Мартти Ларни - Современная финская новелла

И тут до ложбины донесся крик.

— Ханна, где ты? Иди скорей сюда! — звала мать.

Ханна подняла голову. Идти или нет? Лучше все же пойти и показать им, что ей все равно. Они не должны знать, что у нее сердце рвется на части. Конечно же они обручились, иначе зачем матери эти кудряшки на лбу?

Ханна встала и стряхнула приставшие к платью соринки. Она медленно направилась через лощину к дороге, а затем поднялась на гору к дому, нехотя переставляя босые ноги. Мать и Самули сидели на крыльце. Бабушка с дедом устроились на старой скамейке, которую всегда ставили на лето под розовым кустом.

Ханна шла с дерзко поднятой головой. Губы вытянулись в тоненькую ниточку, а тыльной стороной ладони она демонстративно утирала нос.

— Поди-ка сюда, Ханна, — сказала мама и протянула руку.

Ханна остановилась в нескольких шагах от матери.

— Послушай, Ханна, теперь у тебя будет новый папа, вот он — Самули. Видишь, какое дело, мы с ним нынче поженились.

Леденящая ненависть охватила Ханну, и она словно окаменела. Девочка сжала кулаки. Поженились… а она-то думала, что они только помолвлены.

— Ну что же ты, Ханна, иди садись к отцу на колени, — сказал Самули и усмехнулся.

— Никакой ты мне не отец, мой отец погиб на войне!

Ханна взглянула на Самули и сморщилась. Даже волосы у него такие противные, черные.

— Ханна, ну зачем ты так… — в сердцах проговорила мама.

— Делай что хочешь, можешь даже побить меня, но только это не мой отец! — неожиданно закричала Ханна.

— Ладно, как хочешь, зови тогда просто Самули, — примирительно заговорил мужчина. — Скоро мы переедем ко мне в дом, и ты с нами, так что целые дни будете вместе с Лаурой.

— Никуда я не поеду, — отрезала Ханна и бросилась к деду, словно в поисках защиты. — Обещай мне, дед, обещаешь?

Дед усадил Ханну к себе на колени, и она изо всех сил обхватила его за шею. Она отсюда никуда не поедет, нет и нет.

Мать и Самули переглянулись.

— Видать, тебе не по душе мое замужество? — спросила мать тихо.

— Да. Мой отец погиб на войне, и я солдатская сирота, — с вызовом сказала Ханна.

— Дитя не должно думать о том, что прошло, надо жить сегодняшним днем, — вступила в разговор бабушка.

До бабушки ей дела не было, она и раньше-то никогда не обращала внимания на бабушкины слова. Но деда она любила, и раз дед молчал, значит, он думал так же, как и Ханна.

Ханна слезла с дедовых колен и поглядела на дорогу. Ей непременно надо обсудить все это с Лаурой.

— Не сварить ли кофе, я ведь сладкий пирог испекла, — захлопотала бабушка.

— Да зачем же это, пирог-то… — начала мама растроганно и при этом даже не взглянула на Ханну.

— А как же без этого, ведь не каждый день невестка венчается.

Мать и Самули рассмеялись.

— Я не хочу пирога, — тихо сказала Ханна и сорвалась с места. Добежав до дома, где жила Лаура, она начала звать подругу самым громким криком, на который была способна. Наконец Лаура показалась во дворе у куста сирени и помахала рукой.

— Иду-у… — ответила она.

Где-то за полем куковала кукушка. Ханна сжала кулаки и решила, что никогда ни за что на свете больше не станет реветь.

Они лежали в зарослях папоротника и смотрели на грозившие дождем тучи, которые ползли по небу. Лаура взяла Ханну за руку, и Ханна молча прижалась к подруге.

— Может, все же переедешь к нам? — ласково заговорила Лаура. — Я слышала, как мама объясняла, что теперь Самули будет жить со своей семьей в передней комнате, а Юусо пускай перебирается на кухню. Тогда и у нас, и у вас было бы по комнате, и мы могли бы играть вместе с утра до вечера.

— Никуда я из своего дома не поеду, у меня там бабушка и дед!

— Ну, нет так нет, — грустно протянула Лаура. — А что, этот Самули, он сделал тебе что-нибудь плохое?

— Нет. А почему ты спрашиваешь? — сказала Ханна с вызовом.

— Я просто подумала, что если человека ненавидишь, то он должен был сделать что-нибудь плохое, иначе откуда же ненависть? Может, ты его потому ненавидишь, что он у тебя мать увел?

— Вот именно, мне и этого достаточно. Зачем лезет в чужую жизнь и все с ног на голову переворачивает. Жил у вас, ну и пусть бы себе жил!

— Послушай-ка, Ханна, — Лаура заговорила так тихо, что ее голос был едва различим среди шелеста леса. — Послушай-ка, Ханна, когда мы нынче пили кофе, мать говорила отцу такое, что и тебе следует знать. Она рассказала, что когда твой отец был там, в окопе, то он просил Самули перед самой смертью, что позаботься ты, Самули, о моей жене и о Ханне, береги их до конца жизни, потому что я тут все одно погибну… Еще мать сказала отцу, что странная все-таки штука жизнь и что вот бывают же у человека такие предчувствия… и что так все и вышло. Теперь Самули будет всегда о вас заботиться. До конца жизни.

Ханна не желала слушать. Не мог отец так поступить. Ее отец никак не мог.

— Не надо мне ничьей заботы, у меня есть дед, — крикнула Ханна.

Лаура ничего не ответила.

Под вечер Ханна осторожно отворила дверь и вошла в дом. Она заметила на длинной лавке коробку и невольно ахнула. В коробке лежали светлые матерчатые туфли, с пуговками и резиновой подошвой. Они были такие красивые, что девочка только глубоко вздохнула и осторожно дотронулась до туфли пальцем. Это была плата за то, что мама вышла замуж. Свадебные туфли. Ханна выглянула в окно. Мать и Самули наверняка были уже в бане, но бабушка еще суетилась с подойниками возле хлева. Дед стоял во дворе, просто так, без дела, и, по своему обыкновению, куда-то смотрел.

— Свадебные туфли принес, — прошептала Ханна. — Хочет меня купить, думает, я ничего не понимаю.

— Иди-ка сюда, Ханна, посидим на крышке колодца да покалякаем немного, — позвал дед.

— Мне не залезть, подними меня.

— Ишь ты… вот и сиди, точно ворона какая-нибудь!

— И так Самули говорит, что у меня ноги словно вороньи лапы, вон какие цыпки. Посмотри, их ничем не выведешь.

— Надо помазать мазью, попроси у бабушки.

Ханна фыркнула.

— Она такая бестолковая, если даже у нее попросишь мази, она все равно намажет маслом. Или еще камфарой… а я знаю, что если болячку помазать этой самой камфарой, то будет щипать, и никакого толку!

Дед усмехнулся, не зная что ответить.

— Ну… чем вы с Лаурой занимались?.. А то я с этим сенокосом так замаялся, что тебя лишь мельком и видел.

— Вчера ходили на озеро купаться, а когда шли назад, забрались на верхушку горы Латтавуори и смотрели сверху на деревню. Дед, а дед, ты давно тут живешь, в этой деревне?

— Погоди-ка… да скоро будет три десятка лет.

— А почему говорят, что твой дядя пропил целый поселок?

Дед опять усмехнулся, Ханна любила, когда дед смеялся.

— Где это ты такое слыхала?

— А это Лаурин Юусо, — доложила Ханна. — Говорит, что когда ты был маленький, то у вас был большой дом, а когда ты вырос, то поехал в Сортавалу и женился на бабушке. Вы должны были вернуться и жить в этом большом доме, но только дядя все пил и пил. Что он такое, интересно было бы знать, все время пил?

— Ох, боже ты мой… пил как обычно пьют. Все в глотку выливал, что добыть удавалось. А достать можно было, пока были деньги да лес. А когда стал дома да поля продавать, то и водка кончилась. Тогда-то мы, все братья, и купили каждый себе по домику, в долг, конечно.

— Да ведь если так пить, то и помереть недолго?

— Вот он и помер, в свое время. Но держался долго. Сначала спустил лес, потом поля, в конце концов и дом…

— А потом и дух испустил?

— Да, потом и дух. А чего это ты спрашиваешь?

— Думаю просто, что если от водки умирают, то что ж это за смерть такая? Это, наверно, совсем другая смерть, чем у отца, который на войне погиб, да?

Дед нежно прижал к себе Ханну.

Тут такое дело, что когда человек умирает, то перестает дышать и душа уносится на небо. Только на войне бывает смерть быстрая, разом. Совсем другое дело, когда смерть медленно подкрадывается, как бы дразнит, никак не идет, хоть человек, может, и готов умереть… Словно бы играет…

— А твой дядя долго мучился?

— Долго… полгода болел.

— Отец там на войне, верно, и полминутки не мучился?

— Да пожалуй, что так, а может, и того меньше. Погиб, и все.

— Мама говорит, что лицо у него было такое черное, что даже гроб нельзя было открыть. Я потом сон видела, будто мы с отцом идем по мосту, вон там, в Раутакорпи: он шагает рядом со мной и говорит… такое говорит, чего и никому не расскажу… но только я во сне его лица не видела, как будто головы вовсе не было, плечи и все, но голос слышен был.

— Вот какие сны ты видишь… — задумчиво произнес дед.

— Да, — и Ханна тоже задумалась. — А знаешь, дед, скольких человек отец успел убить там, на фронте? И какие они были там, на другой стороне, такие же, как мы, или нет?