Болеслав Прус - Анелька
- Холера! - выругался Гайда.
- А может, нам самим к нему в город съездить? - предложил Гжиб.
- Ни к чему это! - запальчиво возразил Гайда. - Уж если он надумал продавать, так и продаст, - разве что немцы сами купить не захотят. Знаю я его! Он меня двенадцать лет на работу не брал, хотя ему не раз до зарезу нужно было!
Ушли озабоченные мужики, а Гайда все еще стоял перед своей хатой. Только когда они уже дошли до деревни, он побрел к панским службам.
За садовой оградой кусты были так облеплены воробьями, что казались серыми. Гайда осмотрелся и, убедившись, что никто его не видит, швырнул в кусты полено.
В тот же миг туча воробьев с громким шумом снялась с места, пролетела у него над головой и спустилась на крыши амбара, конюшни и хлева.
Гайда тихо рассмеялся. Пошел дальше и опять спугнул птиц с кустов. Эти тоже целой стаей взлетели на крыши дворовых строений.
- Не продашь ты ничего! - проворчал Гайда, грозя кулаком в сторону панского дома.
Он прошел через сад, везде пугая воробьев. И когда они перелетали на крыши, он, скаля зубы, твердил про себя: "Не продашь, нет!" А вернувшись домой, отыскал в чулане большой кусок трута и положил его на теплую еще печь для просушки.
Глава десятая
Догадки матери. Снова воробьи
После отъезда хозяина дома и гувернантки в усадьбе стало еще мрачнее. Эконом, человек холостой, ночью собрал свои пожитки и удрал, даже не простясь ни с кем. Лакей, давно уже заявивший, что уходит, теперь не вылезал из шинка и пропивал свои вещи. Батраки по целым дням бездельничали, жалуясь на то, что хозяин вот уже три месяца им не платит. Если бы те, кто подобрее, сжалившись над бессловесной скотиной, не подбрасывали ей горсть-другую сечки и не выгоняли к колодцу на водопой, животные все околели бы от голода и жажды.
Два-три раза в день приходила девушка из буфетной, подметала комнаты пани, подавала обед или самовар, приносила воду для мытья - и только ее и видели! Ни Анелька, ни ее мать не смели требовать большего, зная, что прислуге давно не плачено и кормят ее плохо.
Анелька с утра до вечера ухаживала за матерью и Юзеком, даже ночевала в их комнате.
Мать лежала в постели или сидела в кресле и обычно читала какую-нибудь книгу, а молчаливый и вялый Юзек забавлялся всем, что попадалось ему под руку. Анелька же, помня наказ гувернантки "учись!", соблюдала прежнее расписание и сама себе задавала уроки. Отметив в учебнике "отсюда и досюда", она учила все наизусть и отвечала урок перед пустым стулом гувернантки. Так она изучала историю, географию, грамматику. Но без замечаний учительницы, похвал и отметок в дневнике учиться стало совсем не интересно.
Часто, когда Анелька занималась, из соседней комнаты раздавался звонок. Девочка бежала туда, крича уже издали:
- Сейчас! Иду, мама!
- Это я звонила лакею, ma chere, чтобы подал молока...
- Лакея нет, мамочка...
- Ах правда, я забыла... Наверное, сидит в корчме...
- И молока нет, коровы сегодня не доены...
Пани заливалась слезами:
- Боже, боже! Что этот Ясечек со мной делает!.. Как ему было не совестно уехать в такое время! Прислуга избаловалась, в доме голод, и если бы кухарка из жалости не готовила нам обед, мы все умерли бы...
Поплакав, она опять погружалась в чтение, а Анелька уходила заниматься. Но через какие-нибудь четверть часа снова раздавался звонок, девочка бежала к матери, и повторялась та же сцена с небольшими вариантами.
Любимым развлечением Анельки было кормить воробьев и играть с Карусем.
К окошку в мезонине три раза в день стаями слетались птицы. Им уже было тесно на карнизе, и те, кто посмелее, влетали в комнату. Забияки клевали соседей, сильный сталкивал слабого. А какой поднимался писк и чириканье! Как торопливо они клевали корм, как вертели головками, прыгали, трепыхали крылышками... Трудно было даже уследить за их движениями, такими быстрыми и легкими.
Каруся Анелька учила "служить". Ставила его у стены с палкой под лапкой. Песик сначала вытягивался в струнку, но постепенно, поднимая зад, съезжал на пол. Сколько ни уговаривала его Анелька, он не хотел вставать. Где там! Он ложился на спину, задирая кверху все четыре лапы, и лежал бревном. Анельку это частенько сердило, но стоило ей посмотреть на его славную мордочку и лукавые глаза - и она не могла удержаться от смеха.
В конце концов Карусь совсем отбился от рук я стал убегать на долгие прогулки. Однажды он вернулся с изорванным ухом, шерсть у него вся стояла дыбом, он хромал и жалобно визжал. Анелька искупала его в пруду, завернула в одеяло и уложила на застекленной террасе. Пес спал всю ночь как убитый. Утром вылакал миску борща с холодной картошкой, запил чаем со сливками, после чего получил еще сухарик и две сушеные сливы, - и опять убежал на целый день.
Анелька с грустью говорила себе, что собака и та бросает их в беде.
Разговор с крестьянской депутацией оказал на мать Анельки действие неожиданное: вместо того чтобы огорчиться, услышав такую определенную весть о продаже имения, она повеселела.
- Знаешь, - говорила она Анельке. - Отец очень умно придумал! Я уже была уверена, что он никогда не покончит с сервитутом и не вылезет из долгов. Но теперь вижу, что он человек дельный и разумный. Какие ему приходят удачные мысли!
- А что он такое придумал, мама? - спросила Анелька, у которой от вести о продаже усадьбы голова пошла кругом.
- А ты и не догадалась? Правда, ты еще мала и в делах ничего не понимаешь. Ах, какой он у нас политик! Какой гениальный план придумал! Понимаешь, чтобы заставить мужиков поскорее пойти на уступки, отец пустил слух - должно быть, через Шмуля, - что продает имение немцам. Ну, мужики испугались и сейчас уже на все согласны.
- Это тебе папа сказал?
- Нет. Ни он, ни Шмуль ничего мне не сказали, но я сама сообразила. Какие они оба молодцы! Надо будет поздравить Яся с удачной выдумкой.
У Анельки почему-то стало тяжело на душе. Если бы мужики пришли опять, она бы поспешила их уверить, что отец имения не продаст и только подшутил над ними. И даже после этого ей было бы стыдно смотреть мужикам в глаза. Впрочем, это не удивительно - ведь она была еще ребенок и ничего не понимала в делах!
А мать мечтала вслух:
- Я знаю, какой сюрприз нам отец готовит. Получит он десять тысяч за лес, а может, и другой лес продаст. Привезет мне горничную, а тебе гувернантку... Эта панна Валентина хотя и умная, но взбалмошная особа... Ну, почему, например, она от нас ушла? Право, не понимаю... Приедет отец, и я первым делом спрошу его: привез солодовый экстракт? А он ответит: "Ох, совсем забыл! У меня было столько дел!" И тогда я рассержусь, а он скажет торжественно: "Завтра мы едем к Халубинскому, и я верю, что он и тебя и Юзека вылечит окончательно".
Она говорила это с улыбкой, глядя куда-то вдаль - вероятно, в сторону Варшавы. Потом склонила голову на грудь и, прошептав: "Mon cher Jean, я все угадала, меня чутье никогда не обманывает", - уснула спокойно, как дитя.
Так мать тешилась мечтами и чувствовала себя счастливой. А дочь страдала.
"Если отец мог так подшутить над мужиками, - размышляла она, - то он, пожалуй, и над мамой подшутит, и что тогда будет? Вот мужики поверили, что папа продает имение, и мама смеется над ними... Мама верит, что папа повезет ее к Халубинскому, а он..."
Ее безграничное доверие к отцу было сильно поколеблено.
- Анельця, - сказала, проснувшись, мать. - Не едет ли отец? Я, кажется, слышу стук колес.
- Нет, мама, не едет.
- Если бы я знала, что в доме есть крахмал и мыло, я приказала бы перестирать все белье... Не следует ни на один день откладывать поездку в Варшаву, - я чувствую, что слабею... Что ты так на меня смотришь, Angelique? Радость быстро вернет мне силы. Ты еще увидишь, как твоя мама будет танцевать на масленой. Ха-ха-ха! Я - и танцевать!
Анелька с трудом сдерживала слезы. Мать, слабая, вечно ноющая или плачущая, была для нее чем-то привычным и понятным в окружавшей их обстановке. Но мать веселая и полная надежд при этой заброшенности, нужде и зловещих слухах просто пугала девочку и надрывала ей сердце. Иногда ей хотелось бежать, звать на помощь. Хоть бы Карусик пришел!..
- Нет, никто не придет.
Медленно и незаметно сошла на землю ночь. Служанка постлала постели, закрыла ставни и ушла, оставив три одиноких существа на волю божью.
На другое утро мать была еще веселее, чем накануне.
- Представь, - говорила она Анельке, - мне сегодня приснился Халубинский, я видела его совсем как наяву! Пожалуйста, запомни все, потому что я хочу ему этот сон потом рассказать - пусть знает, какие верные у меня бывают предчувствия! Ах, какой он красавец! Длинная черная борода, черные глаза... И только он на меня глянул, как я почувствовала себя лучше. Потом он прописал порошки - я, кажется, даже рецепт помню - и вылечил меня совершенно. Да, я непременно, непременно должна к нему съездить.
- И я тоже, - вставил Юзек. - Потому что я слабенький.
