Филипп Эриа - Семья Буссардель
Когда Жюли пошел одиннадцатый год и ей полагалось бы присоединиться к старшей сестре в пансионе мадемуазель Вуазамбер, отец вдруг заявил, что не для всех девочек одинаково пригодны одни и те же методы воспитания, что у Жюли заметна сильная потребность в движении и отдавать ее в закрытое учебное заведение преждевременно. А на деле он просто хотел подольше удержать ее при братьях: ведь она так хорошо умела их забавлять. Флорану жаль было отнять ее у малышей, тем более что у Батистины характер испортился, она не всегда была весела и терпелива с близнецами, как то следовало бы. Итак, младшей дочери он предоставил отсрочку, и Жюли на радостях принялась шалить напропалую.
Как-то раз в начале весны, в дождливый день, когда маленьким Буссарделям нельзя было пойти погулять, они все трое собрались в детской и играли в Робинзона Крузо. Натянули покрывало между кроватью, в которой спали близнецы, и кроватью Жюли - это была хижина Робинзона. Близнецам шел тогда шестой год. Фердинанд расположился в хижине, как оно и подобает вождю. Луи покорный Пятница - стоял на страже у входа, а Страшный Людоед, которого изображала Жюли, бродил в окрестностях. Метелка из красных перьев для чистки мебели от пыли служила ему головным убором, отличительным признаком его племени и его личной жестокости; для довершения сходства этого дикаря с обитателями берегов Ориноко у него болтался у пояса набор кукольной кухонной посуды - остатки "хозяйства", подаренного когда-то Жюли. Индеец производил воинственные набеги, пробирался ползком, укрываясь за стульями, а осажденные делали вылазки, которые закончились важными переговорами на людоедском языке. Исполнившись чувства согласия, все трое уселись перед хижиной в кружок.
Успокоенная этой мирной картиной, Батистина ушла на кухню гладить тонкое белье, не желая доверить эту работу Жозефе. Через несколько минут она
- Чем это пахнет, Жозефа? Вы не слышите?
- Нет, ничего не слышу, Батистина.
Обе опять принялись за работу; Жозефа готовила какое-то блюдо.
С того дня как она неожиданно вошла в жизнь этой семьи, она научилась хорошо стряпать. Детей Жозефа обожала, а они называли ее попросту Зефа и, руководясь верным чутьем, угадывая в ней существо, самой природой предназначенное служить им жертвой, вертели ею как хотели. Она уже немножко позабыла о своих несчастьях, но сохранила привычку плакать; правда, теперь она плакала, не переставая при этом работать или отвечать на вопросы людей, плакала, так сказать, без печали.
- Жозефа! - опять забеспокоилась Батистина. - У вас, наверное, что-то горит.
Но прежде чем Жозефа успела ответить, она посмотрела на дверь, оставленную открытой. Запах гари шел, несомненно, из господских комнат, и вдобавок оттуда доносился сильный шум и стук. Няня сразу отставила горячий утюг, выбежала в коридор и помчалась в детскую. Боже, что она видит! Комната полна дыма, огонь уже бежит по занавескам обеих кроватей, а перед хижиной Робинзона догорает костер - причина всей беды. Близнецы ведут себя храбро, не ревут и смотрят, как суетится Жюли, а та, по-прежнему с метелкой на голове, с жестяными кастрюльками и мисками, позвякивающими у пояса, проявив большую сообразительность, стягивает занавески полога, срывает их, чтобы пожар не распространился. Батистина отбрасывает ее.
- Жозефа! - кричит она. - Пожар! Скорее воды! Зовите людей!
Сбежались соседи, встали цепью от бассейна во дворе коллежа до квартиры на антресолях, и ведра с водой быстро пошли по рукам. Живо все потушили, и вот Батистина стоит ошеломленная, тяжело дыша от волнения и все еще не улегшегося испуга.
Вдруг она заметила близнецов.
- Вы зачем пожар устроили?
Глаза злые, уже замахнулась, хочет ударить, схватила обоих, потащила в соседнюю комнату и начала расправляться с одним, другой убежал.
- Погоди! И ты получишь!
Схватив пойманного мальчугана, спустила ему штанишки, подняла рубашку и сильной крестьянской рукой долго и звонко шлепала его. Потом отшвырнула воющего, задыхающегося от рыданий малыша и, бросившись на поиски второго, пробежала по всей опустевшей квартире - соседи уже ушли, сопровождаемые горячими благодарностями Жозефы. Теперь шлепки раздались в гардеробной, и им вторили жалобные вопли второго близнеца.
- Мадемуазель Батистина! - воскликнула Жозефа, войдя в комнату, и умоляюще сложила руки. - Вы же их уморите! И себя тоже!
- Что? - ответила няня и, прервав расправу, появилась на пороге гардеробной. Лицо у нее налилось кровью, чепчик съехал на бок, глаза были безумные.
- Я обожглась, - кротко пожаловалась Жюли, стоя в передней. - Я немножечко обожглась.
Батистина кинулась к ней.
- Ангелочек мой! Ангел небесный! Обожглась! Да что же вы не сказали? Что обожгла?
- Руку.
- Руку! Боже ты мой! Идите скорей, сейчас Батистина полечит вам ручку... Жозефа, скорее банку с мазью, мягкую тряпочку... Ангелочек наш обжегся!..
Батистина увела девочку в кухню, сделала ей перевязку, приласкала, расцеловала и совсем без сил откинулась на спинку стула, задыхаясь, хватая ртом воздух; потом, прижав руку к вырезу корсажа, несколько секунд сидела неподвижно. И вдруг, уронив голову на стол, зарыдала во весь голос.
Рамело вернулась раньше Флорана. Внизу привратница сообщила ей о происшествии. Рамело увидела, что делается в квартире, увидела Батистину и сочла пока несвоевременным вести расследование.
- Мы еще успеем поговорить,- сказала она, прерывая путаные, противоречивые объяснения служанки и Жюли.- Давайте-ка лучше приведем все в порядок.
В детской стоял едкий запах гари. Рамело велела перенести кровать близнецов в гостиную и уложила их спать. Они были красные, лихорадочно возбужденные треволнениями пожара, а еще больше - полученной поркой и до такой степени пораженные свирепой злобой своей няни, что оба онемели. Рамело натерла им распухшие зады успокаивающим бальзамом, и сама подала им в постель легкий ужин. Она побаловала их даже сладким. Когда близнецы поели, она оставила в комнате ночник и, уходя, заперла дверь на ключ.
Затем она отправилась на кухню.
- Батистина, накройте стол в комнате барина. Поставьте три прибора. Да смотрите, не беспокойте его, не рассказывайте об этом несчастье, у него и в конторе неприятностей достаточно.
Батистина против обыкновения не отозвалась ни единым словом, хотя очень почитала Рамело и после смерти хозяйки во всем ей подчинялась.
Когда в передней раздался звонок, Рамело крикнула: "Я иду", - и сама открыла дверь. Она вполголоса рассказала коротко Флорану о случившейся беде и поспешила добавить:
- Послушайте меня, Буссардель, не браните сегодня никого. Подождем до завтра. А я тем временем выясню дело.
- А тут есть какая-нибудь тайна?
- Не то чтобы тайна... Это уж слишком... Но лучше подождать до завтра. Тем более что двойняшкам пора спать, да они, наверно, и уснули уже. Я их напоила отваром померанцевого цвета.
- Ну, я полагаюсь на вас, - сказал Буссардель.
Он очень не любил неожиданностей. Внезапно случившееся событие всегда расстраивало его. Он любил все предусмотреть, составить план. И, надо сказать, он отличался догадливостью; вернее, чутье, которое за ним все признавали и которому он был обязан быстрым своим успехом в роли биржевого маклера, являлось, в сущности, умением мгновенно все рассчитать, припомнить и взвесить. Когда же в его логические умственные построения врывался непредвиденный факт и сразу все переворачивал, он терялся, это сбивало его с толку. В биржевых делах он в таких случаях еще находил выход из затруднительного положения, но дома, несмотря на то что со времени своего вдовства проникся полуматеринскими чувствами, его приводило в расстройство всякое неожиданное происшествие в домашней жизни, требующее каких-то решений с его стороны.
Поэтому-то Рамело и заняла на улице Сент-Круа весьма важное место. Флоран был ей благодарен за то, что она избавляла его от не очень тяжелых, но весьма обременительных повседневных забот. А сама она в пору своего расцвета была бы очень удивлена, если бы ей предсказали, что под конец жизни она добровольно возьмет на себя обязанности экономки в доме молодого вдовца, обремененного малыми детьми. Но, как и многие парижанки ее поколения, видевшие в молодые годы то же, что и она, Рамело считала истинным своим призванием решать судьбы людей и с возрастом не прочь была приносить им пользу хотя бы в малом, если уж не могла вершить великие дела. Рамело, несомненно, питала добрые чувства к четырем сиротам и даже, в общем, к их отцу, но, главное, ей было приятно, что она может проявить тут свои высокие душевные качества, свои добродетели, не находившие себе применения, свой твердый характер и свое превосходство. Сознание благородства взятой на себя роли отчасти и привязывало ее к этому дому.
На следующее утро после пожара она отправилась в город, так как ей нужно было кое-что купить, и взяла с собою Жюли. Заканчивая свои покупки близ улицы Вивьен, Рамело зашла в пассаж Панорамы и показала девочке лавки, находившиеся там, повела ее в кондитерскую "Герцогиня Курляндская", угостила засахаренными фруктами, затем они отправились домой и, убедившись, что ко второму завтраку они не опоздают, решили пройтись по Итальянскому бульвару.
