Пирамиды - Виталий Александрович Жигалкин
— Ни в какой, — буркнул Вадим. — В райком вначале.
Вовка тоже почему-то нахмурился и, покачиваясь на рытвинах, сосредоточенно всматриваясь в дорогу, повел машину к выезду с промплощадки.
— Надо вначале туда, — тронул его за руку Вадим.
Ему не хотелось, чтобы его плохое настроение передавалось Вовке, — но прятать свое настроение никогда не умел.
— Надо, — повторил Вадим, натянуто улыбнувшись.
Он представил застенчивого, элегантного секретаря райкома, который, надо думать, был не на стороне Прямкова, но, вероятно, чувствовал себя обязанным ему — как-никак, а с рекомендации Прямкова тот был выдвинут в секретари. Секретаря явно тяготило выслушивать их обоих, он догадывался, бесспорно, чего Прямков добивался, — и, естественно, пойти на это не мог. Разукрупнение было не в духе времени. И на это-то Вадим и надеялся.
Промплощадка управления находилась на окраине городка, ближе к карьеру цемзавода, давнему их заказчику, где Вадим вместе с Михаилом много лет назад начинал работать и где он сейчас и горя, что называется, не знал: все шло своим отлаженным ходом, хотя, честно сказать, этому карьеру Вадим уделял в последнее время все меньше и меньше внимания.
«Он родной, — рассуждал Вадим, — он поймет», — и, боясь оказаться необъективным, невольно все лучшее — кадры, технику, запчасти — отдавал другим карьерам.
Вовка ехал не спеша: переждал грузопоток на бетонке, попетлял по улочкам частного сектора, раскинувшегося в низине, с высокими, заляпанными грязью заборами, — и выехал, по сути, на главную магистраль городка— как бы в траншею между серыми, пяти-девятиэтажными, панельными коробками жилых домов. Городок был небольшой, вытянувшийся в одну, редко в две-три улицы, у реки, прижатый к ней полукольцом сопочек, на которых и разрабатывались карьеры. И от каждого карьера — и к станции, и к реке, к причалам, — тянулись технологические ветки — автотранспортные, железнодорожные. По городку было не пройти: то там шлагбаум, то там. Улицы бетонировали, асфальтировали, но на них из карьеров навозилось столько грязи — хуже, чем на разъезженной проселочной дороге.
С этих-то дорог и начал когда-то воевать с Прямковым Михаил. Он шутя — не шутя сказал как-то Вадиму:
— Я бы мог сейчас посадить любого руководителя. Посадить, а потом предъявить обвинение. Потому что знаю, где и как он может обходить закон. Да и вообще-то любое его деяние можно у нас изобразить и так и эдак. Он же государственный человек. Не работают печи его завода, не дымят — вредитель, не выполняет план; работают, дымят — тоже, люди задыхаются. И неважно, что добрых дымоуловителей нет, не придумали, а цемент, скажем, нужен. Тут, главное, надыбать эту его слабинку — и давить голубчика. А основа основ при этом — демагогия, — Михаил подмигивал, похохатывал— он никогда не боялся признаваться, что пользовался недозволенными приемами: не для шкурных, мол, выгод, для дела. — Больше великих цитируй и рви на груди рубашку— не жалей ее для правого дела!.. Вот последи, как я разделаюсь с Прямковым.
У Прямкова такой слабинкой оказалась его технологическая ветка, которая рассекала городок почти пополам, по центру, — шла к реке, где стояли дробилки. У ветки, как и сейчас, выстраивались колонны машин, толпились, мокли под дождем, мерзли под ветром люди. А от дробилки — то в одну, то в другую сторону, в зависимости от ветра, — валом валила пыль. Особенно она была заметна летом, на пляже: и пляж, и дома вокруг дробилок устилались серым налетом. Окна домов вообще походили от пыли на бельмы.
Нельзя сказать, что и до Михаила никто этого не замечал: замечали, говорили, куда только не писали. Но Прямков объяснял все производственной необходимостью: или давайте, мол, в таком случае закрывать карьер. И все стихали: против производственной необходимости никто не смел воевать.
Но Михаил ухватился за Прямкова мертвой хваткой.
— Сейчас, когда партия и правительство… — говорил он с трибуны на сессии горсовета, — когда все для человека, все во имя человека… А тут не пройти по городу — в туфлях ли, в чистом костюмчике… Сколько же можно говорить на эту тему руководителю с партийным билетом в кармане?.. Еду вот сейчас сюда (Михаил подрожал голосом, он хорошо мог лицедействовать): мальчонка, в демисезонном пальтишке, прячется от ветра за столб перед шлагбаумом — а у нас ведь не Сочи! Хотите знать, какая у нас заболеваемость детей? (Михаил стал рыться в карманах, отыскивая нужную бумажку, — он специально перед сессией горсовета звонил в райздрав, наводил справки.) Хотите?..
Прямков тогда, пробухав по залу своими монолитными сапожищами, багровый, потирая потеющую лысину, даже заикался от гнева, обхватив руками, как столб, трибуну:
— Это же как можно?! Партбилет и так далее. Да что это такое? Я что — для себя стараюсь?.. Или этот товарищ… извините… хочет предложить, как добывать камушек… и чтобы культурненько?.. Как эта… как та самая… Ну что — и рыбку съесть…
Председатель горсовета постучал ручкой по графину с водой — и Прямков, тяжело отдуваясь, справляясь с волнением, не добавив больше ничего, пошел с трибуны.
— Понял? — подтолкнул Михаил Вадима. — Враг в панике, — и заулыбался.
И так продолжалось почти на всех сессиях, пленумах, совещаниях — там, где собиралось более-менее представительное общество:
— Если мы тут не в силах пресечь безобразия, безответственности руководителя, то придется обращаться выше…
Михаил знал, что говорил: «обращаться выше» не хотел никто.
— Да что же это такое?! — хрипел от бешенства Прямков. — Да он что — издевается? Не знает, что мы — горное предприятие?.. Что же, нам теперь возмущаться и тем, что картошка грязная, что она в земле растет?!
— Надо переносить технологическую ветку за город, обходом, — хладнокровно стоял на своем Михаил. — И только.
— Да вы хоть понимаете, что это такое? — выкрикивал с места Прямков. — Это же миллионы рублей. Государственных, между прочим, наших, кровных!
Прямков тоже хорошо знал, что такое демагогия, верил в ее силу.
— Здоровье людей дороже этих миллионов, — не пасовал Михаил. — В конце концов, давайте бросим клич — скинемся по рублю этому бедолаге…
— Но, но, но… — стучал председатель. — Вы тоже не забывайтесь…
Михайлова настырность все же восторжествовала: объездную ветку Прямкова заставили строить — но ковырялся тот потихоньку-помаленьку, скорее для вида, глаза всем замазывал. Да и Михаил уже не жил в городке.
«Не Прямков, а настоящий Упрямков», — язвил Вадим, поглядывая в окно в ожидании, когда откроется шлагбаум.
Люди на тротуаре стояли в лоснящихся от глины сапогах, некоторые под зонтами. Они вздрагивали и непроизвольно пятились, когда маневровый тепловоз, гукнув, резко звякал сцеплением вагонов. Одна женщина рядом
