Болеслав Прус - Кукла
"Что-то умерло во мне..." - думал он, наотрез отказывая просителям.
Потом хлынула новая волна посетителей; эти приходили якобы поблагодарить за оказанные им услуги, а в действительности желали удовлетворить свое любопытство и посмотреть, как выглядит этот некогда сильный человек, о котором теперь шла молва, будто он совсем опустился.
Эти не упрашивали Вокульского вернуться в Общество, ограничиваясь похвалами его прошлой деятельности и уверениями, что не скоро найдется деятель подобного масштаба.
Третья волна гостей навещала его и вовсе не известно зачем. Они даже не расточали ему комплиментов, а все чаще упоминали об энергии и способностях Шлангбаума.
Среди множества посетителей только возчик Высоцкий вел себя иначе. Он пришел проститься со своим прежним работодателем, хотел было что-то сказать, но вдруг расплакался, поцеловал ему обе руки и выбежал вон.
Примерно то же повторялось и в письмах от знакомых и незнакомых лиц. Одни заклинали его не отстраняться от дел, ибо уход его явится бедствием для страны; другие расхваливали его прошлую деятельность или выражали сожаление по поводу его ухода; третьи советовали ему объединиться с Шлангбаумом как с человеком способным и полезным Обществу. Зато в анонимных письмах его поносили самым бесцеремонным образом, упрекая в том, что в прошлом году он погубил отечественную промышленность, ввозя заграничные ткани, а сейчас губит торговлю, продавая ее евреям. Указывали даже полученную им сумму.
Вокульский размышлял обо всем этом совершенно спокойно. Ему казалось, что он покойник, взирающий на собственные похороны; он видел людей, которые его хвалили, сожалели о нем или злословили; видел того, кто занял его место и к кому уже обращались общие симпатии, и, наконец, понял, что он уже забыт и никому не нужен. Так камень, брошенный в воду, на минуту возмущает ее покой; потом поднятая им рябь становится все меньше, меньше... пока не уляжется совсем. И снова над местом его падения образуется зеркальная гладь, которую могут всколыхнуть новые волны, но уже поднятые в других местах кем-то другим.
Он вспомнил совет Шумана - найти себе какую-нибудь цель в жизни. Совет хороший, но... как исполнить его, если он не испытывает никаких желаний, если у него нет ни сил, ни охоты?.. Он словно высохший лист, готовый лететь туда, куда его понесет ветер.
"Когда-то мне казалось, что я испытывал подобное состояние, - думал он, - но теперь вижу, что понятия о нем не имел..."
Однажды он услышал громкие пререкания в передней. Выглянув, он увидел Венгелека, которого лакей не хотел впускать.
- Ах, это ты? - сказал Вокульский. - Входи же... Что у вас слышно?
Венгелек сначала тревожно приглядывался к нему, потом понемногу повеселел и приободрился.
- Говорили про вас, будто вы уж на ладан дышите, - начал он, улыбаясь, - а я вижу, что все это враки. Похудеть-то вы похудели, но на тот свет вам еще рано...
- Что же слышно? - повторил Вокульский.
Венгелек пространно рассказал, что уже обзавелся домом, куда лучше того, который сгорел, и что от заказчиков просто отбоя нет. Он и в Варшаву приехал материал закупить да нанять двух работников.
- Впору фабрику закладывать, ваша милость, - похвалился он под конец.
Вокульский молча слушал и вдруг спросил:
- А с женою ты счастливо живешь?
По лицу Венгелека скользнула тень.
- Женщина она хорошая, только... Ну, да перед вами, как перед господом богом... Не то уже теперь между нами... Правду говорят: чего глаза не видят, то и сердце не томит, а как увидят...
Он утер рукавом слезы.
- Да что случилось? - удивился Вокульский.
- Ничего. Знал ведь, кого беру, но беспокоиться не беспокоился: женщина она хорошая, смирная, работящая и ко мне привязалась, как собачонка... Ну, а что с того... Был я спокоен, пока не увидел ее соблазнителя или как там...
- Где?..
- Да в Заславе же, ваша милость. Раз в воскресенье пошли мы с Марысей к замку; хотел я показать ей ручей, где кузнец погиб, и камень, на котором ваша милость велела надпись вырезать. Вдруг вижу - коляска барона Дальского, что женились на внучке покойной барыни из Заслава... Хорошая была барыня, царствие ей небесное...
- Ты знаешь барона?
- А как же? Ведь барон теперь управляет имениями покойницы, чего-то там никак не уладят. А я уже при нем оклеивал комнаты и чинил рамы. Знаю его... Старательный барин и щедрый...
- Что же дальше?
- Стоим, значит, мы с Марысей около замка и смотрим на ручей, а тут откуда ни возьмись лезут на развалины двое - баронесса, внучка покойницы то есть, и этот сукин сын Старский...
Вокульский вздрогнул.
- Кто? - еле слышно переспросил он.
- Да Старский, тоже внук покойной заславской барыни; при жизни-то он все подлизывался к ней, а теперь не желает ее завещание признавать дескать, бабка перед смертью умом тронулась... Вот он каков!
С минуту помолчав, Венгелек продолжал.
- Стоят себе с баронессой под ручку, смотрят на наш камень, а больше между собой переговариваются, хи-хи да ха-ха. Потом вижу, Старский смотрит в нашу сторону. Увидел мою жену и этак ей усмехнулся, а она чего-то побелела как полотно... "Ты что, Марыся?" - говорю ей. А она: "Ничего..." А баронесса с басурманом этим сбежали с горки и пошли в орешник. "Ты что?.. - говорю я опять Марысе. - Выкладывай все как есть, я и так смекнул, что ты с этим стервецом путалась..." А она села на землю и давай реветь: "Накажи его бог! - говорит. - Ведь это он первый меня погубил..."
Вокульский закрыл глаза. Венгелек продолжал с волнением:
- Как услыхал я это, ваша милость, так, думаю, догоню его сейчас и не посмотрю ни на какую баронессу - ногами затопчу насмерть. Такая меня обида взяла! Но тут же сам рассудил: "А зачем ты, дурак, женился на ней?.. Знал ведь, каковская она..." И в эту минуту сердце у меня так и зашлось - с горки даже ступить боюсь, а на жену и не глянул. Она говорит: "Ты сердишься?.." А я: "Тут вы небось тоже встречались?" - "Бог мне свидетель, - она отвечает, после того я его больше и не видала..." - "Хорошо же вы друг к дружке присмотрелись! - говорю я. - Глаза бы мои на тебя не глядели... Лучше б я сдох, раньше чем тебя встретил..." А она ревмя ревет: "За что же ты сердишься..." Я ей тогда сказал, в первый и последний раз: "Свинья ты, и больше ничего!.." - потому что сердце мое не стерпело.
Тут, смотрю, бежит сам барон; закашлялся, аж посинел весь, и спрашивает: "Не видал ли ты, Венгелек, моей жены?.." Меня словно бес толкнул, я и брякни ему: "Видел, ваша милость, пошла в кусты с паном Старским. Видно, у него денег-то не хватает на девок, так принялся за барынек!.." А он как глянет на меня, даром что барон...
Венгелек украдкой вытер глаза.
- Вот какая моя жизнь, ваша милость. Жил я себе спокойно, пока не увидел ее соблазнителя; а теперь, кого ни встречу, все мне думается, может и этот мне родня... А от жены, хоть я ей ни слова не говорю, меня так и воротит... так и воротит, ну словно что стоит между нами. Даже поцеловать ее, как бывало, не могу. И кабы не дал я обета перед алтарем, давно бы все бросил и ушел бы куда глаза глядят... А все через мою к ней слабость. Сами посудите: не люби я ее, так мне что?.. Хозяйка она домовитая, и стряпать и шить мастерица, сама смирная, ее и не слышно в доме. Заводила бы себе дружков любезных на здоровье. Да ведь я ее любил, оттого мне и горько, оттого и злоблюсь на нее так, что все внутри у меня горит...
Венгелек дрожал от гнева.
- Вначале, как мы поженились, ваша милость, я все ждал: вот пойдут дети... А теперь меня страх берет: а ну как вместо своего увижу я прижитого невесть с кем? Уж известное дело: стоит легавой суке хоть раз ощениться от дворового пса, так потом подавай ей хоть самых распородистых, все равно в щенках скажется кровь дворняги - видать, оттого, что на него заглядывалась...
- Мне надо уходить, - внезапно перебил его Вокульский. - До свиданья... А перед отъездом зайди ко мне, хорошо?..
Венгелек простился с ним очень сердечно, а в передней сказал лакею:
- Точит что-то вашего барина, точит... сперва-то я думал, он здоров, хоть и осунулся, а видно, и впрямь неладно с ним... Храни вас господь бог...
- Говорил я тебе, не лезь к барину и лишнего не болтай, - мрачно ответил лакей, выпроваживая Венгелека за дверь.
Оставшись один, Вокульский впал в глубокое раздумье.
- Они стояли против моего камня и смеялись! - бормотал он. - Даже камень ему надо было осквернить, ни в чем не повинный камень!
На мгновение ему показалось, что он нашел наконец новую цель в жизни, и остается только выбрать, что лучше: пристрелить Старского, как собаку, предварительно прочитав ему список его жертв, или, может быть, оставить его в живых, доведя до крайней степени нищеты и унижения?
Но, остыв, он рассудил, что было бы ребячеством и даже пошлостью лишаться состояния, работы и душевного покоя ради мести такому ничтожеству.
"Лучше уж заняться истреблением полевых мышей или тараканов, потому что это подлинный бич, а Старский... черт его знает, что он такое!.. Да и немыслимо, чтобы такой ограниченный человек мог быть единственной причиной стольких несчастий. Он - только искра, поджигающая уже подготовленный материал..."
