Мюриэл Спарк - Memento mori

Мюриэл Спарк

Memento mori

Как быть мне с этим дряхлым безобразьем —

О, сердце изнуренное! – с издевкой,

С привязанной, как к песьему хвосту,

Ко мне – жестянкой возраста?

О, сколь достопочтенны, преподобны

Все старцы кажутся! Взаправду херувимы!

Каковы суть четыре последние достоверности, о которых надлежит всегда помнить?

Четыре последние достоверности суть Смерть, Страшный суд, Ад и Рай.

Глава первая

Дама[1] Летти перезарядила авторучку и продолжила:

«Думается, ты с течением времени столь же блестяще освоишь более тебе созвучную тему. В наши дни, омраченные «холодной войной», право же, необходимо вознестись над нынешними туманами и сумраками в область кристальной чистоты».

Зазвонил телефон. Она сняла трубку, и он – этого-то она и боялась – успел сказать – отчеканить – свое. В ответ на ужасающе знакомую фразу она выговорила:

– Кто, кто это говорит, кто у телефона?

Но голос и нынче, в девятый раз, смолк и сменился гудками.

Дама Летти позвонила, как ей было велено, помощнику инспектора.

– Опять то же самое, – сказала она.

– Так, ясно. Время заметили?

– Ну буквально минуту назад.

– И те же слова?

– Да, – сказала она, – те же самые. У вас, несомненно, имеются в распоряжении способы обнаружить...

– Да, дама Летти, будьте уверены, он от нас не уйдет.

Через минуту-другую дама Летти позвонила своему брату Годфри.

– Годфри, опять то же самое.

– Сейчас я за тобой заеду, Летти, – сказал он. – Ты у нас переночуешь.

– Вздор. Мне ничего не грозит. Безобразие, и не более того.

– Что он сказал?

– Те же слова. И очень спокойно, без всякой угрозы. Он, конечно, сумасшедший. Не знаю уж, о чем думает полиция, спят они там все, что ли. Шесть недель без малого это продолжается.

– Абсолютно то же самое?

– Да, абсолютно: «Помните, что вас ждет смерть». И ни слова больше.

– Маньяк какой-то, – сказал Годфри.

Жена Годфри Чармиан сидела прикрыв глаза и располагала свои мысли в алфавитном порядке, который, сказал Годфри, все-таки лучше, чем полный беспорядок, а то ведь в мыслях у нее не осталось ни логики, ни хронологии. Чармиан было восемьдесят пять лет. Как-то недавно у них побывал журналист из еженедельника. Помнится, Годфри читал ей потом статью этого молодого человека:

«...У камина сидела хрупкая пожилая леди, которая в свое время сотрясала литературный мир, чудом оставив Темзу в берегах... Невзирая на свой преклонный возраст, эта женщина – олицетворение легенды – находится в расцвете сил».

Чармиан почувствовала, что засыпает, и сказала горничной, которая раскладывала журналы на длинном дубовом столике у окна:

– Тэйлор, я, пожалуй, немного вздремну. Позвоните в больницу Святого Марка, скажите – да, приеду.

Тут как раз вошел Годфри в плаще, держа шляпу на отлете.

– Ты что говоришь? – сказал он.

– Ой, Годфри, как ты меня напугал.

– «Тэйлор», – повторил он, – «Святого Марка»... Будто не видишь, что здесь нет никакой Тэйлор, и ты, заметь, не в Венеции – тоже мне, святой Марк!

– Поди обогрейся у камина, – сказала она: она думала, что он вернулся с улицы, – и сними плащ.

– Я, наоборот, собираюсь на улицу, – сказал он. – Поеду привезу Летти, она у нас переночует. Ей опять не дает покоя этот невесть кто со своими дурацкими звонками.

– А к нам, помнишь, на днях звонил и приходил очень милый молодой человек, – сказала Чармиан.

– Какой молодой человек?

– Из газеты. Который написал...

– Это было пять лет и два месяца тому назад, – сказал Годфри.

«Ну что бы человеку быть к ней подобрей? – спросил он сам себя, подъезжая к дому Летти в Хампстеде. – Почему этот человек не может быть как-то помягче?» – Ему было восемьдесят семь лет, и он ничуть не одряхлел. Размышляя о себе и о своем поведении, он избегал первого лица, и «я» у него было «человек».

«Да, нелегко приходится человеку с Чармиан», – сказал он сам себе.

– Вздор, – сказала Летти. – У меня нет врагов.

– А ты подумай, – сказал Годфри. – Подумай как следует.

– Осторожно, красный свет, – сказала Летти. – И уж ты, будь добр, не путай меня с Чармиан.

– Сделай одолжение, Летти, оставь при себе советы, как вести машину. Я и так вижу, что красный. – Он тормознул, и дама Летти мотнулась на сиденье.

Она выразительно вздохнула, и за это он рванул машину на зеленый свет.

– Знаешь ли, Годфри, – сказала она, – для своих лет ты прямо-таки изумителен.

– Это все говорят. – Он сбавил скорость, и она беззвучно перевела дыхание, незримо похлопав себя по плечу.

– В твоем положении, – сказал он, – у тебя должны быть враги.

– Вздор.

– А я говорю – должны быть. – Он прибавил скорость.

– Что ж, может статься, ты и прав. – Он снова сбросил скорость, но дама Летти подумала: «Ох, зря я с ним поехала».

Они были у Найтсбриджа. Оставалось ублажать его до поворота с Кенсингтон-Черч-стрит на Викаридж-Гарденз, где жили Годфри с Чармиан.

– Я написала Эрику про его книгу, – сказала она. – Он, конечно, унаследовал некую толику былого блестящего стиля своей матери, но думается все же, что тема как таковая лишена того отблеска радости и надежды, которыми отмечены были тогдашние подлинные романы.

– Прочесть книгу мне было попросту не под силу, – отозвался Годфри. – Не смог, да и все тут. Комми, понимаете, какой-то вояжер из Лидса с женой в одном номере с этим, как его, библиотекарем-коммунистом... Это что же выходит?

Эрик был его сын. Эрику было пятьдесят шесть лет; недавно он опубликовал свой второй роман.

– Далеко ему до Чармиан, – сказал Годфри. – Старайся не старайся.

– Ну, я с этим не вполне согласна, – сказала Летти, видя, что они подъезжают к дому. – Эрик владеет той жесткой реалистичностью, которой Чармиан никогда...

Годфри вылез и хлопнул дверцей. Дама Летти вздохнула и последовала за ним к дому, ах, не надо было ей ехать.

– Вам повезло вчера с кинокартиной, Тэйлор? – поинтересовалась Чармиан.

– Я не Тэйлор, – сказала дама Летти, – и, между прочим, как мне помнится, ты последние двадцать или около того лет называла Тэйлор «Джин».

Приходящая экономка мисс Энтони внесла кофе с молоком и поставила его на низенький столик.

– Вам повезло вчера с кинокартиной, Тэйлор? – спросила у нее Чармиан.

– Да, благодарствуйте, миссис Колстон, – отозвалась экономка.

– Миссис Энтони – не Тэйлор, – процедила Летти. – Нет здесь никакой Тэйлор. И вообще ты ее с очень давних пор называла по имени – «Джин». Ты разве что в девичестве именовала Тэйлор – Тэйлор. И уж во всяком случае, миссис Энтони совсем не Тэйлор.

Явился Годфри. Он подошел с поцелуем к Чармиан. Она сказала:

– Доброе утро, Эрик.

– Он не Эрик, – воспротивилась дама Летти.

Годфри насупился в сторону сестры. Слишком она была похожа на него. Он развернул «Таймс».

– Нынче много некрологов? – спросила Чармиан.

– Перестаньте смаковать, – отрезала Летти.

– Хочешь, милая, я прочту тебе все некрологи? – сказал Годфри, шелестя страницами и отыскивая нужную, назло сестре.

– Я вообще-то хотела бы новости с фронта, – сказала Чармиан.

– Война кончилась в одна тысяча девятьсот сорок пятом, – заявила дама Летти. – То есть, конечно, если речь идет о последней войне. Впрочем, ты не про первую ли мировую? Или, чего уж там, про Крымскую, а?..

– Летти, прекрати, – сказал Годфри. Он заметил, что Летти подняла чашку нетвердой рукой и что ее широкая левая щека явственно подергивается. И подумал, насколько же он бодрее сестры, хоть она и моложе: всего-то ей семьдесят девять.

Из-за дверей выглянула миссис Энтони.

– Спрашивают по телефону даму Летти.

– О боже мой, кто спрашивает?

– Он не назвался.

– Спросите, пожалуйста, кто.

– Было спрошено. Он не назва...

– Я подойду, – сказал Годфри.

Дама Летти пошла вслед за ним к телефону и расслышала мужской голос.

– Передайте даме Летти, – донеслось из трубки, – пусть помнит, что ее ждет смерть.

– Кто говорит? – спросил Годфри. Но тот уже повесил трубку.

– За нами проследили, – сказала Летти. – Я никому не говорила, что еду сюда.

Она оповестила о звонке помощника инспектора. Он спросил:

– Вы точно никому не упоминали о своем намерении переехать к брату?

– Разумеется, нет.

– А ваш брат что, слышал этот голос? Он сам подходил к телефону?

– Сказано же вам, он и взял трубку.

Годфри она сказала:

– Хорошо хоть, ты взял трубку. Подтверждаются мои данные. Я только сейчас поняла, что полиция очень сомневалась.

– В чем сомневалась – в твоих словах?

– Ну, они, вероятно, думали, что это все – плод моего воображения. Теперь, может быть, пошевелятся.