Петер Биксель - Современная швейцарская новелла
— А она ничего, — заключил он, — встретить бы ее лет пятнадцать-двадцать назад. Этакая красавица дикарка, которая верит в любовь. Скорее всего на свою беду. Лицо у нее страстное, но какое-то понурое.
Он последний раз взглянул на нее.
— И эта длинная шея, вскинутые брови — в профиль она напоминает лесного зверя. Причем оленя, а не лань.
Он улыбнулся.
— Хорошо, что она меня не слышит…
Он тоже не заметил ничего необычного в юноше с фермы, вот только держался он чересчур сдержанно, пожалуй, даже высокомерно, особенно по контрасту с отцом, чье лицо под широкополой черной шляпой светилось дружелюбной ласковой улыбкой.
— Он, видно, был чем-то занят. И поручение отца пришлось совсем некстати. Впрочем, оно отняло у него не так уж много времени.
Отоспавшись и отдохнув, мой приятель теперь наслаждался жизнью — ему очень нравились вот такие тихие отели на лоне природы. Завел знакомства среди французских туристов и рассчитывал развлечься вечером в их компании.
— Хоть они и северяне, а болтливы на удивление. Путешествуют как туристы, но и о своих интересах не забывают. Говорят, здесь, в этой стране, есть чем поживиться и рабочая сила здесь недорогая. Правительство вроде бы поощряет строительство иностранных предприятий, которые дадут работу местному населению.
Теплая ночь середины сентября, синяя, почти черная, скупая на звезды. Время от времени на шоссе вспыхивают фары автомобилей. Где-то вдалеке лают собаки. Поблизости, может, на соседней ферме в сосновом бору женский голос зовет ребенка. Я спустился вниз по шоссе, которое длинным зигзагом прочерчивало виноградники; шел и с наслаждением вдыхал сухой вечерний воздух, благоухающий ароматом спелого винограда. Когда же я вновь вернулся к входу в отель, в тени сосен вырос высокий силуэт. Американка из бара.
— Посидим в холле, если вы не против. Там нам никто не помешает.
Она выбрала темный закуток в глубине холла, закурила. Я поинтересовался, почему отель не закрывается на зиму. Неужели и после окончания туристского сезона здесь бывают приезжие?
— Туристский сезон затягивается до глубокой осени, а весна довольно ранняя. Из соседних городков и даже из Лиссабона сюда часто приезжают отдыхающие. На несколько дней, иногда и на больший срок. Бывают и иностранцы. Вот, например, та пожилая пара, которую вы видели в зале, они голландцы, не выдерживают влажный климат своей страны. Приехали в начале марта и пока не заговаривают об отъезде.
И снова горькая усмешка.
— Вот так застрянешь вдруг где-то, чисто случайно. И говоришь себе: здесь ничуть не хуже, чем в любом другом месте. Зачем ехать куда-то еще?
В голосе горечь, а может, просто безразличие, которое, впрочем, никак не вяжется с ее туалетом, поведением и даже взглядом, затуманенным, но пристальным. Она продолжила уже другим тоном:
— Ваш товарищ похож на Жуана, юношу, что помог вам найти дорогу к отелю. Потому вы и не обратили на него внимания: такой же стройный, высокий, волосы, как пух, те же продолговатые глаза. Он с севера?
— Нет, мы с ним из одних мест.
— А сколько ему лет?
Мой ответ, казалось, удивил ее.
— Он выглядит гораздо моложе. Они и этим похожи с Жуаном. Ему в прошлом месяце исполнилось восемнадцать. А ведь никогда не скажешь. Вы бы видели, он радуется, как ребенок, когда садится за руль моего маленького «вольво».
Я мысленно представил себе этого юнца, его голые, гладкие ноги.
— Вы правы, он похож на школьника.
Она рассмеялась, на сей раз весело.
— О, здесь в школу ходят недолго. Зато очень долго служат в армии. Четыре года, и часть срока в Анголе[35]. Эта перспектива не радует его. И меня тоже. Но что делать, такая, видно, судьба.
Я смотрел на нее вопросительно. Она оглянулась по сторонам, потом сказала тихо и совсем просто:
— Он мой сын. Об этом никто не знает, кроме его родителей и меня. Теперь вы понимаете, почему я здесь живу.
Я не знал, что сказать. Она тоже молчала, но пристально смотрела на меня.
— Я никому про это не говорю. Но, увидев вашего друга, я так разволновалась, растревожилась… Поразительное сходство! Да и вы, наверно, сразу же заподозрили тайну.
И снова эта ее усмешка.
— Впрочем, тайна-то самая банальная. Но ведь и любовь всегда банальна, даже если она переворачивает всю твою жизнь.
Банальна? Нет уж, банальной ее никак не назовешь. Как, впрочем, и саму мою собеседницу с ее привлекательным диковатым лицом и темным отблеском зеленых глаз. Ирландка из Керри, она воспитывалась во французском монастыре близ Корка и покорила сердце американца, приехавшего, подобно многим своим соотечественникам, поклониться земле предков. И хотя ее собственное сердце молчало, свой шанс она не упустила.
— Когда знаешь, что рождена для большого чувства, что тебе за дело до любви других! Впрочем, он был не слишком требователен: старше меня на пятнадцать лет, вдовец. Молодая ирландка воплотила в себе ту мечту, что привела его на остров Валенцию. Я была такая же, как сейчас, разве что чуть посвежее: высоковата, угловата, что-то мужское в облике, как у многих женщин в наших краях, где мужчины грубые и слабые. Он решил, что нашел во мне The rose of Tralee[36]. К тому же, хотя дела его шли успешно, он изнемогал от скуки. В Нью-Йорке, в нашей квартире, и на вилле в Вермонте низким голосом с хрипотцой я пела ему ирландские песни. И ни о чем не жалела. Я ждала.
Она замолчала, и во взгляде ее засветилась грусть.
— Теперь мне иногда вспоминаются длинные изгороди из диких фуксий: жгуче-красные, как сердце, они пылали ярким пламенем среди утесов и торфяников. А здесь одни бугенвиллеи, они струятся ручьями: вода, а не пламя. Эти цветы не зовут к любви. Видите, я все еще чуточку сентиментальна.
Но дальнейший ее рассказ никак это не подтверждает. Американец не сразу женился на ней. Из-за угрызений совести: знал, что не может иметь детей. Ей до всего этого дела было мало, она жила ожиданием. Она ничего не рассказала мне о своих родителях: семья, скорее всего, была бедная, хотя дочь и воспитывалась в монастыре. Наконец американец решается, и они отправляются в свадебное путешествие, в круиз: Канарские острова, потом Азорские. И вот, на обратном пути, на палубе португальского теплохода она встречает молодого матроса…
— Он стоял спиной ко мне, склонившись над тросами. Невысокий, коренастый, стройный, стройным он остался и сейчас. Обернулся. Почему мы оба рассмеялись? Из-за моих волос, которые развевались на ветру так, что мне приходилось держать их обеими руками? Или потому, что мы оба были так молоды? Или из-за самой нашей непохожести, которая будила в нас любопытство, чуть ли не страх? Я заметила только белые зубы на загорелом, круглом, ласковом лице и бархатные глаза. И тогда я поняла, что час мой пробил — раньше, чем я себе назначала, и что это на всю жизнь.
Она замолкает, опустив глаза.
— Вы видели его сегодня днем в лесу. Жасинту. Он — отец мальчика.
И после новой паузы:
— Роковая любовь. Другой я себе и не представляла. В ирландском духе. Ирландцы фаталисты. У нас столько старинных легенд…
Из бара доносятся голоса, восклицания, взрывы смеха. Она окликает официанта, который проходит по холлу, заказывает два виски и продолжает свой рассказ глухим, монотонным голосом, порой в нем звучат саркастические нотки. Она насмехается над своей странной судьбой, не испытывая к себе ни малейшего умиления.
— В человеке, — говорит она, — с рождения заложено все, что с ним случается в жизни. А потому те, кто жалуется на свои несчастья, просто смешны.
По возвращении в Америку ей пришлось признаться мужу, что она беременна. Он принял это как должное, — ведь сам не мог сделать ей такой подарок, — и все же с грустью. Возможно, даже не из-за ее проступка и будущего ребенка — она не смогла скрыть от него, что страстно влюблена. Она осталась вдовой еще до рождения Жуана. Как-то вечером он возвращался на их виллу в Вермонте, других машин на шоссе не было, и вдруг — авария…
— Он был такой лихач. И тоже немножко сентиментален. Американцы рано стареют.
Она вернулась в Европу, в Португалию. Жасинту после смерти старшего брата уволился на берег и поселился на ферме, где когда-то трудились его родители.
— Вот и в моей истории, как в любой другой, не обошлось без покойников, — заметила она. — Только жизнь моя все равно не сложилась.
Она приехала сюда в Уржейрику, остановилась в этом отеле, тогда только-только построенном. Жасинту как раз надумал жениться. Она не стала его отговаривать, вскоре уехала, чтобы не мешать, и поселилась в Эшториле с ребенком и кормилицей.
Ее худощавое лицо темнеет, лишь поблескивают ее темные глаза.
И вскоре наступил момент, когда пришлось принимать нелегкое решение. Если бы она могла полюбить другого, с какой радостью она открыла бы объятия новому мужу. Но нет, ее сердце отдано — безвозвратно. Так что же делать? Лишить мальчика отца, оставить у себя, а потом, выдав за сына покойного супруга, отправить в колледж, как всякого американского ребенка?
