Мой гарем - Анатолий Павлович Каменский

Он почти захлебывался от волнения, почти кричал. А в голове была одна дума, что он летит вниз, без оглядки, что вернуться уже поздно и он давно говорит не то, что нужно. Крайнее раздражение овладело им. Он вдруг остановился.

Ксения Михайловна смотрела на него во все глаза с любопытством, улыбкой удовольствия на губах. Ей было приятно, что Барсов увлекается, громко говорит, жестикулирует.

Владимир Иванович провел рукой по волосам.

— Вы, кажется, смеетесь надо мной, Ксения Михайловна?.. Действительно, я не могу равнодушно говорить о том, что касается права. Недаром меня пичкали им четыре года. В самом деле, — весело рассмеялся он, — странные люди! Мечтают о невозможном — о каком-то авторитете, обаянии... А вы понимаете, что оно раздуто из ничего... Вы слышите: из ничего! Никто ничего не знает. Толкуют о справедливости, а того не поймут, что ее нет и не может быть, пока существуют люди и пока они живут вместе. И никто ни от чего не гарантирован. И никакие законы не помогут. Сегодня я жив, здравствую, сижу здесь с вами и болтаю вздор, а завтра на меня с пятого этажа падает какая-нибудь баба с грязной тряпкой и вдавливает мою голову в туловище... Меня уж нет, а она живехонька. Вот вам и справедливость!

— Почем знать, — серьезно проговорила Ксения Михайловна, — может быть, жизнь этой бабы нужнее вашей.

— Не спорю, не спорю, — быстро сказал Барсов, как будто предвидел этот ответ, — нужнее, в сто раз, в тысячу раз нужнее, но зачем же моя жизнь понадобилась?

— А вот затем, что надо же было бабе спастись, — вы и подвернулись.

— Нет, не то вы говорите — пустяки все это: не нужно бабе падать вовсе, и на меня тем более. С какой стати? Может быть, я этого не желаю — на вот тебе!.. Ну, довольно, — резко оборвал он, — вы не знаете, Ксения Михайловна, как все это меня раздражает... наводит тоску.

Барсов встал и зевнул во весь рот.

— Пойдемте походим по саду, — сказала девушка.

Барсов раздвинул деревья, пропустил ее на дорожку, прошел сам, споткнулся, уронил палку. С досадой нагнулся поднять.

Они пошли по песку. Она немного впереди, бодро и весело, он — едва переставляя ноги, лениво, спотыкаясь на каждом шагу. Они молчали. В саду пахло цветами, свежими листьями, древесным клеем, дождевой водой из канавок. Ксения Михайловна заговорила первая, когда они подошли к калитке. Она повернулась к нему своим оживленным лицом, прислонилась спиной к галерее, вся утонула в листьях плюща.

— Так вот вы какой скептик, Владимир Иванович! И это в какой-нибудь год!

— Какое в один год! Это постепенно назревало — только не высказывалось. И кто теперь не скептик? Нынче идеалистов нет — были, да все вышли... Кто хочет, может махнуть рукой на все и не задаваться вопросами — и многие это преспокойно делают, — а кто задается, обязательно становится скептиком.

— Все-таки, Владимир Иванович, мне кажется, что вы сильно преувеличиваете в своих взглядах на право и преступление... Должны же существовать общие... ну, границы, что ли, объединяющие человечество?

«Что она меня пытает, душу вытягивает? Что я ей дался?» — подумал Барсов.

— Вот, вот — все так толкуют! Да что же это такое! — внезапно рассердился он. — Какого вы объединения хотите? Я вас отправлю в Австралию, к папуасам, тогда посмотрим, что вы скажете. Ведь все дело в общем миросозерцании, поймите вы, наконец. А где его взять? Как сделать, чтобы полтора миллиарда мыслили одинаково? Э, да что тут: не может этого быть и никогда не будет. Аминь. И не нужно, — возбужденно прибавил он, — это не жизнь будет, а чепуха. Да, че-пу-ха! — раздельно и с удовольствием повторил он. — Это так же глупо, как взять вдруг и подстричь все деревья на земном шаре в виде петушков или треугольников.

Он замолчал. Ксения Михайловна как будто ждала, что он еще скажет. Он тряхнул головой и проговорил:

— Ну, я пойду домой, меня ждет отец — не сядет обедать, до свиданья.

— Останьтесь еще немного, — протяжно сказала она.

Он, кажется, в первый раз оглядел ее внимательным взором. Она была изящна и стройна, как-то воздушна, со своими пышными волосами, газовой косынкой, кисейным платьем. Она держала руки позади, стояла в той же позе, прислонившись спиной и откинув голову. Ее грудь обрисовывалась рельефно и резко. Барсов отвел глаза и сказал:

— Хорошо: пять минут я побуду, только выйдем туда — на речку.

Он отворил калитку, которая заворчала уже с каким-то саркастическим оттенком. Целый сноп золотых лучей ворвался в сад, разорвал густую тень у галереи, заиграл в волосах и косынке Ксении Михайловны.

Они пошли к реке, сбежали к воде по крутому берегу, сели на траву. Трава была пригрета солнцем. Тень от моста сделалась длиннее, вода была спокойна и прозрачна. Редко-редко ходили круги от мошек и рыбы. На другой стороне, напротив, огромная ракита купала свои ветви. Изумительное спокойствие, нега и лень царили вокруг. И Барсову было приятно, что кончился этот ненавистный ему разговор, что можно отдохнуть и полежать, развалившись на траве. Его взор равнодушно блуждал по лицу Ксении Михайловны, которая, обняв колени руками, сидела рядом и смотрела в воду.

«Все та же, — думал Барсов, — славная, серьезная, вдумчивая, только уже бессильная против меня... Ничего не осталось —