Мюриэл Спарк - Memento mori
– Это мы так и сами скоренько одряхлеем, – сказала бабуня Грин.
– Ш-ш-ш, – сказала сестра. – Такие слова у нас не в ходу. Они у нас называются долгожители.
Когда она ушла, бабуня Дункан сказала:
– Подумать только, что я в свое время мечтала, как я буду отдыхать на склоне лет!
Еще одна долгожительница попыталась выбраться из кровати. Сестра кинулась на выручку.
– Какое счастье, – сказала бабуня Дункан, – что бедная бабуня Барнакл не дожила до этого. Бедняжечки – ой, сестра, вы с ней помягче!
Между тем долгожительница сорвала наколку у сестры с головы и стала слезно требовать водички. Сестра водрузила наколку на место и, когда другая подносила пластмассовый поильник к губам долгожительницы, заверила палату:
– Они утихомирятся. Это их переезд возбудил.
Наутро, после суматошной ночи, новенькие и правда вели себя потише, хотя одна или две из них начинала вопить посреди разговора, и почти все, когда сестра вынимала их из кроватей и на минуту ставила на пол, тут же изливали мочу. Днем врачиха-специалистка с помощницей принесли шашечные доски и разложили их на полу перед четырьмя долгожительницами, сидевшими в креслах; правда, руками они не владели. Они безропотно позволили помощнице снять с них тапочки и носки, размять и растереть им ноги. Потом носки и тапочки были снова надеты, и они вроде бы понимали, что делать дальше, когда им пододвинули под ноги эти доски.
– Можете себе представить, – сказала бабуня Валвона. – Они ногами играют в шашки!
– Это как же, – сказала бабуня Робертс, – у нас здесь цирк теперь, что ли, будет?
– Пустяки, подумаешь, того ли вы бы еще нагляделись в гериатрической палате, – горделиво сказала сестра.
– Ну, хоть бедной бабуне Барнакл повезло, бог уберег от такого зрелища.
Мисс Тэйлор ради Алика Уорнера, как могла, старалась воспринимать и запоминать. Но смерть бабуни Барнакл, ее собственные боли и шумное вторжение долгожительниц – вместе это было слишком. К ночи она расплакалась и боялась, чтобы не заметила сестра, не доложила бы, что ей не по силам наутро ехать к мессе, которую они с мисс Валвоной заказали за упокой души бабуни Барнакл: у нее ведь не было родственниц и некому было ее оплакивать.
Мисс Тэйлор уснула и, проснувшись среди ночи от разламывающих болей, притворилась, что спит, и обошлась без укола. И на следующее утро в одиннадцать часов мисс Валвону и мисс Тэйлор прикатили на креслах в больничную часовню. С ними были еще три бабуни из их палаты, не католички, но по-разному приверженные бабуне Барнакл: любовью ли, презрением, отвращением или жалостью.
И когда свершилась месса, мисс Тэйлор вдруг поразила невероятная мысль. Она эту мысль отринула и сосредоточилась на молитвах. Но мысль, совершенно невероятная и все же объясняющая, догадка о мучителе дамы Летти, посетила ее потом снова и снова.
Глава десятая
– Это мистер Годфри Колстон? – осведомился мужской голос.
– Я у телефона.
– Помните, что вас ждет смерть.
– Дамы Летти здесь нет, – сказал Годфри в некотором замешательстве. – Это кто говорит?
– Сообщение для вас, мистер Колстон.
– Кто говорит?
Послышались частые гудки.
Годфри был по-прежнему высок ростом, но за зиму он как-то усох, хотя никакая проверка этого, может быть, и не подтвердила бы. Кости у него были не меньше прежнего, то есть какие выросли, такие и остались, зато связки понемногу стянулись, как оно бывает с возрастом, и кости поэтому казались непомерными. Тело Годфри претерпело этот процесс в ускоренном варианте, с осени, когда в доме у него появилась миссис Петтигру, до того мартовского утра, до вышеприведенного телефонного разговора.
Он положил трубку и торопливым учащенным шагом прошел в библиотеку. Миссис Петтигру последовала за ним. Она поздоровела и почти не постарела.
– Кто это звонил, Годфри? – спросила она.
– Какой-то... совершенно непонятно. Он был вроде должен Летти звонить, но определенно он сказал, что это мне. Я думал, это ей говорят, а...
– Что он сказал?
– Да то же, что и Летти. Только еще «Мистер Колстон, это для вас сообщение, мистер Колстон». Никак не пойму...
– Ну вот что, – сказала миссис Петтигру, – для начала мы, пожалуй, все-таки соберемся с духом, а?
– У вас ключи от буфета при себе?
– При себе, – сказала Мейбл Петтигру. – Что, выпить хотите?
– Кажется, мне бы надо немножко...
– Я принесу. Сядьте.
– Покрепче.
– Сядьте, сядьте. Вот так, молодцом.
Она живо вернулась, энергичная, в черном платье, с недавним росчерком проседи в смоляных волосах. Волосы она основательно подстригла. Ярко-розовые ногти отлакированы, на пальцах два массивных кольца, и поэтому узкая морщинистая рука, протягивающая Годфри стакан бренди с содовой, как бы исполнена древнего великолепия.
– Спасибо, – сказал Годфри, принимая стакан. – Большое спасибо. – Он откинулся в кресле и медленно выпил бренди, поглядывая на нее и словно ожидая, что она скажет и сделает.
Она неподвижно сидела напротив и ничего не говорила, пока он не допил стакан. Потом сказала:
– Ну вот что... Ну вот что, – сказала она. – Все это одно воображение.
Он пролепетал что-то такое в смысле, что все физические способности еще покамест при нем.
– В таком случае, – сказала она, – именно в таком то есть случае я спрашиваю – вы с вашим поверенным виделись?
Он пролепетал что-то насчет того, что это на будущей неделе.
– У вас с ним назначено, – сказала она. – И назначено на сегодня.
– На сегодня? Кто это – как...
– Это я назначила вам с ним свидание на три часа пополудни.
– Сегодня не выйдет, – сказал Годфри. – Не то самочувствие. Сквозняк у него в кабинете. На будущей неделе.
– Машину трудно вести, возьмите такси. Это же не расстояние.
– На будущей неделе! – гаркнул он: его взбодрило бренди.
Однако же бренди влияет недолго. И за обедом Чармиан спросила:
– Годфри, ты что?
Зазвонил телефон. Годфри вздрогнул и вскинулся. Он сказал миссис Петтигру:
– Не подходите.
Миссис Петтигру сказала с намеком:
– Интересно, миссис Энтони слышала звонок? Боюсь, что нет.
Миссис Энтони слышала чем дальше, тем хуже, и телефонный звонок наверняка не слышала.
Миссис Петтигру вышла в холл и сняла трубку. Вернувшись, она обратилась к Чармиан.
– Это вас, – сказала она. – Фотограф хотел бы прийти завтра к четырем.
– И прекрасно, – сказала Чармиан.
– Между прочим, вы знаете, я завтра в это время не смогу быть.
– Ну и бог с вами, – сказала Чармиан. – Он вас и не собирается фотографировать. Скажите ему, пусть к четырем, это вполне годится.
Миссис Петтигру ушла договариваться, а Годфри спросил:
– Что, еще репортер?
– Нет, фотограф.
– Не нравится мне, что всякие шатаются здесь по дому. У меня сегодня утром и так была большая неприятность. Скажите ему, чтоб не приходил. – Он поднялся из кресла и закричал в двери: – Алло, миссис Петтигру, пусть не приходит, а? Отставьте его, пожалуйста!
– Поздно спохватились, – сказала миссис Петтигру, усаживаясь на свое место.
В двери заглянула миссис Энтони.
– Чего-нибудь такое было надо?
– Мы весьма надеялись, – громче громкого сказала миссис Петтигру, – спокойно пообедать без помех. Однако же мне, знаете ли, пришлось подойти к телефону.
– Очень это мило с вашей стороны, – сказала миссис Энтони и удалилась.
Годфри продолжал протестовать против фотографа:
– Как хотите, надо его отставить. Все время чужие в доме толкутся.
Чармиан сказала:
– Я ведь недолго пробуду с вами, Годфри.
– Ладно, ладно, – сказала миссис Петтигру. – Спокойно вы еще протяните лет десять.
– Именно, – подтвердила Чармиан. – Вот я и решила переехать в тот суррейский пансионат. Как я понимаю, там все очень благоустроено. И никто зря не беспокоит. О, как научаешься ценить такие вещи.
Миссис Петтигру закурила сигарету и медленно выпустила дым в лицо Чармиан.
– А тут кто тебя донимает, – пробурчал Годфри.
– И полное раздолье, – сказала Чармиан. – В пансионате я вольна буду принимать, кого мне заблагорассудится. Фотографов и вообще кого угодно...
– Совершенно тебе незачем, – беспомощно возразил Годфри, – переезжать в пансионат, раз тебе стало гораздо лучше.
Миссис Петтигру снова пустила струю дыма в сторону Чармиан.
– К тому же, – сказал он, взглянув на миссис Петтигру, – это нам не по средствам.
Чармиан смолчала, словно тут и отвечать было незачем. В самом деле, и книги ее переиздавались не без прибыли, и ее скромный капитал – хоть он был недосягаем для миссис Петтигру. Возрождение этой зимой интереса к ее романам освежило ее ум. Прояснилась память, впервые за несколько лет она себя не так уж плохо чувствовала – даже после январского приступа бронхита, когда целую неделю при ней дежурили днем и ночью. Правда, двигалась она по-прежнему с трудом, и почки давали себя знать.
