Болеслав Прус - Кукла
- Откуда вы знаете, что нет еще таких же исключений за прилавками и в погребках? Поищите.
- Иудеи сами приходят к нам...
- Вот именно! - воскликнул Вокульский. - Евреи приходят к вам или вы приходите к ним, но парвеню из христиан не может к вам даже подступиться, столько помех стоит у него на пути. Я кое-что знаю об этом. Ваши двери так плотно закрыты перед купцом и промышленником, что надо либо бомбардировать их сотнями тысяч рублей, либо пролезать в щель наподобие клопа. Приоткройте двери, и тогда, может быть, сумеете обойтись без евреев.
Князь закрыл лицо руками.
- Ох, пан Вокульский... все, что вы говорите, вполне справедливо, но очень горько, очень жестоко... Однако не об этом речь... Я понимаю ваше озлобление против нас, но... есть ведь обязанности перед Обществом.
- Ну, я не считаю, что исполнял их, получая с моего капитала пятнадцать процентов. И не думаю, что стану худшим гражданином, ограничившись пятью...
- Мы же расходуем эти деньги, - возразил уже несколько обиженно князь. - Мы даем заработок людям...
- И я буду расходовать. Поеду летом в Остенде, на осень в Париж, на зиму в Ниццу...
- Извините! Мы не только за границей поддерживаем людей. Мало ли здешних ремесленников...
- Дожидается платы за свой труд по году и дольше, - подхватил Вокульский. - Оба мы, ваше сиятельство, знаем таких покровителей отечественной промышленности даже среди компаньонов нашего Общества...
Князь вскочил с кресла.
- Ну-уу... это уж некрасиво, пан Вокульский! - задыхаясь, сказал он. У нас немало серьезных недостатков, не спорю, немало грехов, но вам-то жаловаться на нас не приходится... Вы всегда пользовались нашей поддержкой... уважением!
- Уважением! - рассмеялся Вокульский. - Неужели вы думаете, князь, я не понимал, чего стоило это уважение и какое место было мне отведено среди вас?.. Пан Шастальский, пан Нивинский и... даже пан Старский, всю жизнь бездельничавший и неизвестно откуда бравший деньги, - все они пользовались у вас во сто крат большим уважением, чем я. Да что я говорю! Любой проходимец, будь он только иностранцем, без труда проникал в ваши гостиные, а мне пришлось брать их приступом, пуская в ход... да хотя бы те же пятнадцать процентов от вверенных мне капиталов!.. Вот кто пользовался вашим уважением и несравненно большими привилегиями, чем я... В то время как каждый из перечисленных господ в подметки не годится моему швейцару, потому что тот занимается делом и по крайней мере не разлагает общество...
- Пан Вокульский, вы к нам несправедливы... Я понимаю, что вы имеете в виду, и стыжусь, честное слово... Но мы не отвечаем за проступки отдельных личностей...
- Нет, все вы отвечаете, потому что личности эти росли среди вас, а то, что вы, князь, называете проступком, является лишь плодом ваших воззрений, вашего неуважения ко всякому труду и ко всяким обязанностям...
- В вас говорит обида, - запротестовал князь и собрался уходить. Обида понятная, но, пожалуй, неправильно адресованная... Прощайте. Итак, вы отдаете нас на съедение иудеям?
- Надеюсь, вы с ними сговоритесь легче, чем с нами, - насмешливо ответил Вокульский.
У князя на глазах показались слезы.
- Я думал, - взволнованно произнес он, - вы послужите золотым мостом между нами и теми, что... все дальше отходят от нас.
- Я готов был служить мостом, но его подпилили, и он рухнул... ответил Вокульский, кланяясь.
- Значит, мы снова возвращаемся в окопы святой троицы?..
- Это еще не окопы, а пока лишь торговое соглашение с евреями...
- И это говорите вы? - спросил князь, бледнея. - В таком случае, я... в этом Обществе не останусь... О, наша несчастная отчизна!
Он кивнул Вокульскому и ушел.
Наконец состоялось заседание, решившее судьбу Общества по торговле с Россией.
Прежде всего правление, организованное Вокульским, представило отчет за истекший год. Оказалось, что оборот раз в пятнадцать превышал капитал, принесший не пятнадцать, а восемнадцать процентов прибыли. Члены Общества были растроганы этим сообщением и, по предложению князя, поднялись с мест, выражая свою благодарность правлению и отсутствующему Вокульскому.
Потом встал поверенный Вокульского и заявил, что его клиент по состоянию здоровья устраняется от участия не только в правлении, но и в Обществе. Все давно были подготовлены к этому известию, тем не менее оно произвело угнетающее впечатление.
Воспользовавшись паузой, князь попросил слова и уведомил собравшихся, что вследствие ухода Вокульского он также выбывает из Общества. Сообщив это, он немедля покинул зал заседания, а уходя, сказал одному из своих приятелей:
- Я никогда не обладал коммерческими способностями, а Вокульский единственный человек, которому я мог доверить честь своего имени. Раз его нет, так и мне здесь нечего делать.
- А дивиденды?.. - тихо спросил приятель.
Князь взглянул на него свысока.
- То, что мною сделано, я делал не ради дивидендов, а ради нашей несчастной отчизны. Я хотел влить в нашу среду немного свежей крови и свежих воззрений; однако, должен признаться, я проиграл, и отнюдь не по вине Вокульского... Бедная наша отчизна!
Уход князя, при всей его неожиданности, не произвел особенного впечатления, ибо присутствующие уже были предупреждены, что так или иначе, а Общество не распадется.
Затем выступил один из юристов и дрожащим голосом произнес весьма прочуственную речь, в коей возвестил, что с уходом Вокульского Общество теряет не только руководителя, но и пять шестых капитала. "Можно было ожидать, что оно рухнет, засыпав обломками всю страну, тысячи служащих, сотни семейств..." Тут оратор остановился, рассчитывая на ошеломляющий эффект. Но собравшиеся приняли его слова с полным равнодушием, заранее зная, что последует дальше.
Юрист заговорил снова, призывая присутствующих не падать духом, "ибо нашелся доблестный гражданин, человек с коммерческим опытом и даже друг и компаньон Вокульского, который готов поддержать пошатнувшееся Общество, как Атлас поддержал небо. Сей муж, жаждущий утереть слезы тысячам людей, спасти от разорения отчизну и повести нашу торговлю по новым путям..."
При этих словах все головы повернулись к тому месту, где сидел потный и красный Шлангбаум.
- Сей муж, - вскричал юрист, - это...
- Мой сын Генричек... - откликнулся из угла чей-то голос.
Такого эффекта никто не ожидал, и зал разразился хохотом. Тем не менее члены правления притворились, будто они приятно изумлены, и обратились к собранию с вопросом: угодно ли ему принять пана Шлангбаума в качестве компаньона и руководителя? И, получив единодушное согласие, пригласили нового руководителя на председательское место.
Тут опять произошло небольшое замешательство: немедленно потребовал слова Шлангбаум-отец и, произнеся несколько похвал в адрес сына и членов правления, заявил, что Общество впредь не может гарантировать более десяти процентов годового дохода.
Поднялся шум, выступило человек пятнадцать, и после весьма оживленных прений было вынесено постановление о приеме новых членов, рекомендованных паном Шлангбаумом, а также о передаче руководства делами Общества тому же пану Шлангбауму.
Последним эпизодом явилась речь доктора Шумана, который, получив приглашение вступить в члены правления, не только отказался от столь почетного поста, но даже позволил себе язвительно подшутить над объединением аристократов с евреями.
- Это нечто вроде внебрачной связи, - сказал он. - Но, поскольку иногда от такого сожительства рождаются гениальные дети, будем надеяться, что и наше объединение даст какие-нибудь редкостные плоды...
Члены правления забеспокоились, кое-кто из собравшихся возмутился, но большинство наградило оратора шумными аплодисментами.
Вокульский знал о ходе заседания во всех подробностях; с неделю еще он не мог отделаться от посетителей и писем, подписанных и анонимных.
Благодаря этим обстоятельствам он испытал новое, странное состояние духа. Словно оборвались все нити, связывавшие его с людьми, и они стали ему безразличны и безразлично стало все, что их интересует. Он чувствовал себя актером, который, окончив свою роль и сойдя со сцены, где минуту назад смеялся, сердился и плакал, теперь сидит среди зрителей и смотрит на игру своих товарищей, как на ребяческую забаву.
"Чего они мечутся?.. Как это глупо..." - думал он. Ему казалось, будто он смотрит на мир откуда-то извне, и дела человеческие представлялись ему с какой-то новой, неожиданной стороны.
В первые дни ему не давали покоя компаньоны, служащие и клиенты Общества, недовольные правлением Шлангбаума, а может быть, и опасавшиеся за собственную судьбу. Они уговаривали его вернуться и занять оставленный пост, пока еще не поздно и пока договор с Шлангбаумом не подписан.
При этом многие рисовали свое положение в самых мрачных красках, иные плакали, и Вокульский на минуту жалел их. Но вместе с тем он обнаружил в себе такую черствость и равнодушие к людскому горю, что сам удивился.
