Фарли Моуэт - Собака, которая не хотела быть просто собакой
-- Ерунда, -- ответил папа сердечно. -- Ты можешь спать на свободной раскладушке в палатке Фарли. Так будет достаточно благопристойно даже для такого закоренелого пуританина 34, как ты, но, -- здесь в папином голосе проскользнули нотки неуверенности, -- там может быть не так спокойно, как в прицепе.
-- Гектор понимал, что потерпел поражение, но ему хотелось, чтобы последнее слово было за ним.
-- Спокойно! -- проговорил он мрачно. -- Мне будет спокойно, когда я окажусь дома.
Слова были пророческими.
После ужина старшие остались у костра, попивая горячий пунш и отбиваясь от москитов. Я сразу отправился в палатку, так как у меня было много дел.
В то лето я энергично следовал советам двоюродного дедушки Фрэнка, и в результате палатка стала чем-то большим, чем просто спальней. Она превратилась в место, где я мог жить действительно в тесном общении с природой, так как я делил это жилище с дюжиной бурундуков, полуручной ушастой совой, тремя лесными пушистохвостыми гоферами, маленькой лаской и с чертовой дюжиной ужей. У каждого вида было отдельное помещение. Змеи жили в картонной коробке под моей кроватью, ласка -- в большой консервной банке; бурундуки -- в ящике из-под апельсинов, обтянутом марлевой сеткой от мух; лесные гоферы -- в деревянной кадке; а сова могла свободно перемещаться на всю длину бечевки, привязанной к шесту палатки. Самодельные клетки были не совсем такими, как хотелось бы, и каждый раз, входя в палатку, я предвидел, что кто-нибудь из моих товарищей окажется на воле. Однако именно в этот вечер после обеда папа отозвал меня в сторонку и серьезно предупредил, что этой ночью не должно быть никаких побегов.
Проверив надежность всех жилищ, я улегся спать. Я проснулся несколько часов спустя, когда в палатку вошел Гектор. Он разделся в темноте, считая, очевидно, что раздеваться при свете электрического фонарика было бы неприлично.
Следом за ним в палатку влетело несколько москитов, и, хотя меня они не беспокоили, так как я укрылся с головой, Гектору от них досталось. Он долго ворчал, ворочался и хлопал москитов. Где-то далеко за полночь меня разбудил удар грома над самой головой. Одновременно с этим треском, от которого задрожала земля, шевельнулся дверной полог, и к нам ворвался Матт. Он панически боялся грозы и, когда она разразилась, покинул свое обычное место под прицепом и прибежал ко мне в поисках защиты и утешения.
При вспышке молнии мне удалось на фоне хлопающей парусины разглядеть силуэт Гектора. Он сидел на постели и, вытянув длинную ногу, подобно копью масаев 35, указывал ею на что-то между двумя кроватями.
-- Эй! -- крикнул он. -- Что это было?
-- Ничего, мистер Мак-Криммон, -- ответил я. -- Только Матт. Прибежал спрятаться от дождя.
-- Черт побери этого Матта! -- завопил Гектор. -- Это сам дьявол!
В этот момент Матт, который заполз под мою раскладушку, конвульсивно подпрыгнул, чуть не перевернув кровать. Быстрые мелкие шажки по моему одеялу сообщили мне, что бурундуки уже на свободе. Гектор же махал руками, дрыгал ногами и так сотрясал стенки палатки, что я боялся, как бы она не рухнула.
-- Все в порядке, это только бурундуки! -- пытался я успокоить его.
Он не удостоил меня ответом, нашел фонарик, и внезапно желтый луч света залил палатку. Я сразу понял, что ошибся. Его побеспокоили не Матт и не бурундуки. Это была моя сова, которая в воинственном настроении устроилась у Гектора на подушке, держа в когтях еще трепещущее тельце лесного гофера. Во взгляде совы было что-то такое, что не сулило ничего хорошего тому, кто попытается отнять у нее законную добычу.
Гектор не собирался вмешиваться. Одним поразительно проворным движением он метнулся на другой конец кровати. На миг он сжался в комок, не зная, что же делать дальше, а затем решился и спустил ноги на пол палатки.
Пол был затянут парусиной, но она была не новая и пропускала воду. Через нее уже просочилось вполне достаточное количество дождевой воды, чтобы размочить дно картонной коробки со змеями. Змеи были, вероятно, встревожены не менее чем мы, и, когда Гектор наступил на одну из них, бедное животное конвульсивно обвилось вокруг его лодыжки.
Голосовая реакция Гектора на этот новый раздражитель была настолько пронзительной, что разбудила моих родителей в прицепе. Сквозь шум ливня и раскаты грома донесся голос папы. Он кричал:
-- Проснись! Просни-ись, Гек-то-о-ор! Тебе снится страшный сон!
И как несколько недель спустя Гектор признался нашему общему другу в гостинице Альберт-отель, "это было не очень далеко от истины. Вы понимаете, что я имею в виду!"
Та ушастая сова оказалась первой из моих сов. За ней последовало еще много других, но самыми памятными были большие ушастые совы, которые вошли в нашу семью в следующем году.
Учитель биологии в моей школе был страстным фотографом-натуралистом, и у него была сокровенная мечта: сделать серию снимков большой ушастой совы. Он поручил мне разыскать ее гнездо. Это задание пришлось мне по душе, и, когда следующей весной растаял снег, я начал поиски вместе с Брусом Биллингсом, мальчиком моего возраста и тоже влюбленным во всякую живность.
В конце каждой недели Брус и я укладывали наши ранцы-рюкзаки и шагали по тополевым рощам в поисках сов. Вечером мы сооружали из веток шалаш, разводили костер: готовили ужин -- яичницу с грудинкой и чай. Когда темнело, мы ложились на молодую траву и слушали песни прерий. Издалека доносилось тявканье койота, на которое эхом откликались другие, и эти звуки постепенно замирали вдали. С озерков неслось кваканье лягушек, а ветер приносил пронзительные голоса куликов, совершающих ночной перелет. Иногда слышались трубные крики канадских журавлей, пролетавших так высоко над нами, что на фоне диска луны они казались не крупнее мошек.
Но вообще-то наши уши были настроены на волну других голосов. Мы прислушивались, не раздастся ли хриплое "ху-ху-ху-у" большой ушастой совы, и, когда наконец одна из них подавала голос, мы клали на землю ветки, отмечая направление звука.
С первыми проблесками рассвета мы просыпались мокрые от росы и жаждали согреться у костра. Позавтракав, мы втроем шли по направлению, которое указывали нам прутики, причем Матт мчался вперед, словно разведчик, а мы начинали обследовать в указанном направлении каждую тополевую рощицу.
Поиски всегда бывали долгими, но скучными -- никогда. Каждая рощица имела своих обитателей, и если это были не те, кого мы искали, то и сами по себе они были очаровательны. По краям рощиц на нас бесстрашно цокали лесные гоферы, так как они, по-видимому, чувствуют расположение к человеку и не бегут от пего, как это делают на равнинах их собратья шафрановой окраски. В пределах каждой рощи мы обычно находили хотя бы одно крупное гнездо, расположенное высоко на тополе. Часто это было жилище ворон, и пронзительная
брань его обитателей долго сопровождала нас. Иногда виднелось огромное, с крышей, гнездо парочки сорок. Порой оказывалось, что брошенное воронье гнездо занято ушастыми совками. Их озорные, похожие на кошачьи головки нервно следили за нами, когда мы проходили мимо. Иногда гнездо бывало занято ястребом-тетеревятником, самым нарядным из семейства соколиных, или парой болынекрылых ястребов, канюков Свенсона, или краспохвостых канюков.
На лужайках между рощами прямо из-под наших ног из короткой молодой травы взлетали луговые жаворонки и вечерние воробьи. Их гнездышки оставались скрытыми до тех пор, пока их не обнаруживал фыркающий нос Матта. Матт никогда не разорял птичьих гнезд. Он только отыскивал их для нас, а затем стоял рядом, в то время как мы шарили и заглядывали внутрь, а иногда брали одно из яиц.
Самый волнующий момент наступал, когда мы наконец останавливались под большим неряшливым гнездом на высоком тополе и, всмотревшись, убеждались, что нашли жилище наикрупнейшей из сов. Волнение от этой редкой удачи можно, пожалуй, сравнить только с чувством человека, залезающего на дерево к гнезду огромной птицы, когда из осторожности прикрываешь глаза, но время от времени вынужден украдкой взглядывать на грозного стража. Только один раз, защищаясь, сова действительно ударила меня, хотя и в тот раз удар был скользящий, легкий (возможно, птица просто не рассчитала). Но стремительное пикирование птицы, которая отвернула в сторону, пролетев мимо моей головы на расстоянии не больше ширины ладони, размах крыльев в пять футов -- все это было мне, мальчишке, так же страшно, как страшно нападение льва взрослому мужчине.
Обнаружив гнездо и убедившись, что оно обитаемо, мы сообщали эту новость нашему другу-учителю и в последующие дни помогали ему сооружать засидку. Эти засидки представляли собой ненадежные сооружения из веток и парусины, привязанные и приколоченные гвоздями на макушках соседних с гнездом деревьев. Редко когда совы дружелюбно принимали появление соседей. Однажды сова атаковала переднюю стенку только что построенного укрытия и своими дюймовыми когтями в клочья разорвала прочную парусину. Но постепенно укрытие становилось частью пейзажа, и птицы больше не обращали внимания ни на наше "гнездо", ни на сидящих в нем. Долгие, жаркие часы я просиживал, укрывшись от сов и наблюдая их жизнь. Я редко пользовался фотоаппаратом, который все же брал с собой, так как был слишком очарован самими птицами. Сперва казалось, что эти желтоглазые и дикие птицы -- жестокие животные, вымазанные кровью добычи, принесенной ими в свое гнездо. Но со временем я начал видеть их по-другому -- как живых существ, аппетит, страхи, а возможно, и радости которых не очень-то отличались от моих ощущений.
