Смерть мастера Лоренцо Барди и другие рассказы - Лео Перуц
Однажды его посетил то ли шведский, то ли датский консул, который после второй чашки чая сказал:
– Не могу я вас понять, Феликс Эдмундович. Вы же не крестьянин, приехавший в Москву, чтобы стать коммунистом. Вы западник, культурный человек. Почему же именно вы выполняете эту страшную работу, почему вы не поручите ее кому-нибудь другому? Вы могли бы заняться чем-нибудь гораздо более важным. Например, организацией транспортного дела.
– В этой области я уже работал, – ответил Дзержинский. – Видите ли, я три года провел в тюрьме. Вот там-то мне и пришлось заняться транспортным делом. Нас в камере было четверо, и у нас была одна параша. Чтобы можно было нормально жить и дышать, ее нужно было выносить каждый день. И я все дни ее выносил. Так вот, то, чем мы занимаемся здесь, в Чека, это та же параша. Разве не лучше, если выполнять ее буду именно я, а не какой-нибудь крестьянин? Хоть он и коммунист, но при этом остался все тем же вонючим крестьянином, которого мы все ненавидим. Быть может, наступят времена, когда надобность в параше отпадет. Быть может, я еще их застану…
Таков был Дзержинский. Его давно нет в живых. И сегодня я хочу рассказать о нем и еще об одном человеке, который четыре часа подряд боролся за свою жизнь, пока над ним не сжалился Господь.
В конце 1918 года партия социалистов-революционеров решила физически устранить Ленина выстрелом из револьвера. Эту задачу взяла на себя женщина по имени Фанни Каплан. Однажды вечером, когда Ленин выходил с завода, где он выступал с речью перед рабочими, Каплан приблизилась к нему. Он не обратил на нее внимания, и, пока он прощался с одним пожилым рабочим, своим давним знакомым, она вынула из сумочки револьвер и выстрелила. Она произвела три выстрела подряд и тяжело ранила Ленина.
Советское правительство ответило на это покушение красным террором.
Началось с того, что всем бывшим офицерам царской армии было велено явиться в Чека. Первые, кто послушался этого приказа, – в большинстве своем безобидные люди, тихие обыватели, приспособившиеся к новым порядкам, – были расстреляны. Других, кто был осторожнее и прежде, чем явиться, выждал какое-то время, продержали несколько дней в здании Чека, а потом отпустили.
Среди тех, кто явился в первый же день, был мужчина лет сорока по имени Сергей Сергеевич Волошин. Во время войны этот самый Волошин руководил отделом дешифровки при киевской военной комендатуре. После роспуска армии он перебивался уроками французского и продажей папирос, которые сам же и набивал. И вот теперь он сидел с четырьмя или пятью товарищами по несчастью в одном из подвалов Чека. Двое делились друг с другом военными воспоминаниями, один бесконечно жаловался на зубную боль, еще один все пытался завести разговор о политике западных держав, и все ждали конца.
И надо же было случиться, чтобы именно в тот день в Москве была перехвачена шифрованная радиограмма. Шифровальщик из Чека не смог справиться с ней, он не знал, с какого конца к ней подступиться, и теперь она лежала на письменном столе Дзержинского. Вне всякого сомнения, это был документ огромной важности. Возможно, она содержала инструкции по проведению акта саботажа или насильственного захвата какого-нибудь советского учреждения; возможно – приказ совершить покушение или поднять вооруженное восстание. Русские эмигранты в европейских столицах прилагали все усилия к тому, чтобы свергнуть советский режим, и известие о ранении Ленина могло подстегнуть их активность.
Телеграмму необходимо было расшифровать во что бы то ни стало. Но у Дзержинского не было ключа, использовавшегося при царе, и поэтому он вызвал к себе своего помощника, латыша по фамилии Аукскас.
– Значит так, товарищ, – сказал он. – Вот шифровка. По всей видимости, она передана из Варшавы и адресована какой-то тайной контрреволюционной организации. Есть ли среди наших людей кто-нибудь, кто знает ключ к шифру, которым пользовались при царе?
– Нет, такого специалиста у нас нет, – ответил Аукскас. – Разве старый Войтинский, но от него уже никакого толку. Все, что он может, это с трудом выговорить два слова: «хочу водки». Ни на что другое он не способен. – Хотя, погодите… Есть тут один Волошин, вы должны помнить эту фамилию, он пришел сегодня утром. Это прекрасный специалист. Он читает шифры, как я – газету «Правда».
– Волошин. Да, эта фамилия мне знакома, – сказал Дзержинский. – Так давайте же его сюда! И пришлите мне заодно его дело.
Сергей Сергеевич Волошин – значилось в деле, – возраст: сорок два года, родился в Саратовской губернии, бывший полковник. Подозревается в контрреволюционных настроениях; признается, что приютил у себя в квартире двух приятелей, живущих на нелегальном положении; утверждает, что…
Но вот и он сам. Худой, впалые щеки, воспаленные глаза, но возле рта энергичная складка, свидетельствующая о решимости и твердости. Дзержинскому было достаточно один раз взглянуть в лицо этому человеку, чтобы понять: с таким будет нелегко иметь дело. Товарищ Аукскас подошел к столу и взял дело Волошина.
– Итак, вы здесь, – сказал Дзержинский. – Можете сесть. На этот стул или, если вам угодно, вон на тот диван. Значит, вы и есть Волошин? Ваша фамилия мне знакома. Вот ваше дело. Ваше положение незавидно. Вы укрывали у себя двух белых офицеров. Вы знали о том, что это противозаконно?
– Знал.
– И знаете, что за это бывает? Ну ладно. Я вызвал вас, чтобы на вас посмотреть. Такой вот я человек: интересуюсь художниками, учеными, всякого рода научными работниками – одним словом, людьми с выдающимися способностями. Итак, я на вас посмотрел. Товарищ Аукскас, возьмите дело!
Он сделал короткую паузу, а потом снова обратился к Волошину.
– Вы не хотите на нас работать?
Волошин энергично помотал головой, это был его ответ.
– Брусилов с нами, вы это знаете, – продолжал Дзержинский. – Генерал Русский с нами, генерал Гурко…
– Это их дело, – сказал Волошин. – Я не стану работать на вас.
– Что-то я вас не понимаю, – удивился Дзержинский. – С нами бывший комендант Москвы. С нами начальник тверской школы верховой езды. Офицеры офицерам рознь.
Волошин пожал плечами и ничего не ответил. Но складка возле его рта стала еще жестче, еще решительнее.
– Я хочу объяснить вам ситуацию. Пожалуй, будет нелишним, если я приведу вам слова Буденного, – продолжал Дзержинский. – Вы знаете Буденного? Прежде он был вахмистром, а у нас он командует дивизией. Три недели назад, на юге, он взял в плен своего бывшего полкового командира, полковника… Фамилию этого полковника я не знаю. Тот представился Буденному. Полковник такой-то, командир
