Восставшие из небытия. Антология писателей Ди-Пи и второй эмиграции - Владимир Вениаминович Агеносов
Интересно с долей уважения и юмора описаны сотрудники местной газеты Котов, Шершуков, две противоположные по характеру женщины с одинаковой фамилией Зерцалова, фельетонист Змей-Крымкин, циник-полиглот Пошел-Вон и другие. Убедительно и тоже не без юмора показана эволюция от догматических взглядов к общечеловеческим ценностям бывшей комсомольской активистки Галины Смолиной и избалованной дочери врача Мирочки Дашкевич.
Значительно меньше удались писателю образы доцента Всеволода Сергеевича Брянцева, тоже выбирающего путь «между звездами», и юного Миши Вакуленко – своего рода антипода фадеевским молодогвардейцам, ставшего активным борцом с советской системой и решившего пойти в казацкое войско, явно обреченное на гибель. Очевидной неудачей писателя, избравшего жанр социально-психологического романа, стали противопоказанные этому жанру карикатурные портреты комсомольцев Васи Плотникова и Константина Прилукина. Свою роль в неудаче писателя при создании этих персонажей сыграла ангажированность Ширяева, его неумение передать всю тонкость проблемы сотрудничества русских людей с немецкими оккупантами.
Опыт Ширяева – еще одно подтверждение того, что ожесточенность несовместима с художественной литературой. По крайней мере, литературой реалистической. Она мешает выйти на философские глубины, постичь тайны бытия.
Сочинения
Ди-Пи в Италии: Записки кукольника. – Буэнос-Айрес, 1952;
Я – человек русский! – Буэнос-Айрес, 1953;
Светильники Русской Земли. – Буэнос-Айрес, 1953;
Неугасимая лампада. – Н.-Й., 1954;
К проблеме интеллигенции СССР. – Мюнхен, 1955;
Кудеяров дуб. – Франкфурт-на-Майне, 1958;
Религиозные мотивы в русской поэзии. – Брюссель, 1962.
Неугасимая лампада. – М., 1991
Публикации
Ванька вьюга //Возр. 1955,37–41.
Горка Голгофа //Грани. 1953,20.
Излом и вывих //Возр. 1954, 32.
Кудеяров дуб //Грани. 1957, 36; 1958, 37.
Овечья лужа //Грани. 1952, 16.
Последний барин //Возр. 1954, 33–36.
Раба политики. Воспоминания подсоветского журналиста //Возр. 1950, 8.
Уренский царь //Возр. 1950, И, 12; 1951, 13.
Хорунжий Вакуленко //Грани. 1959, 42.
Отзывы о книгах
А. Твардовский. Поэмы //Вест. Ин., 1955, 15.
Вокруг света. №№ 1-12, 1954//7?ест. Ин., 1956, 18.
И. Эренбург. Оттепель, роман //Вест. Ин., 1956, 20.
Константин Паустовский. Избранное и Собрание сочинений, т. 1 // Вест. Ин., 1959,29.
Крокодил, журнал юмора и сатиры. №№ 1-30, 1957 //Вест. Ин. 1958, 26.
Новый мир, январь-июль 1954//7?ест. Ин., 1955, 16. С.
Василенко и В. Синельников. Устное поэтическое творчество русского народа// Вест. Ин. 1956, 19.
Boris Pasternak. Il dottor Zivago //Вест. Ин., 1958, 26.
«Я – человек русский»
От Баньоли, пригорода Неаполя, до врезавшейся в море острой косы Поццуоли весь берег густо усыпан купальными кабинками. По вечерам, когда спадает жара, вагоны трех ведущих сюда линий метро, трамвая и электрички выбрасывают крикливую толпу веселых купальщиков. Кабина стоит двести лир. Нам, баньольским дипийцам, такой расход не по карману. Да и к чему он, когда можно, выбрав пролет между кабинными поселками, спокойнейшим образом перелезть через ограду набережной, выбрать под нею подходящий плоский камень и, непринужденно расположившись на нем, пользоваться всеми морскими радостями абсолютно бесплатно. Даже интереснее: тут и медузы, тут и крабы, тут и настоящие неаполитанские лаццарони, которым американские туристы деньги платят за позирование перед фотоаппаратами.
А выкупавшись и постояв в позе Пушкина (по Айвазовскому), любуясь голубеющим вдали Капри, можно заглянуть и в прибрежную кафетерию. Поллитра кианти – шестьдесят лир, и сиди с ним весь вечер, слушай море, вопли осликов, песни бродячих певцов – ту Италию, которой ни в Риме, ни во Флоренции, ни в Милане уже не увидишь. Неаполитанский юг любит свое прошлое и не хочет с ним расставаться.
Сегодня воскресенье, и я с трудом нахожу место в набитом купальщиками кафе-поплавке. Купальный костюм имеет здесь все права гражданства; выпить чашечку густого кофе или глоток коньяку, а потом опять в голубую теплынь волны!
Музыкальных гастролеров тоже больше, чем в будни, и их репертуар разнообразнее. Сейчас вихрастый парень с гармонией, отдав должное традиции тягучей, как сироп «Санта Лючиа», заплатил современности навязчивым модным фокстротом, а потом заиграл «Катюшу». Это в порядке вещей: после войны «Катюша» успешно конкуррирует с устаревшей «Лючией», а «Стенька Разин» даже вытесняет «Стелла дель маре».
В вихрах парня что-то не итальянское и как-будто знакомое. Где я их видел? Разве вспомнишь это теперь, разве разыщешь этот кадр в прошедшей перед глазами калейдоскопической киноленте? Но знакомое… знакомое…
Парень закидывает за спину трехрядку и теперь к его правой руке маленькая гармошка, а левой он подносит к губам какой-то похожий на черную раковину снаряд. Гармошка взвивается кверху, стремительно опускается и начинает четко выговаривать:
Как по улице Варваринской
Шел-бежал мужик комаринский…
А раковина подсвистывает ей, как Соловей-разбойник:
Эх, боярыня ты Марковна,
У тебя ли шуба бархатна…
Бронзовый юноша-купальщик в трусах пытается вложиться в залихватский ритм фокстротной закачкой, но это не выходит и он начинает выколачивать чечетку босыми пятками. Мои соседи подстукивают пивными кружками. Песня русской беспредельной равнины яркою, пестрою лентою вьется над голубым волнистым заливом.
Парень обрывает лихой подсвист и гордо произносит:
– Jo sono homo meso! Я – русский человек!
Затерявшийся в калейдоскопе кадр выныривает из пестрого месива памяти и становится перед моими глазами.
– Алеша, – кричу я, – Алеша Пшик! Русский человек!
Декоративная часть вынырнувшего кадра очень далека от окружающей нас обстановки.
… Набитый беженцами товарный вагон. Посредине его – горящая печка; вокруг нее плотное, сбитое в войлок кольцо людского месива, а над ним, стоя на куче мешков, вот этот самый Алеша играет на этой самой гармошке ту же самую залихватскую песенку и покрикивает:
– Веселей! Жизни давай! Мы – русские люди!..
Алеша Фролов мой земляк по Ставрополю. У его тещи там домик на Подгорной улице. Но знали и звали там Алешу не Фроловым, а Пшиком. Таков был псевдоним его, эстрадного музыкального иллюзиониста, игравшего на гармониях, метлах, бутылках «рыковской», сиренах авто и каких-то совсем непонятных инструментах.
Вдруг разом происходят три события: вагон сотрясается на стрелке, дверь открывается сама собой, песня обрывается и Алеша орет со своей эстрады:
– Стой! Бабку потеряли!
Дальше крики, свистки, гудки, остановка маневрировавшего поезда и бабка, Алешина теща, сидящая на снегу и ругательски ругающая ни в чем неповинного Алешу.
– Чорт лупоглазый! Нашел время песни играть!
– Я – русский человек, мамаша, и без песни жить не могу…
– Чуть до смерти не убилась через твои, идола, песни… Чего суешься? И сама в вагон влезу!
Приехав в Киев, мы с Алешей потеряли друг друга, чтобы встретиться снова здесь, на берегу Неаполитанского залива. В причудливом узоре сплетаются в наши дни пути русских людей.
– Какой чорт занес
