Болеслав Прус - Кукла
- Именем?.. - повторила баронесса.
- Да, сударыня, именем, - ответил барон, и поклонился в третий раз, по-прежнему не выпуская из рук шляпы. - Вы простите, сударыня, что я коснусь столь неприятного предмета, но... с некоторых пор мое имя треплют по всем судам... Например, в настоящий момент вам угодно вести целых три процесса: два против жильцов и один против вашего бывшего поверенного, который, не в обиду ему будь сказано, действительно последний негодяй.
- Но позволь! - возопила баронесса, срываясь с кушетки. - Ведь у тебя самого в настоящий момент одиннадцать судебных дел из-за тридцати тысяч долга!
- Извините... У меня семнадцать судебных дел из-за тридцати девяти тысяч долга, если только память мне не изменяет. Но то ведь процессы из-за долгов. Среди них вы не найдете ни одного, который я возбудил бы против честной женщины, обвинив ее в краже куклы... Среди моих прегрешений нет ни одного анонимного письма, которое очернило бы невинную особу, а среди моих кредиторов ни одному не пришлось бежать из Варшавы, спасаясь от клеветы, как это случилось с некоей пани Ставской благодаря стараниям баронессы Кшешовской...
- Ставская была твоей любовницей...
- Извините! Не отрицаю, что я добивался ее благосклонности, но, клянусь честью, это самая порядочная женщина, какую мне только случалось встретить в жизни. Пусть вас не оскорбляет лестный отзыв о посторонней особе, соблаговолите поверить, что пани Ставская - женщина, которая пренебрегла даже моими... моими ухаживаниями, а поскольку, баронесса, я имею честь довольно хорошо знать женщин обычного типа... мое мнение кое-что значит.
- Чего же ты хочешь наконец? - спросила баронесса уже твердым голосом.
- Я хочу... оберегать имя, которое мы оба носим. Хочу... чтобы в этом доме уважали баронессу Кшешовскую. Хочу покончить с судами и служить вам опорой... С этой целью я вынужден просить вашего гостеприимства. А когда я наведу порядок...
- Ты уйдешь от меня?
- Вероятно.
- А твои долги?
Барон поднялся со стула.
- О моих долгах можете не беспокоиться, - сказал он тоном глубокого убеждения. - Если Вокульский, незнатный дворянин, за несколько лет сколотил миллионы, то барон Кшешовский сможет выплатить сорок тысяч долгов. Я докажу, что умею работать...
- Ты бредишь, муж мой, - возразила баронесса. - Как тебе известно, я сама из семьи, которой удалось сколотить состояние, а потому говорю тебе: ты не сумеешь заработать даже на собственное пропитание... Какое там! Тебе не прокормить даже последнего бедняка!..
- Значит, вы отказываетесь от опоры, которую я предлагаю вам, уступая просьбам князя и желая спасти честь своего имени?
- Напротив! Займись же наконец мною, а то до сих пор...
- Я, со своей стороны, - перебил барон, снова поклонившись, постараюсь забыть прошлое...
- Ты давно его забыл... Ты даже не был на могиле нашей дочери...
Таким образом, барон вновь водворился в доме своей супруги. Он прекратил процессы против жильцов, бывшему поверенному баронессы заявил, что велит его выпороть, если тот когда-нибудь выразится о своей клиентке без должного уважения, написал письмо с извинениями Ставской и послал ей (за тридевять земель, под Ченстохов) огромный букет. Затем нанял повара и, наконец, вместе с супругой нанес визиты чуть не всему высшему обществу, заранее сообщив Марушевичу, который раззвонил об этом где только мог, что, если какая-нибудь из дам не явится к ним с ответным визитом, барон вызовет ее мужа на дуэль.
В свете возмущались дикими притязаниями барона, тем не менее ответные визиты нанесли Кшешовским все, и почти все стали поддерживать с ними отношения.
За это баронесса (признак необычайной деликатности с ее стороны), никому ни слова не сказав, начала выплачивать мужнины долги. Одних кредиторов она ругала, перед другими плакалась, почти всем что-нибудь урезывала, ссылаясь на разбойничьи проценты, сердилась, выходила из себя но тем не менее платила. В особом ящике ее письменного стола набралось уже несколько фунтов мужниных векселей, когда произошел следующий случай.
Магазин Вокульского в июле должен был перейти во владение Генрика Шлангбаума. Так как новый хозяин не желал принимать на себя ни долгов, ни ссуд прежней фирмы, пан Жецкий спешно приводил в порядок все счета.
В числе должников оказался и барон Кшешовский, которому Жецкий отправил письмо с напоминанием о долге и просьбой ответить возможно скорее.
Напоминание это, как и все документы подобного рода, попало в руки баронессы; она же, вместо того чтобы заплатить, написала Жецкому грубое письмо, в котором прямо обвиняла его в мошенничестве, нечестной уловке при покупке лошади и тому подобном.
Точно через двадцать четыре часа после отправки этого письма в квартиру Кшешовских явился Жецкий и потребовал свидания с бароном.
Барон принял его весьма радушно, хотя был заметно удивлен, увидев бывшего секунданта своего противника в столь сильном раздражении.
- Я пришел к вам с претензией, - начал старый приказчик. - Позавчера я позволил себе послать вам счет...
- Ах да... я что-то задолжал вашей фирме... Сколько же там?
- Двести тридцать шесть рублей тридцать копеек...
- Завтра же постараюсь удовлетворить ваши требования...
- Это еще не все, - перебил Жецкий. - Вчера я получил от вашей почтенной супруги вот это письмо...
Прочитав послание баронессы, Кшешовский призадумался и наконец ответил:
- Весьма сожалею, что баронесса употребила столь не парламентские выражения, но... что касается покупки лошади, она права... Пан Вокульский (впрочем, я его за это не виню) действительно дал мне за лошадь шестьсот рублей, а расписку взял за восемьсот.
Жецкий позеленел от гнева.
- Милостивый государь, весьма прискорбно, но... один из нас оказался жертвой обмана... грубого обмана, сударь! И вот доказательство...
Он достал из кармана два листа бумаги и один из них протянул Кшешовскому. Тот глянул - и закричал:
- Значит, это негодяй Марушевич?.. Но, клянусь честью, он отдал мне только шестьсот рублей и вдобавок долго распространялся насчет корыстолюбия пана Вокульского...
- А вот это? - продолжал Жецкий, протягивая второй лист.
Барон осмотрел документ со всех сторон. У него побелели губы.
- Теперь я все понимаю, - сказал он. - Расписка эта подложная, и совершил подлог Марушевич. Я не занимал денег у пана Вокульского!
- Тем не менее баронесса назвала нас мошенниками...
Барон встал.
- Простите, сударь, - сказал он. - От имени моей жены приношу вам самые глубокие извинения и независимо от любого удовлетворения, которое я готов дать вам, господа, я сделаю все, чтобы исправить зло, причиненное пану Вокульскому... Да, сударь... Я поеду с визитами ко всем моим приятелям и заявлю им, что пан Вокульский - джентльмен, что он заплатил за лошадь восемьсот рублей и что мы оба оказались жертвами интригана и негодяя Марушевича. Кшешовские, пан... пан...
- Жецкий.
- ...уважаемый пан Жецкий, Кшешовские никогда и никого не чернили. Они могут заблуждаться, но без злого умысла, пан...
- Жецкий.
- ...уважаемый пан Жецкий.
Тем и кончился разговор; старый приказчик, сколько ни уговаривал его барон, не слушал никаких доводов и не пожелал видеться с баронессой.
Барон проводил его до дверей и, не удержавшись, заметил Леону:
- Все-таки купцы - люди с достоинством.
- У них деньги, ваша милость, кредит, - ответил Леон.
- Вот дурак! Так если у нас нет денег, значит нет и достоинства?
- Есть, ваша милость, только на другой манер.
- Уж конечно, не на купеческий!.. - надменно ответил барон и велел подать визитку.
Прямо от барона Жецкий отправился к Вокульскому и подробно рассказал ему о проделках Марушевича и раскаянии барона, а под конец вручил ему подложные документы, советуя подать в суд.
Вокульский слушал его с серьезным видом, даже одобрительно покачивал головой, но смотрел куда-то в сторону и думал о другом.
Старый приказчик, сообразив, что тут ему больше нечего делать, попрощался со своим Стахом и, уходя, сказал:
- Я вижу, ты чертовски занят; так лучше сразу передай дело юристу.
- Хорошо... хорошо... - отвечал Вокульский, не сознавая, что ему говорит пан Игнаций. В эту минуту он думал о развалинах Заславского замка, где впервые увидел слезы на глазах панны Изабеллы.
"Сколько в ней благородства... Какая утонченность чуств! Не скоро еще познаю я все сокровища этой прекрасной души..."
Он теперь по два раза в день ездил к Ленцким, а если не к ним, то по крайней мере в те дома, где бывала панна Изабелла, где он мог смотреть на нее, обменяться с ней несколькими словами. Пока что ему этого было достаточно, а о будущем он не смел думать.
"Мне кажется, я умру у ее ног... - говорил он себе. - Ну и что же? Умру, глядя на нее, и, может быть, целую вечность буду ее видеть. Кто знает, не заключена ли вся будущая жизнь в последнем ощущении человека?.."
