Мартти Ларни - Современная финская новелла
Теперь Вилле, небось, жалеет, что помешал упрятать ее до конца жизни в больницу. Избавился бы от нее. Она только в тягость ему, останься он без работы.
Ей хотелось кричать, долго и как можно громче. Но этого нельзя делать. Нельзя было кричать.
Вилле отправится на поиски работы в другое место, Лииса переберется в город, чтобы не содержать мать, а Пирье и Оску поселятся у родителей Оску. Там их возьмут, там нужна даровая сила.
И Анни останется одна в этом доме, денег взять неоткуда. Назначат ей жалкую народную пенсию или что-нибудь вроде. Интересно, можно ли перевести центральное отопление с солярки на дрова? В лесу Майре она сможет собирать хворост. Поселится на кухне, другие комнаты будут холодными. Будет у нее большое картофельное поле, возьмет у Майре семена, отработает за это… Может, еще завести поросенка?
Станет жить как старая Ида в своей избушке. Воевать с голодной смертью, одна, одна, одна своими силами. Жила ведь так Ида.
Она снова улеглась на диван, опять натянула на себя одеяло, обернула им ноги со всех сторон. Заснула, и ей уже ничего не приснилось. Проснувшись, она услышала скрип наружной двери. Немного позже — голос Вилле. Встала, нащупала ногами туфли и пошла на кухню.
Едва показалась она в дверях, Пирье крикнула ей: — Все Сойлины разговоры — брехня. С завода никого не увольняют!
Вилле сидел у стола и снимал сапоги, с усмешкой посмотрел на Анни, которая стояла в дверях, держась за сердце.
— Никак, мать решила, что меня увольняют?
Анни села напротив Вилле. Стол был аккуратно накрыт. Вдохнув стоявший на кухне густой запах, она поняла, что Пирье приготовила запеканку с салакой. Но ей было трудно избавиться от мысли, что она могла бы остаться в доме одна, все бы уехали, а у нее был бы поросенок и картофельное поле больше теперешнего… А где тогда брать молоко для поросенка? Ведь Ида держала двух коров…
— Все так говорили, — пыталась она объяснить Вилле хриплым дрожащим голосом.
— Болтают бабы. Сочиняют всякое, пугают только. Сойли не в духе, у нее давно уже нет мужика.
— Брось, отец. Сойли не хуже других, — донесся голос Пирье, которая хлопотала у плиты. Дверца духовки была приоткрыта. Оттуда шел пар, и доносился запах салаки. Запеканка с салакой выглядела поджаристой и аппетитной. Пирье ловко переложила ее на доску и поставила на стол.
— Конечно, Сойли не хуже, я ничего не говорю. И трудно ведь бабе содержать нескольких мужиков. Неужто ты, Анни, впрямь решила, что я стану безработным? Да мне бы просто повезло, если бы завод повесил замок на дверь — тут-то я и развернулся бы втихаря, глядишь, под старость еще бы и разбогател.
— И попался бы, — сказала Анни. Ей стало радостно и приятно: Вилле назвал ее Анни.
Пирье тем временем рассказывала, как она готовила салаку, какие пряности использовала, что для вкуса добавила, и травки разные положила, попробуйте же…
— Хоть бы только не испортила хорошую запеканку своими травками, — сказал Вилле и наклонился попробовать дочкину стряпню. — А пахнет как бабушкина микстура от кашля.
— Какие вы мужчины несовременные.
Глаза Анни следили за Пирье. Такая приятная, краснощекая. Движения быстрые, уверенные. Голова у нее соображает, не рассеянная. Точно знает, что хочет. И снов не видит.
Заметил ли Вилле, что талия у Пирье раздалась?
Они ели. Вилле ворчал, а Пирье отвечала. Вдруг вспомнила про Оску — надо же, совсем про мужа забыла! — побежала к окну и крикнула: — Оску! Кушать!
Звук топора умолк, Оску что-то пробубнил в ответ.
Только тут, в этот момент, Анни вспомнила про бега. Значит, она сможет пойти на бега. Ей удалось сэкономить из денег на хозяйство две десятки, она сыграет в тотализатор, они с Майре будут гулять по краю поля среди незнакомого люда, поедят горячих колбасок, поговорят с каким-нибудь старичком, и тот угостит их пивом в баре. И Анни будет совсем другим человеком, не то что теперешняя Анни Хяркенен. Ей будет весело, она выиграет, потом они встанут перед канатом, вытянув шею, будут смотреть на жокеев, которые вдали медленно огибают дорожку на той стороне, и, по мере приближения к трибунам, бег лошадей становится все быстрее и быстрее, а топот копыт напоминает проливной дождь с грозой… И опять ее лошадь придет первой, и опять…
Кертту-Каарина Суосальми
Милая госпожа
Перевод с финского Т. Викстрем
Начальник станции знал, что эта женщина лжет. Он знал это уже полтора года. Напрасно утверждать, будто его сестра, всевидящая и всезнающая, открыла ему на это глаза. Когда женщина пришла к нему арендовать подвальные склады, те самые, что пустовали уже десять лет, — разве он мог тогда предположить плохое?
Но потом, спустя три месяца, когда загремели тележки и началась загрузка складов, в его голове зашевелились странные предчувствия, ему стало удивительно, — и что́ они только завозят туда в подвал? Вот и сейчас он стоял у окна конторы и видел. Нет, он не смотрел специально, он стоял просто так, глядел на людей, которые с поклажей пересекали площадь, поднимались по ступеням и входили в зал ожидания.
Грузовая машина приблизилась к восточному фасаду вокзала, въехала на маленький дворик, который вообще-то принадлежал вокзальному ресторану. Машина дала задний ход, борт опустили, в кузове было полно коричневых картонных коробок, их стали снимать на землю и таскать в подвал. Удивительным было и то, что коробки разгружали тут, ближе было бы заносить их со стороны главного фасада, так было бы проще. Потом люди заметили это неудобство, сходили за тележкой, стали укладывать коробки на тележку — и пошло!
Водитель грузовика издали казался знакомым человеком. А тот, кто толкал тележку, был помощником госпожи. Начальник станции не нашел более подходящего слова, чтобы определить род его занятий. Госпожа называла его «мой sofööri»[4], и он действительно водил «шевроле», когда хозяйка уезжала куда-нибудь далеко. У госпожи был также «фиат». «Малютка фиу», аккуратная красная машинка, которую госпожа охотно водила сама.
Но люди говорили про sofööri совсем другое. Однажды за завтраком сестра начальника станции принялась рассказывать про госпожу и sofööri, про то, как они вместе бывают за границей и ведут себя там неприлично, живут как супружеская пара. Начальник станции возмутился. Положил на тарелку нож с вилкой, поднялся и ушел в свою комнату. Сегодня была приготовлена фаршированная щука — его любимое блюдо, а он едва прикоснулся к еде и потому сердился еще больше.
— Иди кушать, — уговаривала его сестра, появившись на пороге. — Я больше ничего не скажу про нее.
— Наговорят всякого, и только потому, что она развелась. Не могу понять, разве человек становится хуже, если у него не сложилась семейная жизнь. Возьмите хотя бы меня, — и начальник станции указал на себя рукой. — Я не женат, и ты знаешь, что про меня болтают — почему не женится? Почему не найдет себе жену? Ну что во мне особенного из-за того, что я холостой? Ну что, скажи? Уж ты-то должна меня знать.
— Все я знаю, — миролюбиво ответила сестра. — Знаю и то, что на тебя было бы много охотниц, да ты сам не захотел никого. Ты слишком требовательный. Твоя избранница должна была быть по крайней мере принцессой. И чтобы она готовить умела чуть не лучше всех на свете, и ухаживать за садом, и разбираться в литературе, и плавать на яхте, и бог знает что. Меня даже иной раз подмывало спросить, а сам-то ты что можешь им предложить. Что в тебе-то такого удивительного? Да нет, ты не сердись, ты хороший человек, очень хороший, деловой, пожалуй даже слишком деловой, добросовестный чиновник, это прекрасное качество. В железнодорожном управлении про тебя говорят только хорошее, на твоей станции царит образцовый порядок. Но женщина ждет от мужчины чего-то иного.
— Чего же? — и начальник станции посмотрел на сестру с легкой усмешкой на губах. Сестра была вдовой, она успела прожить в браке десять месяцев, как муж умер.
— Нежности. — Сестра посмотрела брату прямо в глаза. — Близости. Внимания. Не поверхностного внимания, а такого, которое идет от сердца.
— И таким был Антон? — Начальник станции чистил щуку, кончиком ножа осторожно вытаскивал мелкие кости и складывал их на край тарелки: в душе он сознавал, что вопрос был бестактным.
— Именно таким. — Сестра пристально посмотрела на него через стол. — Ты думаешь, это не так. Что десять месяцев слишком малый срок, чтобы узнать человека, но мне этого хватило. И ни один мужчина на свете не мог бы быть для женщины лучшим мужем, чем был Антон для меня. — Сестра покраснела, словно говорила о сугубо интимных вещах, но ведь когда-то она должна была это сказать. — В обществе знакомых женщин ты словно деревянный; когда ты кланяешься, я слышу, как скрипят твои кости. Когда ты танцуешь с ними…
