Богова делянка - Луис Бромфилд
— А это чего? — кричал он. — Это чего?
— То, на чем он ездит! — кричал кузен Денни.
— Ты хочешь сказать, ему, что ли, нужно взойти сюда и вертеться по деревьям, как белка? — закричал Ринго. Потом мы все трое сразу услышали лошадь, мы едва успели оглянуться, как на дорогу из-за деревьев выскочил Боболинк, перемахнул через полотно и вновь птицей скрылся среди деревьев, на нем верхом в мужской посадке кузина Друсилла, сидевшая легко и прямо, как ивовый прутик на ветру. Говорили, что она лучшая наездница во всей округе.
— Это Дру! — завопил кузен Денни. — Пошли! Она ездила на реку поглядеть на ниггеров! Пошли!
Они с Ринго опять пустились бегом, и, когда я проходил мимо труб, как раз вбежали в конюшню. Когда вошел я, кузина Друсилла уже расседлала Боболинка и растирала его мешковиной. Кузен Денни все вопил:
— Что ты видела? Что они делают?
— Дома об этом расскажу, — сказала кузина Друсилла. Тут она увидела меня. Она была невысока; все дело в том, как она стояла и ходила. Лучшая наездница во всей округе. В брюках, как мужчина. Когда мы с Бабушкой были здесь в то рождество перед самой войной, Гэвин Брекбридж только что подарил ей Боболинка; с Гэвином она смотрелась прекрасно, так что и без всякого Джингуса можно было сказать, что это самая красивая пара на всю Алабаму, и на Миссисипи в придачу. Но Гэвин погиб под Шайло, и они не поженились. Она подошла и положила мне на плечо руку.
— Привет, — сказала она. — Привет, Джон Сарторис. — Она посмотрела на Ринго. — А это Ринго?
— Говорят, что так, — сказал Ринго. — А чего там с железной дорогой-то?
— Ну, как вы? — спросила Друсилла.
— Я? Да ничего, помаленьку, — сказал Ринго. — А чего там с железной дорогой-то?
— И об этом я вечером расскажу вам, — сказала Друсилла.
— Давай я закончу, что надо, с Боболинком, — предложил я.
— Ты? — Она пошла к голове Боболинка. — Постоишь спокойно у кузена Байярда, дружище? Тогда увидимся дома, — сказала она нам и вышла.
— Когда приходили янки, небось пришлось здорово упрятать такого вот коня, — сказал Ринго.
— Коня? — переспросил кузен Денни. — Теперь уж ни одному из этих окаянных янки больше не взбредет в голову связываться с конем Дру. — Сейчас он не вопил, но довольно скоро завопил опять. — Как приехали они, чтоб сжечь дом, Дру схватила револьвер и прибежала сюда — в воскресном платье была, — а они прямо за ней. Вбегает и прыгает прямо Боболинку на спину, не седлавши, даже не дожидаясь, пока уздечку наденут, а один стал прямо в дверях и кричит: «Стой!», а Дру ему: «Прочь с дороги, не то растопчу!», а он все кричит: «Стой! Стой!», и пистолет тоже вытащил, — теперь кузен Денни вопил вовсю, — а Дру наклонилась и говорит Боболинку на ухо: «Убей его, Боб», — янки только-только успел отскочить. В усадьбе их тоже полно было, Дру остановила Боболинка, спрыгнула на землю в своем воскресном платье, приставила револьвер Боболинку к уху и говорит: «Я не могу вас всех перестрелять — пуль не хватит, да и все равно не будет никакого толку, но на лошадь мне понадобится не больше одного выстрела — так, значит, что из двух?» Тогда они сожгли дом и уехали. — Теперь он вопил вовсю, а Ринго уставился на него так, что глаза с лица Ринго можно было бы стащить, подцепив палкой. — Ну же! — кричал кузен Денни. — Давайте пойдем послушаем про этих ниггеров, которые на реке!
— Я и так всю жизнь слушал про ниггеров, — сказал Ринго. — Мне б про железную дорогу послушать.
Когда мы пришли домой, кузина Друсилла уже рассказывала, главным образом Бабушке, хотя и не про железную дорогу. Волосы у нее были острижены коротко, похоже на Отцовы, который рассказывал Бабушке, как он и его люди подстригали друг друга штыком. Она была загорелая, и руки у нее были твердые и поцарапанные, как у работящего мужчины. Говорила она главным образом Бабушке.
— Они начали проходить вон по той дороге — дом еще горел. Мы не могли их сосчитать: мужчины и женщины, которые несли детей, не умевших ходить, и старики и старухи, которым бы сидеть дома и дожидаться смерти. Они пели, шли по дороге и пели, даже не глядя по сторонам! Два дня пыль не могла сесть, потому что всю ту ночь они шли и шли; мы сидели и слушали их, а на следующее утро по всей дороге каждые несколько ярдов попадались старики, которые больше не могли поспевать за всеми, они сидели, или лежали, или даже ползли, призывая тех на помощь; но те — молодые, сильные — не останавливались, даже не глядели на них. Наверно, просто даже не слышали, не видели их. «Идем на Иордан, — говорили они мне. — Перейдем Иордан».
— Вот и Луш то же сказал, — сказала Бабушка. — Что генерал Шерман отведет их всех на Иордан.
— Да, — рассказывала дальше кузина Друсилла. — Река. Там они остановились; сами словно тоже река, которую перегородили плотиной. Янки целый кавалерийский отряд бросили на то, чтоб удерживать их, пока строится мост для переправы пехоты и артиллерии; с ними все ничего, пока не доберутся туда и не увидят или не почуют воду. Тогда они совсем сходят с ума. Не дерутся, а вроде бы даже и не видят ни теснящих их лошадей, ни ножен, осыпающих их ударами; вроде ничего не видят, кроме воды и того берега. Не разъяряются, не дерутся; просто поют, мужчины, женщины, дети, выводят песнопения и пытаются пробраться к недостроенному мосту или даже просто к воде, а кавалерия бьет их ножнами сабель, отгоняя назад. Не знаю, сколько они уже не ели; кто знает хотя бы, сколько прошли некоторые из них. Они просто идут мимо, без еды, без всего, в том виде, в каком снялись с места, бросив все, чем там ни занимались, когда этот дух, или голос, или что там еще, велел им идти. На день остановятся и отдыхают в лесу; потом, ночью, снова пускаются в путь. Один там офицер, майор, удосужился наконец разглядеть, что я не из его отряда, так он говорит: «Не могли бы вы с ними что-нибудь поделать? Обещайте им что угодно, лишь бы вернулись по домам». Но они как бы и не видели меня и не слышали, что говорю; существует только вода и только берег на той стороне. Да
