Болеслав Прус - Кукла
- Вы скоро уезжаете?
- О нет! Я здесь еще побуду.
- Я вижу, Париж очаровал вас! - улыбнулась баронесса. - Он еще больше понравится вам из окон моей гостиной. Я принимаю ежедневно по вечерам.
Они распрощались, оба весьма довольные - баронесса деньгами своего клиента, а Вокульский тем, что убил двух зайцев сразу: исполнил совет Сузина и просьбу Жецкого.
Теперь Вокульский оказался в Париже совсем один и без всяких определенных занятий. Он снова посещал выставку, театры, незнакомые улицы, не осмотренные еще залы музеев... Снова и снова восхищался огромной творческой силой Франции, стройной системой архитектуры и жизни двухмиллионного города, дивился влиянию мягкого климата на ускоренное развитие цивилизации... Снова пил коньяк, ел дорогие кушанья или играл в карты у баронессы, причем всегда проигрывал...
Такое времяпрепровождение изнуряло его, но не давало ни капельки радости. Часы тянулись, как сутки, дни казались бесконечными, ночи не приносили спокойного сна. Правда, спал он крепко, без всяких сновидений, тяжелых или приятных, но и в забытьи не мог избавиться от чувства какой-то смутной горечи, в которой душа его тонула, не находя ни дна, ни берегов.
- Дайте же мне какую-нибудь цель... либо пошлите смерть! - иногда говорил он, глядя в небо. И через минуту сам смеялся над собой.
"К кому я обращаюсь? Кто услышит меня на игрище слепых сил, жертвой которых я стал? Что за проклятая участь - ни к чему не привязаться, ничего не хотеть и все понимать!.."
Перед ним вставало видение некоего космического механизма, который выбрасывает все новые солнца, новые планеты, новые виды животных и новые народы, людей и сердца, раздираемые фуриями: надеждой, любовью и страданием. Которая же из них всего кровожаднее? Не страдание, ибо оно по крайней мере не лжет. Увы, то надежда, которая сбрасывает человека тем ниже, чем выше его вознесла... То любовь, пестрая бабочка, одно крылышко которой зовется сомнением, а другое - обманом...
- Все равно, - бормотал он. - Если уж наш удел одурманивать себя чем-нибудь - давайте одурманиваться чем попало. Но чем же?..
Тогда из темной бездны, именуемой природой, возникали перед ним две звезды: одна - бледная, но сиявшая ровным светом, - Гейст и его металлы; другая - вспыхивавшая, как солнце, и вдруг угасавшая совсем, - она...
"Что тут выбрать? - думал он. - Когда одно сомнительно, а другое недоступно и ненадежно? Да, ненадежно, потому что, если когда-нибудь я даже добьюсь ее, - разве я ей поверю? Разве я смогу ей поверить?.."
В то же время он чуствовал, что приближается момент решительной схватки между его рассудком и сердцем. Рассудок влек его к Гейсту, а сердце - в Варшаву. Он чуствовал, что не сегодня-завтра придется выбирать: либо тяжкий труд, ведущий к невиданной славе, либо пламенная страсть, которая сулила ему разве только одно: сжечь его дотла.
"А если и то и другое - только обман, как тот совок для угля или платочек весом в сто фунтов?.."
Он еще раз пошел к магнетизеру Пальмиери и, уплатив причитающиеся двадцать франков за прием, стал задавать ему вопросы:
- Итак, вы утверждаете, что меня нельзя замагнетизировать?
- Как это нельзя! - возмутился Пальмиери. - Нельзя сразу, потому что вы не годитесь в медиумы. Но из вас можно сделать медиума если не за несколько месяцев, то за несколько лет.
"Значит, несомненно, Гейст не обманул меня", - подумал Вокульский и прибавил вслух:
- Скажите, профессор, может ли женщина замагнетизировать человека?
- Не только женщина, но даже дерево, дверная ручка, вода - словом, всякий предмет, которому магнетизер передаст свою волю. Я могу замагнетизировать своих медиумов даже посредством булавки. Я говорю им: "Я переливаю в эту булавку свой флюид, и вы заснете, как только посмотрите на нее". Тем легче мне передать свою силу внушения какой-нибудь женщине. Разумеется, в том случае, если магнетизируемая особа окажется медиумом.
- И в таком случае я привязался бы к этой женщине, как ваш медиум к совку для угля?
- Совершенно верно, - ответил Пальмиери, посматривая на часы.
Вокульский ушел от него и побрел по улицам, размышляя:
"Относительно Гейста я почти убежден, что он не обманул меня посредством магнетизма, - для этого попросту не было времени. Но что касается панны Изабеллы, я не уверен, не таким ли именно способом опутала она меня своими чарами. Времени у нее было достаточно. Однако... кто же превратил меня в ее медиума?"
По мере того как он сравнивал свою любовь к панне Изабелле с любовью большинства мужчин к большинству женщин, собственное его чувство казалось ему все более противоестественным. Возможно ли влюбиться с первого взгляда? Возможно ли сходить с ума по женщине, которую видишь раз в несколько месяцев и при этом неизменно убеждаешься, что она не расположена к тебе?
- Что ж! - пробормотал он. - Именно благодаря редким встречам она мне и кажется идеалом. Имей я случай узнать ее ближе, я, может быть, давно бы разочаровался?
Его удивляло, что не было никаких вестей от Гейста.
"Неужто ученый химик взял у меня триста франков и исчез? - подумал он, но тут же сам устыдился своих подозрений. - А вдруг он заболел?"
Он нанял фиакр и поехал по указанному Гейстом адресу, куда-то далеко, за заставу, в окрестности Шарантона.
Наконец фиакр остановился перед каменной оградой; за нею виднелась крыша и верхняя часть окон.
Выйдя из экипажа, Вокульский разыскал железную калитку, возле которой висел молоток. Он несколько раз постучал, калитка вдруг распахнулась, и Вокульский вошел во двор.
Дом был двухэтажный, очень старый; об этом говорили покрытые плесенью стены и запыленные окна с кое-где выбитыми стеклами. Посредине фасада находилась дверь, к которой вело несколько каменных, обвалившихся ступенек.
Калитка, глухо хлопнув, закрылась, но нигде не видно было отворившего ее привратника. Вокульский в недоумении и растерянности остановился посреди двора. Вдруг в окне второго этажа появилась голова в красном колпаке, и знакомый голос воскликнул:
- Вы ли это, мсье Сюзэн? Здравствуйте!
Голова тотчас же исчезла, однако открытая форточка свидетельствовала, что это не был обман зрения. Через несколько минут со скрипом отворилась входная дверь, и на пороге ее показался Гейст. На нем были рваные синие брюки, деревянные сандалии и грязная фланелевая блуза.
- Поздравьте меня, мсье Сюзэн! - заговорил Гейст. - Я сбыл свое взрывчатое вещество англо-американской компании и, по-моему, на выгодных условиях. Сто пятьдесят тысяч франков вперед и двадцать пять сантимов с каждого проданного килограмма.
- Ну, теперь вы, наверное, забросите свои металлы, - усмехнулся Вокульский.
Гейст взглянул на него со снисходительным пренебрежением.
- Теперь, - возразил он, - положение мое настолько изменилось, что несколько лет я могу обойтись без богатого компаньона. А что до металлов, то как раз сейчас я работаю над ними. Поглядите!
Он отворил дверь из коридора налево. Вокульский вошел в просторный квадратный зал, где было очень холодно. Посреди зала стоял огромный цилиндр, похожий на чан; его стальные стенки толщиною примерно в локоть были в нескольких местах перехвачены мощными обручами. К крышке цилиндра были прикреплены какие-то приборы: один представлял собой что-то вроде предохранительного клапана, время от времени из-под него вырывалось облачко пара, быстро расплывавшееся в воздухе; другой - напоминал манометр с непрестанно колеблющейся стрелкой.
- Паровой котел? - спросил Вокульский. - А почему стенки такие толстые?
- Притроньтесь-ка, - отвечал Гейст.
Вокульский притронулся и вскрикнул от боли. На пальцах у него вздулись пузыри, но он не обжег руки, а обморозил. Чан был нестерпимо холодный, что, впрочем, сказывалось и на температуре воздуха.
- Шестьсот атмосфер внутреннего давления, - заметил Гейст, не обращая внимания на неприятность, случившуюся с Вокульским; тот даже вздрогнул, услышав эту цифру.
- Вулкан! - шепнул он.
- Потому-то, дружок, я и уговаривал тебя идти ко мне работать, возразил Гейст, - сам видишь, долго ли тут до беды... Идем-ка наверх...
- Вы оставляете котел без присмотра?
- О, при этой работе няньки не требуются; все делается само собой, никаких сюрпризов не может быть.
Они поднялись наверх и оказались в большой комнате с четырьмя окнами. Главной мебелью здесь были столы, буквально заваленные ретортами, тиглями и всяческими пробирками, стеклянными, фарфоровыми и даже оловянными и медными. На полу, под столами и по углам, лежало штук двадцать артиллерийских снарядов, некоторые были с трещинами. Под окнами стояли ванночки, каменные и медные, с жидкостями разных цветов. Вдоль одной из стен тянулась длинная скамья, или топчан, а на нем - огромная электрическая батарея.
Обернувшись, Вокульский заметил у самых дверей железный, вделанный в стену шкаф, кровать, покрытую рваным одеялом, из которого вылезала грязная вата, у окна - столик с бумагами, а возле него - кожаное кресло, потрескавшееся и вытертое.
