Болеслав Прус - Кукла
- Тебе-то хорошо говорить, - возразил я, - ты мужчина, а главное, у тебя есть деньги... А она, бедняжка, сегодня уже лишилась всех своих уроков, вернее, сама отказалась от них. Чем же она теперь будет жить?
- Фью! - свистнул Вокульский и хлопнул себя по лбу. - Об этом я не подумал...
Он несколько раз прошелся по комнате (брови у него были нахмурены), наткнулся на стул, побарабанил пальцами по окну и вдруг подошел ко мне.
- Хорошо! - сказал он. - Ступай теперь к своим дамам, а я через час тоже приеду. Кажется, удастся кое-что сделать через пани Миллерову.
Я посмотрел на него с благоговением. У пани Миллеровой недавно умер муж, тоже галантерейный купец; ее магазин, капитал и кредит - все было в руках Вокульского. Я уже догадывался, как Стах собирается помочь пани Ставской.
Итак, я выскакиваю на улицу, прыг в пролетку, мчусь, как три паровоза, и быстрее ракеты влетаю к прелестной, благородной, несчастной, всеми покинутой пани Элене. Грудь мою распирает от радостных возгласов, и, раскрывая дверь, я хочу воскликнуть со смехом: "Чихать вам на все и на всех!" Вхожу - и веселости моей как не бывало.
Ибо прошу вообразить, что я увидел. В кухне - Марианна с обвязанной головой и вспухшей физиономией - несомненное доказательство, что она побывала в участке. Печь не топлена, обеденная посуда не мыта, самовар не поставлен, а вокруг пострадавшей сидят дворничиха, две прислуги и молочница - все с похоронными лицами.
Мороз продрал меня по коже, однако иду дальше, в гостиную.
Картина почти такая же. Посреди комнаты, в кресле, пани Мисевичова, тоже с обвязанной головой, подле нее пан Вирский, пани Вирская, хозяйка парижской прачечной, успевшая опять рассориться с баронессой, и еще несколько дам; все переговариваются вполголоса, зато сморкаются на целую октаву выше, чем при обычных обстоятельствах. В довершение всего вижу возле печки пани Ставскую: сидит бедняжка на табурете, белая как мел.
Словом, настроение похоронное, лица бледные или желтые, глаза заплаканные, носы красные. Одна Элюня кое-как держится: сидит за роялем со своей старой куколкой и время от времени ударяет по клавишам ее ручкой, приговаривая:
- Тише, Зосенька, тише... Не надо играть, у бабушки головка болит.
Добавьте сюда тусклый свет лампы, которая коптит, и... и... поднятые шторы, и вы поймете, что я почуствовал при этом.
Пани Мисевичова, увидев меня, залилась слезами - вероятно, из последних запасов.
- Ах, вы пришли, мой великодушный пан Жецкий? Не погнушались бедными женщинами, покрытыми позором! Ох, зачем же вы целуете мне руку! Несчастье преследует нашу семью... Недавно Людвика невесть в чем обвинили, а теперь пришел наш черед... Придется уехать отсюда хоть на край света... У меня под Ченстоховом сестра, там доживем мы остаток загубленной жизни...
Я шепнул Вирскому, чтобы он вежливо выпроводил гостей, и подошел к пани Ставской.
- Лучше бы мне умереть... - сказала она вместо приветствия.
Признаюсь, что, пробыв там несколько минут, я вконец обалдел. Я готов был поклясться, что пани Ставская, ее матушка и даже знакомые дамы действительно опозорены и всем нам остается только умереть. Мысль о смерти не мешала мне, однако, привернуть фитиль в лампе, от которой по всей комнате летали легчайшие, но очень черные хлопья сажи.
- Ну, сударыни мои, - вдруг поднялся Вирский, - пойдемте-ка отсюда, пану Жецкому надо поговорить с пани Ставской.
Гости, в которых сочувствие не ослабило любопытства, заявили, что и они не прочь участвовать в разговоре. Но Вирский принялся так размашисто подавать им салопы, что бедняжки растерялись и, перецеловав пани Ставскую, пани Мисевичову, Элюню и пани Вирскую (я думал, что они сейчас начнут целовать даже стулья), не только убрались сами, но вдобавок заставили и супругов Вирских уйти вместе с ними.
- Раз секрет, так секрет, - сказала самая бойкая из них. - Вам тут тоже делать нечего.
Последний приступ прощальных приветствий, соболезнований и поцелуев, и, наконец, вся ватага выкатилась вон, не преминув, однако, задержаться в дверях и на лестнице для обмена любезностями. Ах, бабы, бабы! Иногда я думаю, что господь для того и сотворил Еву, чтобы Адаму осточертело пребывание в раю.
И вот мы остались в семейном кругу, но гостиная настолько пропиталась копотью и грустью, что я сам потерял всякую энергию. Жалобным голосом попросил я у пани Ставской разрешения открыть форточку и с невольным упреком посоветовал ей, чтобы по крайней мере отныне она опускала шторы на окнах.
- Вы помните, - сказал я пани Мисевичовой, - я давно обращал ваше внимание на шторы? Если б они были опущены, пани Кшешовская не могла бы подсматривать за вами.
- Правильно, но кто же мог предположить? - вздохнула пани Мисевичова.
- Так уж нам суждено, - шепотом добавила пани Ставская.
Я уселся в кресло, стиснул пальцы так, что суставы затрещали, и со спокойствием отчаявшегося человека стал слушать сетования пани Мисевичовой о позоре, который вновь обрушился на их семью, о смерти, которая кладет конец людским страданиям, о нанковых панталонах блаженной памяти Мисевича и о множестве тому подобных вещей. Не прошло и часу, как я был глубоко убежден, что суд по делу о кукле завершится всеобщим самоубийством, причем я, испуская дух у ног пани Ставской, решусь наконец признаться ей в любви.
Вдруг кто-то громко позвонил у кухонных дверей.
- Околоточный! - воскликнула пани Мисевичова.
- Барыни принимают? - послышался чей-то уверенный голос, мигом вернувший мне бодрость.
- Вот и Вокульский, - сказал я пани Ставской и подкрутил ус.
На чудном личике пани Элены появился румянец, подобный бледно-розовому лепестку, упавшему на снег. Божественная женщина! О, почему я не Вокульский!.. Тогда бы...
Вошел Стах. Пани Элена поднялась ему навстречу.
- Вы нас не презираете? - спросила она сдавленным голосом.
Вокульский удивленно взглянул ей в глаза и... два раза, один за другим, - два раза, не сойти мне с этого места! - поцеловал ей руку. А как нежны были эти поцелуи, можно было судить по тому, что совсем не слышно было обычного в таких случаях чмоканья.
- Ах, вы пришли, великодушный пан Вокульский?.. Не погнушались несчастными женщинами, покрытыми позором! - завела, не знаю уж в который раз, свою приветственную речь пани Мисевичова.
- Простите, сударыни, - прервал ее Вокульский. - Ваше положение, конечно, не из приятных, но я не вижу причин впадать в отчаяние. Через две-три недели дело выяснится, и тогда придет время убиваться - только не вам, а этой сумасшедшей баронессе. Как поживаешь, Элюня? - прибавил он, целуя девочку.
Он говорил таким спокойным, уверенным тоном и держался так непринужденно, что пани Мисевичова перестала охать, а пани Ставская взглянула на меня немного бодрее.
- Что же нам делать, великодушный пан Вокульский, который не погнушался... - начала пани Мисевичова.
- Сейчас терпеливо ждать, - перебил Вокульский. - На суде доказать, что баронесса лжет, а затем возбудить против нее иск за клевету; и если ее засадят в тюрьму, пускай отсидит свой срок до последнего часа. Месяц тюремного заключения пойдет ей на пользу. Я уже говорил с адвокатом, завтра он явится к вам.
- Сам бог послал вас, пан Вокульский! - воскликнула пани Мисевичова уже вполне обычным голосом и сорвала с головы повязку.
- Я пришел к вам по более важному поводу, - обратился Стах к пани Ставской (как видно, ему, ослу этакому, не терпелось ее покинуть!). - Вы прекратили свои уроки?
- Да.
- Откажитесь от них раз и навсегда. Это работа тяжелая и невыгодная. Возьмитесь лучше за торговое дело.
- Я?
- Да, вы. Вы умеете считать?
- Я училась бухгалтерии... - еле слышно произнесла пани Ставская. Она почему-то так разволновалась, что должна была опуститься на стул.
- Отлично. Так вот, на меня свалился еще один магазин вместе с его владелицей, вдовой. Почти весь капитал этого предприятия принадлежит мне, поэтому я должен иметь там своего человека, предпочтительно женщину, принимая во внимание владелицу магазина. Итак, согласны ли вы пойти на место кассирши, с жалованьем... пока что семьдесят пять рублей в месяц?
- Ты слышишь, Элена? - И пани Мисевичова обернула к дочери лицо, выражавшее крайнюю степень удивления.
- Значит, вы доверили бы свою кассу мне, несмотря на то, что меня обвиняют... - пролепетала пани Ставская и вдруг разрыдалась.
Однако очень скоро обе дамы успокоились, а через полчаса мы все уже пили чай, мирно беседуя и смеясь...
И это сделал Вокульский! Другого такого на всем свете не найти! Как тут его не любить? Правда... и я, может быть, был бы не менее добрым, только мне не хватает для этого пустячка... полмиллиона рублей, которыми располагает милейший Стах.
Тотчас же после рождества я повел пани Ставскую в магазин Миллеровой, которая приняла новую кассиршу очень сердечно и полчаса мне рассказывала, какой Вокульский благородный, умный и красивый... Как он спас магазин от банкротства, а ее с детьми от нищеты и как хорошо бы такому человеку жениться.
