Современная комедия - Джон Голсуорси
– Несомненно, это одно из тех дел, которые как бы сами напрашиваются на мировую сделку.
– Вот именно, – сказал Сомс.
Тон, каким были сказаны эти слова, привлек внимание сэра Джемса.
– Вы уже делали шаги в этом направлении?
– Да, я испробовал все, вплоть до последнего средства.
– Простите, мистер Форсайт, но что вы считаете последним средством?
– Полторы тысячи фунтов, и обе стороны выражают сожаление. А они соглашаются на полторы тысячи, но требуют извинения в письменной форме.
Великий адвокат погладил подбородок.
– Вы им предлагали извинение в письменной форме без этих полутора тысяч?
– Нет.
– А я склонен вам это посоветовать. Мак-Гаун очень богат. А словечки в письмах оскорбительные. Ваше мнение, мистер Монт?
– Она еще более резко отозвалась о моей жене.
Сэр Джемс посмотрел на Николаса.
– Позвольте, я забыл – как именно?
– «Выскочка» и «охотница за знаменитостями», – коротко сказал Майкл.
Сэр Джемс покачал головой:
– «Безнравственная», «змея», «предательница», «лишена очарования» – вы думаете, это слабее?
– Это не вызывает смеха, сэр. А в свете считаются только с насмешками.
Сэр Джемс улыбнулся:
– Присяжные не великосветский салон, мистер Монт.
– Как бы там ни было, моя жена готова извиниться только в том случае, если и другая сторона выразит сожаление; и я нахожу, что она права.
Казалось, сэр Джемс Фоскиссон вздохнул свободнее.
– Теперь следует подумать, стоит ли использовать материал, представленный сыщиком. Если мы решим его использовать, то придется вызвать в качестве свидетелей швейцара и слуг… э-э… гм… мистера Кэрфью.
– Совершенно верно, – сказал Сомс. – Мы для того и собрались, чтобы решить этот вопрос.
Это прозвучало так, словно он сказал: «Объявляю конференцию открытой».
В течение пяти минут сэр Джемс молча просматривал донесение сыщика.
– Если это хотя бы частично подтвердится, – сказал он, – победа за нами.
Майкл отошел к окну. На деревьях уже появились крохотные почки; внизу на траве прихорашивались голуби. Донесся голос Сомса:
– Я забыл вам сказать, что они следят за моей дочерью. Конечно, ничего предосудительного она не делала, только навещала в отеле одного молодого американца, который опасно заболел.
– Навещала с моего согласия, – вставил Майкл, не отрываясь от окна.
– Можно будет его вызвать?
– Кажется, он сейчас в Борнмуте. Но он был влюблен в мисс Феррар.
Сэр Джемс повернулся к Сомсу.
– Если нельзя кончить дело миром, то лучше идти напролом. Думаю, что не следует ограничиваться вопросами о книгах, пьесе и клубах.
– Вы прочли эту сцену в «Прямодушном»? – осведомился Сомс. – И роман «Шпанская мушка»?
– Все это прекрасно, мистер Форсайт, но нельзя предвидеть, удовольствуются ли присяжные такого рода доказательствами.
Майкл отошел от окна.
– Меньше всего мне хотелось бы вторгаться в личную жизнь мисс Феррар, – сказал он. – Это отвратительно.
– Конечно. Но ведь вы хотите, чтобы я выиграл дело?
– Да, но не таким путем. Нельзя ли явиться в суд, ничего не говорить и уплатить деньги?
Сэр Джемс Фоскиссон улыбнулся и взглянул на Сомса; казалось, он хотел сказать: «Зачем, собственно, вы привели ко мне этого молодого человека?»
Но Сомс думал о другом.
– Слишком рискованно говорить об этом мистере Кэрфью. Если мы проиграем, это нам обойдется тысяч в двадцать. Кроме того, они, несомненно, притянут к допросу мою дочь, а этого я хочу избежать. Нельзя ли ограничиться походом на современную мораль?
Сэр Джемс Фоскиссон заерзал на стуле, зрачки его сузились, и он три раза чуть заметно кивнул.
– Когда разбирается дело? – спросил он «очень молодого» Николаса.
– Должно быть, в четверг, на будущей неделе. Судья – Брэн.
– Отлично. Мы с вами увидимся в понедельник. Всего хорошего.
Он откинулся на спинку стула и застыл. Сомс и Майкл не осмелились его тревожить. Они молча вышли на улицу, а «очень молодой» Николас остался поговорить с секретарем сэра Джемса. Дойдя до станции Темпль, Майкл сказал:
– Я зайду в редакцию «Аванпоста», сэр. Вы идете домой? Может быть, предупредите Флер?
Сомс кивнул. Ну конечно! Все неприятное приходится делать ему!
II
«Не намерен допустить»
В редакции «Аванпоста» мистер Блайт только что закончил разговор с одним из тех великих дельцов, которые производят такое глубокое впечатление на всех, с кем ведут конфиденциальную беседу. Если сэр Томас Локкит и не держал в своих руках всю британскую промышленность, то, во всяком случае, все склонны были так думать – до того безапелляционно и холодно излагал он свою точку зрения. Он считал, что страна снова должна занять на мировом рынке то положение, какое занимала до войны. Все зависит от угля – препятствием является вопрос о семичасовом рабочем дне: но они, промышленники, не намерены этого допустить. Надо во что бы то ни стало снизить себестоимость угля. Они не намерены допустить, чтобы Европа обходилась без английских товаров. Очень многим были известны убеждения сэра Томаса Локкита, но эти немногие почитали себя счастливыми.
Однако мистер Блайт грыз ногти и отплевывался.
– Кто это был, с седыми усами? – осведомился Майкл.
– Локкит. Он не намерен этого допустить.
– Да ну? – удивился Майкл.
– Совершенно ясно, Монт, что опасными людьми являются не политики, которые действуют во имя общего блага – иными словами, работают потихоньку, не спеша, – а именно эти крупные дельцы, преследующие свою личную выгоду. Уж они-то знают, чего хотят, и если дать им волю, погубят страну.
– Что они затевают? – спросил Майкл.
– В данный момент – ничего, но в воздухе пахнет грозой. По Локкиту можно судить, сколь вредна сила воли. Он не намерен допустить, чтобы кто-нибудь ему препятствовал. Он не прочь сломить рабочих и заставить их трудиться как негров. Но это не пройдет, это вызовет гражданскую войну. В общем – скучно. Если опять вспыхнет борьба между промышленниками и рабочими, как нам тогда проводить фоггартизм?
– Я думал о положении страны, – сказал Майкл. – Как по-вашему, Блайт, не строим ли мы воздушные замки? Какой смысл убеждать человека, потерявшего одно легкое, что оно ему необходимо?
Мистер Блайт надул одну щеку.
– Да, – сказал он, – сто лет – от битвы при Ватерлоо до войны – страна жила спокойно; ее образ действий так устоялся, она так закоснела в своих привычках, что теперь все – и редакторы, и политики, и дельцы – способны мыслить только в плане индустриализации. За эти сто спокойных лет центр тяжести в стране переместился, и потребуется еще пятьдесят спокойных лет, чтобы она пришла в равновесие. Горе в том, что этих пятидесяти лет нам не видать. Какая ни на есть заваруха – война с Турцией или Россией, беспорядки в Индии, внутренние трения, не говоря уже о новом мировом пожаре, – и все наши планы летят к черту. Мы попали в беспокойную полосу истории, и знаем это, вот и живем со дня на день.
– Ну и что же? – мрачно сказал Майкл, вспоминая разговоры с министром в Липпинг-холле.
Мистер Блайт
