Злые духи - Евдокия Аполлоновна Нагродская
Он не понимал, что моя страсть достигла какой-то высшей точки и что я, разбитая ею, уже хотела одного только, чтобы от нее избавиться так или иначе.
* * *
Дня через два я пришла к Доре и застала ее взволнованно бегающую по комнате. Увидав меня, она бросилась ко мне и, сжав мои руки, воскликнула:
– Barbe! Знаете, Леонид женится!
Я не шевельнулась.
Я стояла и словно прислушивалась к тому чувству, которое шевельнулось во мне.
Это была робкая надежда, которая начинала расти: может быть, мой злой дух оставит меня?
– Варя, милая, что же я буду делать? – говорила между тем Дора. – Как я буду жить с женщиной, которая, может быть, меня не будет любить! Я так любила брата! Он мне говорил: «Что может быть лучше свободы? Мы, два холостяка, отлично проживем всю жизнь – все эти любови и супружества только тягота одна!» А теперь сам… сам…
Она упала лицом в подушки и заплакала.
Она плакала, а в моей душе оживала надежда, надежда освобождения.
Мне ясно представилось, что вот он, Леонид Чагин, полюбил женщину, с нежностью смотрит на нее, стоит на коленях, целует руки, и Леонид Чагин сделается всяким, каждым, а не Леонидом Чагиным, и чары испарялись.
Я стояла неподвижно, смотря на рыдавшую Дору, и чувство свободы охватывало меня.
Первый раз в жизни я радовалась животной радостью выздоравливающего или радостью заваленного в шахте рудокопа, когда он слышит звук кирки товарищей, пришедших его освободить.
Дора в это время подняла свое облитое слезами лицо и жалобно заговорила:
– Варя, да поймите же весь ужас моего положения. Ведь я совсем, совсем одна останусь! Ведь мне некого любить! Что же мне делать? Возвратиться к Степану? Не могу же я жить одна?
– Но, может быть, вы и поладите с вашей невесткой? – сказала я, уже не скрывая своего радостного волнения, которого огорченная Дора не заметила.
– Как я с ней полажу, когда это какая-то шансонетная певица! – воскликнула Дора и опять зарыдала.
* * *
Придя домой, я увидела в передней соломенное канотье и палку.
Он здесь!
Мне захотелось скорей, скорей бежать к нему. Мне, рабе, сказать ему, жестокому господину, что я свободна!
Хохотать ему в лицо, потому что он мне теперь не страшен и власти его конец!
Я вбежала в кабинет отца и еще с порога крикнула:
– Поздравляю вас, Леонид Денисович, как я рада!
Отец, пораженный моим оживлением и несвойственной мне веселостью, даже приподнялся в кресле и с удивлением пробормотал:
– Что с ней такое?
– Я сейчас узнала, что Леонид Денисович женится! Как это хорошо. Когда свадьба? Я, папа, поеду завтра торопить, чтобы на даче было все приготовлено! Венчайтесь в Павловске! Я люблю свадьбы на даче.
Отец смотрел на меня совсем испуганными глазами, а Леонид насмешливо спросил:
– Откуда же вы узнали эту новость?
– От Доры. Дора плачет.
Я и про слезы Доры сообщила тем же радостным тоном.
Он вдруг перестал улыбаться и, пристально всматриваясь в мое лицо удивленным взглядом, спросил:
– Вы серьезно этому рады, Варвара Анисимовна?
– Конечно, серьезно! – ответила я насмешливо, вся горя радостью освобождения, счастливая возможностью говорить с ним таким тоном и бестрепетно смотреть на него.
– Додо плачет? Ах, боже мой! Я пойду ее утешу! – притворно испугавшись, сказал он и, торопливо поднявшись, простился с отцом и пошел через зал в переднюю.
Мне было мало, хотелось посмеяться над ним, оскорбить его.
Идя по зале, он обернулся через плечо и, не смотря на меня, словно уронил:
– Ведь это все неправда.
Я вздрогнула и остановилась, а он прошел в переднюю.
Я сейчас же опомнилась, бросилась за ним, он отворял дверь на лестницу.
В передней было темно, но на лестнице в большие окна светило солнце, и лицо его ярко осветилось, когда он открыл дверь.
– Я нарочно подразнил Дору и, если хотите, хотел подразнить вас.
Кровь застучала мне в виски.
Я стиснула зубы и близко подошла к нему, почти вплотную.
Что я хотела сказать? Что сделать? Не знаю, не помню.
Я что-то крикнула, какое-то грубое ругательство.
А он улыбнулся, закрыл глаза и подставил мне смеющиеся губы.
И я целовала их с каким-то отчаянием, я видела его глаза, и голубое небо в окно, и голубей, стучащих по соседней крыше своими розовыми лапками, и изумленное лицо маляра, поднимавшегося по лестнице с ведром краски… У нас ремонтировали дом.
* * *
В этот день, за обедом, отец все неопределенно взглядывал на меня, по своей привычке барабаня пальцами по столу, и вдруг сказал:
– А и глупа же ты, Варвара.
Я молчала.
– Ты, кажется, вообразила, что я тебя за Чагина замуж неволить собирался?
– Я этого не думала.
– Чего же ты обрадовалась, что он женится?
Я опять промолчала.
– Конечно, я бы минутки не задумался, благословил бы, но неволить бы не стал, да только ты напрасно беспокоилась: Чагин на тебе не женился бы.
– Я знаю.
– Так чего же ты?
– Отстаньте вы от меня, – вдруг крикнула я.
Отец пожал плечами и проворчал:
– Вас, девок, черт не разберет.
* * *
И вот все пошло по-старому, – нет, стало хуже. Едва мы оставались наедине, он начинал говорить мне самой о моей любви к нему и расспрашивал. Я отвечала односложно.
– Я вижу, Варвара Анисимовна, – говорил он, покачиваясь в качалке (мы тогда уже переехали на дачу). – Я вижу, что вы целый день ничего не делаете. Когда я отдыхаю, вы меня созерцаете, это понятно, но так как я большую часть дня занят, то вам приходится только мечтать обо мне. Вы, мечтая, можете хоть вышивать. Серьезно, начните какое-нибудь изящное рукоделие, вам мечтать будет удобнее.
– Не все ли вам равно.
– Вы, кажется, думаете, что мне все равно, любите вы меня или нет? Мне очень нравится, что вы так влюблены в меня – уверяю вас. Разве вы не видите, что я даже стараюсь нравиться вам.
– Зачем вам это? – спрашиваю я глухо.
– Ах, боже мой! – всякому человеку приятно быть господином. А вы все же займитесь вышиванием, Варвара Анисимовна, и первую свою работу подарите мне.
Сколько поколений женщин изливали в вышивках свою любовь, свои мечты! Сколько страстей зажглось и сгорело в этих стежках из шелка и шерсти… А эти картинки из бисера! Это мавзолеи подавленных страстей и несбывшихся желаний.
* * *
Он иногда в течение недели или двух работал с утра до вечера, и я его не видала почти, а если мы
