, просто счастлива, если бы довелось мне с детства заниматься музыкой. Мне всегда нравилось петь, особенно в дошкольном возрасте. Пойдем, бывало вдвоем с мамой в баню, под вечер. Народу, кроме нас, никого. В пустом просторном помещении с высоким потолком голос мой звучит очень громко. Мне нравится не только петь, но и слушать самое себя. Мама не велит мне замолчать. И я горланю вовсю.
Пою ли в хоре, изо всех сил стараясь не "наврать", не испортить песню, учу ли уроки, отвечаю ли у доски, лишь о нем думаю. Я просто с ума сходила, представляя себе, как страдает этот необыкновенный юноша. Он понимал, что в личной жизни счастливым не будет никогда. Были в нашем классе девочки ростом с него. Но ему нравились высокие. В одну из одноклассниц он был влюблен. Она в него как будто тоже. Но что толку! Пока учились в школе, встречались. Окончили — и расстались…
О том, что со мной происходило, никто не знал, конечно. Даже Тоня. И в дневнике, опасаясь, как бы он не попал в чужие руки и не выдал мой секрет, ничего я не писала о своих терзаниях. Вернее, писала, что мучаюсь, но не поясняла из-за чего. Как я старалась подавить в себе это непрошеное чувство. Ругала себя за то, что такая непостоянная, хваталась за остатки симпатии к Лешке, но все безрезультатно. О том, что надо учить уроки, вспоминала очень редко. Половину года ходила, как в воду опущенная.
Мой любимый учитель, наблюдая за мной, просто поражался происшедшей во мне перемене. Какая я была, когда училась в женской школе, исполнительная, всегда готовая отвечать, и какая стала — невнимательная, инертная, не проявляющая никакого интереса к учебе. Однажды он даже маму мою вызвал для беседы. Он помнил, наверное, что раньше я боялась, как бы родителям на меня учителя не пожаловались. Не хотела их расстраивать. А теперь мне это стало вдруг совершенно безразлично.
Только общественная работа — забота не о себе, а о других, продолжала поддерживать меня. Правда, от половины нагрузки, поскольку я училась в выпускном классе, меня освободили. Я осталась членом учкома и комитета комсомола, а председателем учкома, по моей рекомендации (нашла же кого рекомендовать!) был избран Алексей Крылатов.
Теперь об Учителе. Он тоже сильно переменился с тех пор, как я распрощалась с ним, уходя из женской школы. Стал пить, чего раньше я за ним не замечала. Часто приходил на уроки под хмелем. И тогда, вместо того, чтобы преподавать свой предмет, занимался, от звонка до звонка, "антивоспитательной" работой, если можно так выразиться, что, само собой разумеется, настраивало против него весь класс. И меня в том числе, конечно. Можно даже сказать: в первую очередь. Я просто сгорала от стыда за него в таких случаях. Я же так его хвалила сначала, превозносила до небес. И оказалось: обнадежила ребят.
В нашей школе учителей-мужчин в то время было очень мало. И все они, кроме Петра Николаевича и Андрея Александровича, грешили тем же, но явившись на работу полупьяными, старались это скрыть. А этот как будто с цепи срывался. Им овладевала страсть командовать, усмирять, доказывать, что он всех выше и никого не боится. Меня, правда, в таких случаях он никогда не задевал, прощал мне даже то, что я его одергиваю, пытаюсь усмирить. Наверное, понимал: что бы я ему ни говорила, когда он распоясывается, в душе я отношусь к нему с любовью, уважением. И с жалостью…
Конечно, не с самого начала учебного года повел себя Коротаев неподобающим образом у нас на уроках. Но тенденция была такова: катиться вниз. И он катился. И вот до чего дошел.
— Странички из дневника
24 февраля 1951 г.
— Урок литературы в 10 классе
Классная комната. За партами ученики: за первыми — девочки, за последними — мальчишки. Много свободных мест.
Перед первым рядом стол учителя. Входит учитель с журналом под мышкой. Учитель молча махнул рукой. Ученики молча садятся.
Учитель, показывая на пустые места:
— А народ-то где?
Голос из дальнего угла:
— Они еще придут…
Не раскрывая журнал, учитель кладет его на стол и, подбоченясь гордо, идет между рядами, заглядывая в тетради, разложенные на партах. У второй парты среднего ряда останавливается.
Учитель строго:
— Ты, Петрова, почему здесь сидишь? Я где тебе велел сидеть?
Петрова, не теряясь:
— Мне классный руководитель разрешил.
Учитель гневно:
— Как разрешил?! И у меня не спросил?! С условием или без всяких условий?! А то смотри, если хоть одно замечание получишь, вылетишь отсюда…
Ученица с первой парты первого ряда громко:
— Как это вылетишь, Павел Николаевич?!
Учитель, помешкав немного:
— Да так, как бабочка, вспорхнет и вылетит. И сядет опять на последнюю парту. Грязно у тебя, Петрова, перепишешь работу двенадцать раз.
Ученица с первой парты первого ряда, шумно втянув воздух носом и сделав изумленное лицо:
— Почему двенадцать?
Учитель проходит мимо, продолжая читать нотации.
Та же ученица с первой парты довольно громко:
— Ребята, вы никогда не встречали ходячие спирто-водочные точки? Обратите внимание — одна из многих.
Слышится смех. Учитель на него не обращает внимание, идет дальше. Раздается стук в дверь. Затем она распахивается. В комнату вбегает четыре раскрасневшихся девчонки. Хором:
— Павел Николаевич, можно войти?
Не получив ответа, девочки останавливаются в дверях в небрежных позах.
Голос с места:
— Скорее проходите, ну, он не смотрит!
Девочки смеются громко.
Одна из них взмахнула рукой, будто собираясь пройти без разрешения учителя. Другая дергает ее за рукав, заставляя остаться на месте. И тут же передает портфель сидящим за первой партой третьего ряда. Портфель передают из рук в руки. Вскоре он оказывается на том месте, где должен находиться.
Третья и четвертая из опоздавших, они на вид скромнее двух первых, стоят молча, без движения, прислонившись к двери. Но вдруг дверь распахивается. Эти две девочки, потеряв опору, вываливаются в коридор, на кого-то наталкиваются. Через несколько секунд дверь снова раскрывается, и в кабинет входят уже три девочки. Та, которая явилась последней, не ведая о том, что творится в классе, преданно смотрит в глаза учителя:
— Разрешите?
Учитель молчит.
Та же девочка, сориентировавшись в обстановке, бойко:
— Мне директор разрешил!
Учитель возмущенно:
— Как это так — разрешил?!
Девочка:
— Разрешил и все!
Голос с места:
— Разве у директора нет такого права?!
Класс смеется. Учитель, обойдя все парты, садится за свой стол. Подводит итог сделанной проверки тетрадей.
Учитель:
— Итак, у Рогова грязная газета на парте. Напишешь на пяти страницах: сменить газету.
Та же ученица с первой парты первого ряда:
— Смените метод, Павел Николаевич! У нас и так времени не хватает!
Учитель, не обращая внимания на полученный совет:
— Глазов и Васильев, как всегда, не выполнили домашнего задания. Да будет вам известно, молодые люди, что я…
В классе тихо. Учитель, прервав свою речь, обращается к опоздавшим.
Учитель насмешливо:
— Да, уважаемые леди, почему вы опоздали?
Девочки, перебивая друг друга:
— Мы дописывали характеристику белогвардейцев из "Поднятой целины".
Учитель:
— А, может быть, вы в бане мылись?
По классу прошел недовольный ропот. Девчата у двери краснеют.
Учитель:
— Мне недавно две девицы из девятого класса заявили, что они опоздали потому, что мылись в бане. Намылились, а потом воды не стало, и они не могли уйти.
Класс зашумел уже враждебно. Посыпались реплики.
— Они так сказали, а вы не должны так говорить!
— И они бы не сказали, да вы их вынудили!
Учитель занудным тоном:
— Итак, причина опоздания!
Одна из девочек:
— Мы писали. Вы же много задали. Если бы не дописали, вы бы двойки поставили… А за опоздание двоек в журнал не ставят.
