Петер Биксель - Современная швейцарская новелла
Судьба дома решилась. Франц выбрал капитальный ремонт. В этом он видит свой долг перед памятью тети Лени. Уважение к старшим и благодарность для Франца не пустые слова. Хоть и в новом обличье, дом будет хранить ее следы.
Однако не все гладко. Огорчают дочки. Вдруг заявили, что через год-другой хотели бы жить отдельно от родителей и квартира в отремонтированном доме — самое подходящее для них жилье.
Откуда у малявок такие мысли? О переезде не может быть и речи ни по моральным, ни по материальным соображениям. Вначале надо выучиться, выйти в люди. Сузи, младшая, в довершение всего, осталась на второй год в восьмом классе. «Ну и что, не вижу в этом ничего зазорного, — высказалась она. — У Ваннеров дети тоже вылетели из государственной школы». Ну, во-первых, не совсем так. Во-вторых, Видеркерам нечего равняться на Ваннеров. Сента, двумя годами старше, учится в специальной женской школе. На днях говорит: «Ну теперь у нас собственный дом, и мы сами себе хозяева». Подумать только — «у нас»!
Францу неприятно слушать их вздор. Какие же они еще несмышленыши, его дочки! Что-то родители проглядели, упустили в их воспитании. Ладно, утешает он себя, станут старше и поумнеют.
Тем временем акционерное общество «Ваннер» подготовило проект капитального ремонта.
Никто, даже Сильвио Кнутти, не опротестовал решение о выселении. Франц немного удивлен, в душе он приготовился к борьбе, тем лучше, все идет как по маслу. Ваннер и Ваттенрид умело повели дело. А объективная реальность есть объективная реальность.
Франц ничуть не огорчен, что Кнутти для него всего лишь имя и таковым останется. Ведь с ним лично Франц не знаком. Да и что за охота водить подобные знакомства?
Чудесная весна во многих отношениях. Безболезненно и незаметно, как бы сами собой, разрешаются проблемы.
Не откладывая в долгий ящик, Франц поставил в известность начальника, а для верности и вахмистра Санчи, что красного Кнутти, жильца из полученного по наследству дома, он на днях выселил.
Начальник, невозмутимый флегматик, спокойно закурил трубку, затянулся. «Так, так? Ну-ну». Вот и весь ответ.
Санчи, будто он в полном неведении, переспросил по телефону:
— Как, как вы сказали? Кнутти? А имя? Сильвио? Ясненько. Он в ПОШ? Нет? ЛМР[33]? Хорошо. Возьму на заметку. Вы не знаете его новый адрес? Ничего, будет полный порядок.
Франц несколько разочарован. В репликах начальника и Санчи ему послышалось обидное равнодушие. Они и представить не могут, сколько усилий ему стоило избавиться от Кнутти. Возможно, успокаивает он себя, это равнодушие напускное, ведь в подобных делах всегда создается атмосфера секретности.
Во всяком случае, он, Франц Видеркер-Флюк, выполнил то, что вправе были от него ожидать.
Жак Меркантон
© 1980 Éditions de l’Aire, Lausanne
РОКОВАЯ ЛЮБОВЬ
Перевод с французского М. Архангельской
Мне показалось, что в полутемном баре никого нет. Мы только что вернулись с прогулки по сосновому бору, и товарищ мой прилег отдохнуть. Он плохо выспался накануне в Коимбре, с трудом вел машину, и теперь его клонило в сон. Потому мы и остановились средь бела дня в этом загородном отеле: привлекательное с виду, продолговатое трехэтажное здание, спрятавшееся за соснами и зарослями бугенвиллей. Шоссе, ведущее к нему, петляет по плантациям черного винограда. Комфортабельные номера, место уединенное — все говорило за то, что выспаться здесь можно всласть. Мы все же погуляли немножко по сосновому бору и даже умудрились заблудиться: брели и брели куда-то, увязая в песке, пока какой-то юноша не вывел нас на дорогу к отелю. Потом я прошелся уже один по виноградникам: надо мной сияло нежно-голубое небо и заходящее солнце бросало на него янтарные блики.
Я вздрогнул, услышав чей-то голос:
— Hello! Do you speak English?[34]
В глубине бара сидела женщина, ее вполне можно было не заметить в полумраке. Я подошел к ее столику: еще довольно молодая, бледное худое лицо, волосы, кажется, рыжеватые, высокая шея.
— A-а, вы француз, — воскликнула она, услышав мой акцент. — Последнее время французы здесь редкие гости. Проездом? С автобусной экскурсией?
— Нет, — ответил я, — путешествуем с приятелем. — Сегодня утром побывали в долине Вуги.
Узкое шоссе, протянувшееся вдоль полноводной прозрачной речки, склоны, поросшие лесом, отражаются в воде всеми цветами радуги. Повсюду песчаные отмели, где прачки сушат белье. Изредка за деревьями мелькают белые домишки, точно карабкаются по горам.
— Глухие места, — отозвалась женщина, — ласковые, задушевные. Не слишком веселые, но и не мрачные. — Робкая улыбка, полуприкрытые глаза. — Таких уголков много в Португалии.
По-французски она говорила старательно, почти без акцента, тон у нее был немного резковатый, голос хриплый и властный. Она пригласила меня сесть, и взгляд ее, устремленный на меня, был под стать ее голосу. Какие же у нее глаза: черные или темно-темно-синие?
— Вот и здесь, — подхватил я, — есть в природе что-то задумчивое. Но не грустное, хотя места тоже пустынные. Впрочем, стоит такая прекрасная погода…
— А вы уже успели осмотреть окрестности?
Я рассказал ей о наших злоключениях. Мы блуждали по тропинкам и никак не могли найти дорогу к отелю. Наконец вышли к какой-то ферме, и крестьянское семейство, собиравшее хворост, пришло нам на помощь. Отец, дружелюбно улыбаясь, кликнул сына, который и проводил нас до дороги.
Внезапно я почувствовал, что англичанка стала слушать мой рассказ с необыкновенным вниманием. Ее темные глаза прямо впились в меня.
— Это наши соседи, — сказала она. — Вы были в двух шагах от отеля. А тот юноша… Он, наверно, очень удивил вас?
— Да вроде нет, — ответил я недоуменно. — Мы с ним ни единым словом не обмолвились. Я-то ведь языка не знаю… Он гордо отказался от нескольких эскудо, которые я попытался было ему всучить.
Я старался вспомнить его: парень как парень, стройный, длинноногий, в шортах. В лицо я не очень вглядывался. Волосы светлые, да, да, светлые. Но португальцы такие разные по облику, в них смешалось столько кровей.
— Вы просто не видели его младших сестер и брата. Он так отличается от них. Те коренастые, плотные — в родителей. Типичные крестьяне из Бейжи или Алентежу. Все они выросли у меня на глазах.
Я взглянул на нее с удивлением.
— Вы часто здесь бываете?
Она горько усмехнулась, скорее даже ухмылка у нее получилась какая-то.
— Я живу в этом отеле пятнадцать лет. Тому юноше не намного больше. Время от времени гощу у друзей в Эшториле или Кашкайше. Когда соскучусь по морю. Но теперь все реже и реже. Годы уже не те, тяжела становлюсь на подъем. Вас удивляет, что я поселилась именно здесь? А чем лучше Лиссабон? Провинциальный город, где царит смертельная скука.
— Но как вы выдерживаете зиму, она ведь тут такая долгая?
— Сосны, оливы — они все те же, и зимой, и летом. А до общества я не большая охотница.
Тон у нее был небрежный, ироничный, словно она подсмеивалась над собой и своим добровольным изгнанием.
— Жизнь в Португалии пока еще очень дешевая. Потому большой наплыв туристов. Такой доход для этой бедной страны!
В баре вспыхнули огни, и сразу же хлынула толпа — французы, из тех зажиточных буржуа плебейского вида, что сегодня так пристрастились к путешествиям. Наверно, прибыл туристский автобус.
— Ваш товарищ делает вам знаки, — сказала она. — Зовет обедать.
Как она узнала его среди других? Наверно, пока пил виски за стойкой, бросал на меня нетерпеливые взгляды? Я колебался: подозвать его или нет? Она решительно окончила нашу беседу:
— Мы еще увидимся сегодня вечером, если только вы не уляжетесь спать сразу, как стемнеет.
Обед был в самом разгаре, когда она, последней, появилась наконец в зале; французы, занявшие столики в глубине зала, трещали без умолку. Только теперь я смог как следует разглядеть ее: высокая, худая, в облегающем платье, которое подчеркивало гибкость ее фигуры, в походке что-то странное и диковатое, такое же впечатление оставляло и ее лицо. Она остановилась возле пожилой пары, сидящей у окна с опущенными шторами, обменялась с ними несколькими словами. Потом села за соседний столик, и метрдотель засуетился вокруг нее. Лицо худощавое, старше, чем показалось мне в полутьме бара, усталое, опустошенное. Глаза не черные, а цвета морской волны, волосы — рыжевато-каштановые. Движения резкие, нервные, и так же резко и нервно она говорит. Англичанка? Нет, скорее американка, если судить по элегантному темному платью и властным манерам.
Я рассказал товарищу о моем знакомстве. Украдкой он стал разглядывать ее, и я заметил, что она занята тем же: не обращая на меня никакого внимания, она устремила свой взгляд только на него.
