Богова делянка - Луис Бромфилд
Все понеслось стремглав, вдруг, как случалось всякий раз, когда от кого-нибудь по фамилии Сарторис или Миллард на таком расстоянии, с которого видишь, слышишь или обоняешь, оказывался янки, будто янки — не люди, не убеждения и не манеры даже, а какая-то глубокая лощина, пропасть, в которую, стоило Бабушке, Ринго или мне оказаться поблизости, нас всякий раз затягивало со всеми потрохами. За деревьями, высоко в небе стояло спокойное, ярко-розовое зарево, освещавшее реку, и теперь мы смогли отчетливо разглядеть и поток ниггеров, путь которому на мост преграждал кавалерийский отряд, и реку, похожую на розовое стекло, под изящной аркой моста, по которому как раз проходил хвост колонны янки. Силуэты их крошечных фигурок, бежавших поверху над безмятежной водой; помню между штыков вперемежку головы лошадей и мулов и задранные кверху дула пушек, медленно проносившиеся по воздуху, спокойному и розовому, словно передергиваемые вдоль бельевой веревки прищепки из тростника, и повсюду: на берегу, и вверх, и вниз по реке — пение, над которым высоко и тонко взмывали женские голоса: «Слава! Слава! Аллилуйя!»
Теперь уже началась свалка; лошади вставали на дыбы, напирали на них; солдаты били их ножнами, не подпуская к мосту, где начали переправляться последние отряды пехоты; внезапно рядом с повозкой очутился офицер, державший за рукоятку свою саблю в ножнах, словно палку, он уцепился за повозку и что-то нам кричал. Не знаю, откуда он взялся, как он вообще пробрался к нам, но оно было рядом, его белое, маленькое, с непокрытой головой и открытым ртом, небритое личико, по которому стекала струйка крови.
— Назад! — истошно орал он. — Назад! Мы сейчас взорвем мост! — орал он прямо Бабушке в лицо, в то время как она, в сбившейся набок шляпе миссис Компсон, не более чем в ярде от личика янки, в ответ кричала:
— Мне нужно мое серебро! Я теща Джона Сарториса! Пошлите ко мне полковника Дика!
Потом, в самый разгар всех этих воплей и сыпавшихся на головы ниггеров ударов сабельных ножен, офицер-янки со своим маленьким, окровавленным, пронзительным личиком исчез. Не знаю, куда он делся, равно как не знаю, откуда он взялся: просто пропал, по-прежнему продолжая держаться за повозку и молотить вокруг саблей, а потом там уже очутилась Друсилла на Боболинке; она держала за недоуздок нашу левую лошадь, стараясь повернуть повозку боком. Я попытался спрыгнуть, чтобы помочь ей.
— Оставайся в фургоне, — сказала она. Не крикнула, просто сказала: — Возьми вожжи и разверни лошадей.
Развернув повозку боком, мы остановились. Потом мне на миг почудилось, что мы едем задом, пока не увидел я, что это ниггеры движутся. Потом я увидел, что кавалерийский заслон прорван; увидел, как вся толпа целиком — и лошади, и солдаты, и сабли, и ниггеры — хлынула к мосту, будто прорвало плотину, и катилась чистых десять секунд после прохода последних пехотинцев. А потом мост исчез. Я смотрел прямо на него и видел свободное пространство между пехотой и волной ниггеров и кавалеристов, которые соединяла в воздухе над водой тонкая, пустая нить моста; потом — яркая вспышка, и я почувствовал, как у меня засосало внутри и порыв ветра ударил в затылок. Я совсем ничего не слышал. Просто сидел в повозке с чудным звоном в ушах и чудным вкусом во рту, наблюдая, как плывут в воздухе, над водой игрушечные человечки, лошадки и обломки досок. Только я совсем ничего не слышал, даже не слышал кузину Друсиллу. Теперь она прямо у самой повозки находилась, наклонилась к нам с резко и широко раскрытым ртом, а из него — абсолютно никакого звука.
— Что? — говорю я.
— Оставайтесь в фургоне.
— Мне тебя не слышно! — говорю я. Так я сказал, так я подумал; даже и тогда до меня еще не дошло, что повозка опять двинулась. Но потом дошло; казалось, будто от нас и до самой реки перевернулась и вздыбилась земля, стремительно помчавшая нас вниз, к воде; мы сидим в повозке и стремительно мчим туда, к воде, влекомые другой рекой — рекой лиц, не способных ни видеть, ни внимать. Кузина Друсилла опять держала под уздцы нашу левую лошадь, я тянул вожжи, а Бабушка, стоя в повозке, лупила по лицам зонтиком миссис Компсон, и тут эта дохлая уздечка лопнула и осталась в руке кузины Друсиллы.
— С дороги! — вскричал я. — Повозка выплывет.
— Да, — сказала она, — выплывет. Только сидите там, и все. Смотри за тетей Розой и за Ринго.
— Ладно, — сказал я.
Потом она исчезла. Нас пронесло мимо нее; она сидела, наклонясь к голове Боболинка, беседуя с ним и трепля его по щеке, крепко натянув поводья, и исчезла. Может, потом берег и в самом деле обвалился. Не знаю. Я не понял даже, что мы уже очутились в реке. Просто словно из-под повозки и из-под всех тех лиц ушла земля, и все медленно устремились вниз, лица с незрячими глазами и открытыми ртами обращены вверх, руки воздеты к небесам. Высоко в воздухе за рекой я заметил утес с огромным костром, быстро уходивший вбок; потом повозку развернуло, и потом из-под орущих лиц всплыла, блестя, мертвая лошадь и снова медленно погрузилась в воду точь-в-точь как нырнувшая за кормом рыба, поперек ее крупа, лишь на одном стремени висел человек в черном мундире, и тут я сообразил, что мундир синий, только мокрый. В это время они уже кричали, и я чувствовал, как дно повозки кренится и скользит, когда они хватаются за нее. Бабушка теперь стояла на коленях рядом со мной и била по орущим лицам зонтиком миссис Компсон. А сзади нас они все спускались и спускались по откосу в реку — и пели.
3
Патруль янки помог нам с Ринго обрезать упряжь, чтоб освободиться от утонувших лошадей и вытащить повозку на берег. Мы до тех пор брызгали водой Бабушке в лицо, пока она не пришла в себя; янки скрепили веревками упряжь и впрягли двух своих лошадей. Дорога поверху тянулась над самым обрывом, и виднелись костры вдоль всего берега. За рекой все еще пели, но теперь стало спокойнее. На этой стороне, вдоль крутого обрыва по-прежнему, однако, разъезжали конные патрули, а внизу, у воды, где горели костры, размещались подразделения пехоты. Потом мы поехали среди тянувшихся рядами палаток; Бабушка лежала насупротив, и тут я увидел ее лицо: белое и неподвижное, с закрытыми глазами. Она выглядела
