Богова делянка - Луис Бромфилд
— Друсилла, — сказала тетя Луиза, — ты не поедешь туда ни завтра, ни в какой другой день.
— Мост собираются заминировать и взорвать, когда пройдет армия, — сказала кузина Друсилла. — Никто не знает, что они тогда станут делать.
— Но мы не можем отвечать за это, — сказала тетя Луиза. — Янки сами тут виноваты — пусть сами и расплачиваются.
— Эти негры — не янки, мама, — сказала кузина Друсилла. — По крайней мере там будет еще один человек, который тоже не янки. — Она взглянула на Бабушку. — Четверо, считая Байярда и Ринго.
Тетя Луиза посмотрела на Бабушку.
— Роза, ты не поедешь. Я запрещаю. Джон поблагодарит меня за это.
— По моему разумению, я поеду, — сказала Бабушка. — Во всяком случае, мне нужно отыскать серебро.
— И мулов, — добавил Ринго, — об них не забывайте. Да вы об Баушке не беспокойтесь. Коли решит, чего ей там надо, так постоит секунд десять на коленках и расскажет господу, чего наметила, а потом встанет и сделает. А те, каким это не нравится, прочь с дороги — не то задавит. Но вот железная дорога-то…
— А теперь, по моему разумению, пошли-ка все мы лучше спать, — сказала Бабушка.
Но сразу мы не легли. Мне тоже нужно было послушать про железную дорогу; наверно, больше от необходимости держаться наравне с Ринго (или даже впереди него, так как я видел железную дорогу, когда она была железной дорогой, а он нет), чем от мальчишеского пристрастия к дыму, ярости, скорости, грому. Мы сидели там, в этой хижине рабов, разделенной, как и хижина Лувинии у нас дома, на две половины подвешенным к потолку стеганым одеялом, за которым уже улеглись тетя Луиза и Бабушка и должен бы лежать также, если б не получил на сегодня освобождения, и кузен Денни, который тоже слушал, хотя ему не было никакой необходимости слушать все это снова, раз он там был и видел, как оно случилось; …мы, мы с Ринго сидели там и слушали кузину Друсиллу, уставясь друг на друга с одним и тем же поражавшим и недоуменным вопросом: где мы находились в тот миг? Чем могли заниматься, даже за сотню миль отсюда, чтобы не почувствовать, не ощутить, не замереть и в ужасе и трепете не переглянуться, когда совершалось такое? Потому что в этом для нас и была суть. Мы с Ринго видели янки; в одного сами стреляли; затаясь, точно две крысы, мы слышали, как Бабушка, безоружная и даже не подымаясь с кресла, выпроводила из Библиотеки и обратила в бегство целый их полк. И мы слышали о сражениях и о том, как воюют, и видели тех, кто там участвовал, не только Отца, когда он, не предупредив, один-два раза в год появлялся на своем сильном исхудалом коне из-за гряды облаков, которая, как был уверен Ринго, и есть Теннесси, но также и других людей видели, которые вправду возвращались домой без руки или ноги. Но в том-то и суть: люди теряли руки и ноги на лесопилках; молодым и мальчишкам старики рассказывали о войнах задолго до того, как те научатся записывать их рассказы, и откуда взяться такому настырному, чтоб въедливо уяснял все где и когда в пространстве и во времени, кому интересоваться или настаивать: «Послушай, дед, скажи по правде: ты сам видел это? Ты впрямь там был?» Потому что войны — это войны: тот же самый взрывчатый порох, когда есть порох, те же самые удары железом, когда пороха нет, — одна сказка, один сказ, такой же, как в будущем, такой же, как о прошлом. Да, мы знали, идет война; нам пришлось в это поверить, точно так же, как в то, что та жизнь, которую мы вели последние три года, зовется страданием и лишениями. Однако у нас не было никаких подтверждений. По-настоящему говоря, даже хуже, чем никаких подтверждений: в лицо нам, видевшим, как возвращался домой Отец и другие тоже, пешком, словно бродяги, или же на лошадях, пригодных лишь на корм воронью, сами в выцветших и залатанных (а то и явно краденых) одеяниях, и перед нами — ни флагов, ни барабанов, а позади — не наберется и двух способных шагать в ногу, возвращались в мундирах, не осиянных блеском золотых позументов, и с ножнами, в которых никакой клинок не обрел покоя, по-настоящему чуть ли не украдкой пробирались домой, чтобы провести там два, три, а то и семь дней, занимаясь делами, которые не только не овеяны славой (пахали землю, чинили заборы, били скот для коптильни) и в которых они и навыка не имели, но самая необходимость которых была плодом занятий на стороне, от которых — по возвращении — не сохранялось никаких подтверждений, — занимаясь делами, в самом неуклюжем исполнении которых все существо Отца, казалось (нам, нам с Ринго казалось), излучало какое-то извиняющееся смирение, будто он говорил: «Верьте мне, мальчики; поверьте моему слову: не важно, как это выглядит, но есть за этим другое. Подтвердить мне нечем — придется вам просто поверить»; так нам в лицо был брошен сам жалкий и неотвратимый лик подтверждения. И надо же, потом все это произошло там, где мы бы могли быть и видеть, но не были: и была то не какая-нибудь атака-контратака провонявшей потом кавалерии, таких полно во всех военных рассказах, не громыхание пушек, которые, галопом подкатившись и развернувшись, садят и садят по созданному ими самими из земли и пламени зловещему, где прислугой демоны, аду, который распознают даже дети, и не расстроенные ряды изможденной, надсадно орущей пехоты под изодранным флагом — непременная часть игры в солдатики. А вот что: провал во времени, промежуток, когда под истаивающей яростью дыма и под жалкие выкрики замерли, расположившись амфитеатром вокруг поля битвы, раскорячившиеся по-лягушечьи пушки, и тяжело дышащие люди, и дрожащие кони, позволив тянувшейся к этому времени уже три года печальной истории отлиться в одно неотвратимое мгновение, завершиться неотвратимым гамбитом не посредством двух полков, или двух батарей, или даже двух генералов, а двух локомотивов.
Кузина Друсилла рассказывала, а мы сидели в хижине, пахнувшей свежей побелкой и даже (все еще капельку) неграми. Наверное, она назвала нам причину (сама она, несомненно, знала), какой стратегической цели, какой отчаянной ставке, не спасения ради — на него не осталось надежды, — ради хотя бы отсрочки, это должно было послужить. Но для нас причина значения не имела. Про нее мы не слышали, просто не слушали, мы сидели в хижине и
