Фарли Моуэт - Собака, которая не хотела быть просто собакой

Мы метались и бормотали сквозь сон в жаркой и душной палатке и на рассвете вставать не собирались. Мы все еще были в постели, в полусне, когда раздавшиеся рядом голоса, вопреки нашему желанию, вернули нас к действительности нового дня.

Голоса были женские, возмущенные. Сначала я был еще в слишком обалделом состоянии от утомления, чтобы ухватить суть разговора, но пришел в себя, когда услышал внезапное сердитое ворчание папы и шепот мамы, пытавшейся успокоить его. Все было достаточно интересно, и стоило проснуться окончательно. Я сел на постели и прислушался к голосам.

Диалог был примерно следующий.

Голос снаружи: "Позор -- вот что это! Обычное нарушение общественного порядка! Не могу себе представить, о чем думают ответственные лица, если допускают такое".

Бормотание папы, который, по-видимому, знал, о чем идет речь: "Старые ведьмы! Кого, черт побери, они из себя воображают?"

Мама, успокаивающе: "Послушай, Ангус!"

Снова голос снаружи: "Просто ядовитый запах... Вы думаете, что это действительно собака?"

От этого мой папа вздрогнул, а я вспомнил, что Матт отказался от сомнительных удобств палатки и, когда начало светать, прошагал по мне к выходу. Папино раздражение стало мне понятно. Никто чужой не смел говорить о Матте в таких выражениях. А выражения становились все более резкими. 32 взлетали выше облаков и пели свои звонкие короткие песенки. С зеленого пастбища позади опрятного белого домика поднялись с кудахтаньем луговые тетерева. Мы вернулись к палатке через рощицу тополей, листья которых трепетали и шептались, как и положено живой листве.

За следующий день мы пересекли большую часть провинции Альберта и к вечеру уже углубились в предгорья. Матту этот день запомнился надолго. Он никогда не подозревал, что где-то может быть такое множество коров. Стада так поразили его своими размерами, что он потерял всякий интерес к преследованию рогатых. Он был настолько подавлен численным превосходством коров, что остался в автомобиле, даже когда мы остановились, чтобы позавтракать. Вечером мы разбили наш лагерь возле маленькой лавки, где торговали бензином и газированной водой. Вот здесь Матт попытался восстановить уважение к себе, погнавшись за весьма низкорослой, совсем одинокой маленькой коровенкой, которая жила позади гаража. Чаша его испытаний переполнилась, когда маленькая коровенка оказалась козлом -первым козлом в жизни Матта. Козел преследовал его до самой палатки, да еще попытался ворваться за ним внутрь.

Утром мы углубились в горы и выбрали северный путь, который в то время был труден даже для модели "А". Дороги узкие, крутые и покрытые гравием, без каких бы то ни было ограждений. Время от времени мы заглядывали за обочину дороги в глубокое узкое ущелье, куда с гулом летели из-под колес Эрдли мелкие камешки.

Казалось, в нас происходил странный процесс: мы уменьшались в росте, по мере того как горы становились выше и грандиознее. Я чувствовал, что мы всего лишь четыре микроорганизма, какие-то бесконечно малые точки. Горы пугали меня, потому что я знал: они последние представители Устрашающей Природы -- безмолвные великаны, облик которых еще не успели изменить-люди-термиты, обезобразившие шрамами половину поверхности земного шара.

Сначала Матт тоже чувствовал себя приниженным. Свое почтение к горам он проявлял особым образом -- отказывался использовать уступы для своих насущных потребностей, а так как не было ничего, на что можно было бы поднять ногу, кроме гор, то некоторое время он страдал, но терпел. К счастью, это благоговение со временем прошло. Его, по-видимому, сменило желание лазать: ведь желание добираться до высоких мест всегда гнездилось у Матта в крови -- оно повлекло его сперва на изгороди, затем вверх по приставным лестницам и наконец на деревья. Теперь пес видел, что может достичь облаков, а Матт был не из тех собак, которые упускают подобные возможности.

Два дня выпали из графика нашего путешествия: мы потеряли Матта. Он по собственному почину отправился штурмовать пики Трех Сестер. Достиг ли он своей цели или нет, мы так и не узнали, но, когда он вернулся в наш растревоженный лагерь, подушечки его лап были стерты почти до мяса, а вид был столь победоносный, как у скалолаза, которому удалось постоять на вершине и увидеть мир лежащим у своих ног.

Это страстное увлечение собаки альпинизмом было чертовски неудобно для остальных членов нашей компании, так как Матт незаметно исчезал каждый раз, когда мы останавливались, и появлялся высоко на поверхности какой-нибудь отвесной скалы, упорно прокладывая себе путь вверх, глухой к нашим призывам немедленно вернуться.

Однажды мы остановились попить родниковой водицы около грозного утеса, и, конечно же, Матт не устоял перед искушением. Мы не замечали, что он убежал, пока рядом с нами не остановился большой американский лимузин, из которого вышли четыре красивые дамы и два упитанных джентльмена. Все они были увешаны кинокамерами и биноклями. Часть прибывших начала рассматривать утес в бинокли, а остальные нацелили кинокамеры. Жужжание камер возбудило мое любопытство.

-- В чем дело? -- спросил я одну из дам.

-- Тише, сынок, -- ответила она громким шепотом, -- там наверху настоящий живой горный козел! -- И тут она тоже подняла камеру и нажала на кнопку.

Я долго высматривал горного козла. На склоне утеса, примерно в трехстах футах над нами, я мог достаточно отчетливо рассмотреть Матта, но не козла. Оставалось предположить, что Матт преследует козла, и мне было очень обидно, что я слеп, по сравнению с этими незнакомцами, у которых такое острое зрение.

После десяти минут лихорадочной киносъемки американцы погрузились в лимузин и укатили, поздравляя друг друга с большой удачей.

Я уже сообразил, в чем дело. В тот вечер все наши разговоры вертелись вокруг уникального экземпляра разношерстного горного козла с длинными черными ушами, и боюсь, что мы хохотали как сумасшедшие. Но что ни говори, а ни один настоящий горный козел не смог бы показать более совершенной техники альпинизма, чем Матт.

Временно покинув горы, мы спустились в долину Оканаген-Вэлли, где мы надеялись увидеть легендарное чудовище, называемое Ого-Пого, которое обитает в озере Оканаген. Чудовище не пожелало показаться нам, но мы утешились роскошными фруктами, которыми славится эта долина, -- фруктами, о которых мы могли только мечтать в годы жизни в прерии.

Оказалось, что Матт еще не утратил способности поражать нас. Он полностью разделил наше пристрастие: три дня не ел вообще ничего, кроме фруктов.

Ему нравились персики, мускусная дыня и вишни, но вишням он отдавал несомненное предпочтение. Сначала его смущали косточки, но вскоре он отработал довольно противную технику выплевывания их вместе с тонкой струйкой слюны через щель между передними зубами. В результате нам пришлось настаивать на том, чтобы, когда ел вишни, он целился в сторону от нас и автомобиля.

Мне никогда не забыть неодобрительных взглядов, адресованных Матту одним пассажиром на маленьком пароме, на котором мы переправлялись через реку Оканаген. Вероятно, это неодобрение было заслуженным. Матт представлял собой безусловно оригинальное зрелище, когда сидел на откидном сиденье автомобиля, с шоферскими очками высоко на лбу, и ел вишни из большой корзинки. После каждой ягоды он поднимал морду, высовывал ее за борт и небрежно выплевывал косточку в зеленые воды реки.

Белки, шотландцы и некоторые другие

После того как я попал под влияние моего двоюродного дедушки Фрэнка, я стал просто наказанием для моих родителей. Когда мне было пять лет, Фрэнк положил мне руку на плечо, и я по сей день еще не избавился полностью от ощущения этого телепатического прикосновения.

Дедушка Фрэнк был натуралист и коллекционер старой школы и был уверен, что всему тому, что дает природа, от орлиного яйца до костей динозавра, найдется место в комнате обычного дома. Он также утверждал, что узнать животных можно, только если жить вместе с ними. Он убедил меня в том, что если нет возможности жить среди диких зверей в лесах и полях, то лучше всего приносить их домой, чтобы они пожили с тобой. Я начал следовать его совету, и во время своей первой экспедиции молодого, но подающего надежды ученого я нашел и принес домой коровий череп и двух черных змей и поместил все это под своей кроватью.

Мама сказала, что змеи -- неподходящие товарищи для пятилетнего, но Фрэнк, который пользовался в семье достаточным авторитетом, встал на мою сторону, и змеи прожили у нас несколько недель, пока о них не узнал хозяин дома.

Змеи эти были лишь первыми экземплярами в непрерывной веренице животных, в мехах, перьях или снабженных плавниками, которых я навязывал своим родителям. Только благодаря своей бесконечной доверчивости родителям удавалось как-то мириться с большинством моих гостей в нашем доме. Родители не пытались бороться с моей склонностью к практической зоологии. Мама, я думаю, надеялась, что из меня вырастет второй Торо 33, а может быть, она просто предпочитала, чтоб я сразу объявлял о своих любимцах, а не скрывал их до неприятного и неизбежного момента, когда их обнаружат.