Богова делянка - Луис Бромфилд
— Поди помоги им, — сказала Бабушка, даже не оглянувшись. — Помни, Джоби стареет.
Мы погрузили сундук на повозку вместе с мушкетом, корзинкой с провизией и нашим постельным бельем, взобрались сами: Бабушка уселась на козлах рядом с Джоби, капор точь-в-точь на самой макушке, и раскрыла зонтик, хотя роса еще и не начинала падать. Тронулись. К этому времени Луш исчез, но Лувиния все еще стояла в конце галереи в старой Отцовой шляпе поверх головной повязки. Потом я бросил оглядываться, хотя и чувствовал, что сидевший рядом со мной на сундуке Ринго оборачивается каждые несколько ярдов, даже когда миновали ворота и поехали по дороге к городу. Потом доехали до того поворота, где прошлым летом видели сержанта-янки на резвом коне.
— Теперь не видать, — сказал Ринго. — До свиданья, Сарторис, здорово, Мемфис!
Солнце только-только вставало, когда показался Джефферсон; мы проехали мимо расположившегося биваком на выгоне, близ дороги, эскадрона; кавалеристы завтракали. Теперь форма у них была не серая, почти что цвета мертвых листьев, у некоторых и вовсе не было формы; один помахал нам кастрюлькой с длинной ручкой — так на нем были синие штаны янки с желтыми кавалерийскими лампасами, какие носил дома прошлым летом Отец.
— Эй, Миссисипи, — крикнул он. — Урра-с, за Арканзас!
Мы оставили Бабушку у миссис Компсон — пусть попрощается и попросит наезжать иногда к нам присматривать за цветами. Потом мы с Ринго поехали в лавку и как раз выходили оттуда с мешком соли, когда на площади показался и, прихрамывая, заковылял через нее, вопя и размахивая палкой, Дядя Бак Маккаслин, а за ним — капитан того эскадрона, что завтракал на лугу, когда мы проезжали. Их было двое, Маккаслинов, хочу я сказать: Амодеус и Теофилус, близнецы, только кроме них самих, все называли их Бак и Бадди. Были они холостяками и имели большую плантацию в пойме, милях в пятнадцати от города. На ней стоял большой дом в колониальном стиле, который построил их отец и который, когда они получили его в наследство, все еще оставался, как говорили, одним из прекраснейших в стране. Но теперь уже того не скажешь, потому что Дяди Бак и Бадди не жили в нем. С тех пор как умер их отец, они в нем не жили. А жили, да еще с дюжиной собак, в бревенчатом доме из двух комнат, а в господском держали ниггеров. Теперь в нем не сохранилось ни одного окна, и ребенок мог шпилькой открыть любой замок, но каждую ночь, когда ниггеры возвращались с полей, Дядя Бак или Дядя Бадди загоняли их в дом и запирали дверь на ключ величиной с кавалерийский пистолет; наверно, они долго еще продолжали щелкать запором парадной двери после того, как задами сбегал последний ниггер. Поговаривали, Дяди Бак и Бад знают про то, и ниггеры знают, что они знают, только у них была вроде как игра с определенными правилами: ни один из них, ни Дядя Бак, ни Дядя Бад, не имел права подглядывать из-за угла по другую сторону дома, пока второй запирал дверь, ни один из ниггеров — убегать так, чтобы могли увидеть по какой-то непредвиденной случайности, или же убегать в какое-то иное время; говорили даже, что те, которые не смогли убежать, пока запиралась дверь, добровольно считали, что находятся взаперти до следующего вечера. Потом вешали ключ на гвоздь у двери и отправлялись к себе, в маленький домик, где было полно собак, ужинали и играли один на один в покер; и еще говорили, что ни один человек во всем штате или вверх и вниз по Реке не осмелился бы играть с ними, даже хотя они и не жульничали, зато уж как они играли между собой, ставя друг против друга за единый ход ниггеров и фургоны хлопка, так сам господь бог мог выдержать против одного из них, а против двоих даже он спустил бы последнюю рубашку.
Но это еще не все, что относится к Дяде Баку и Дяде Баду. Отец говорил, что они опередили свое время; не только исповедовали такие идеи насчет социальных отношений, название для которых подберут, может, лет через пятьдесят после того, как оба они умрут, говорил он, но и осуществляли их на практике. Идеи эти касались земли. Земля, считали они, не принадлежит людям, это люди принадлежат земле, и земля позволяет им жить на ней и ее плодами позволяет пользоваться лишь до той поры, пока они правильно ведут себя, а если поведут себя неправильно, она стряхнет их с себя, как собака стряхивает блох. У них была своя бухгалтерия, еще более запутанная, чем карточные расчеты друг с другом, в соответствии с которой все ниггеры должны были стать свободными, не получив, а заработав свободу, — заплатив за нее Дядям Баку и Бадди не деньгами, а работой на плантации. Но, кроме ниггеров, были еще и другие люди — вот почему Дядя Бак и ковылял, хромая, по площади, вопя и грозя мне палкой, или, по крайней мере, вот почему именно Дядя Бак ковылял, хромая, вопя и грозя палкой. Однажды Отец рассказал, как все вдруг поняли, что, если когда-нибудь округ посредством ли голосования, посредством ли оружия расколется на враждующие кланы, ни одно семейство не сможет тягаться с Маккаслинами, так как любое другое семейство сможет пополнять свои ряды лишь за счет кузенов да всякой родни, тогда как у Дядей Бака и Бадди будет целая армия. Это фермеры, сами обрабатывающие свои поля, люди, которых ниггеры называли «белая шваль», — люди, у которых не было рабов и многие из которых жили хуже рабов с больших плантаций. Это была подоплека идей Дядей Бака и Бадди насчет земли и человека, идей, для которых, как говорил Отец, еще нет названия, но с помощью которых, никому в точности неизвестно, что, посулив взамен, Дядя Бак и Дядя Бад убедили этих белых объединить свои крошечные наделы скудной земли в горах с ниггерами и плантацией Маккаслинов, так что теперь их женщины и их дети ходили в башмаках, которых раньше у многих не водилось, а многие ходили в школу. Во всяком случае, они (эти белые, эта «шваль») смотрели на Дядей Бака и Бадди как на божество, так что, когда Отец стал набирать свой первый полк, чтобы отправиться с ним в Виргинию, и Дяди Бак и Бад явились в город записываться, и услыхали, что слишком стары (им
